Он отдаёт маме бутылку «Советского шампанского» и беленькую. Ну а куда без неё. Интересно было бы на Наташкину мать взглянуть. Надо же у такого, прямо скажу, не особо симпатичного папаши родилась такая жемчужина.
— Присаживайтесь, пожалуйста, — говорит мама, с тревогой поглядывая на меня. — Сейчас ещё тётя Валя придёт, соседка. Но вы пока открывайте шампанское, Геннадий Аркадьевич.
Наташка сидит потупив глаза. Чего стесняется-то? Из-за отца что ли.
— Ну что, Егорий, как дела у тебя? — спрашивает он. — Как ты до стычек со шпаной докатился, а? Давай, поведай дяде Гене. Я сейчас не как участковый, а как старший товарищ с тобой говорю.
Егорий? Серьёзно?!
— Дядя Гена, — смотрю я ему в глаза. — Чего там рассказывать? Шёл, поскользнулся, упал, очнулся гипс. Закрытый перелом.
Наташка хихикает. Её отец бросает на неё строгий взгляд и так же строго смотрит на меня.
— Егор, — говорит мама, — чего ты дурачишься? Геннадий Аркадьевич хочет тебе помочь. А для этого ему нужно как следует разобраться в этом деле.
— Да чего разбираться? — пожимаю я плечами. — Надо лучше профилактикой заниматься среди несовершеннолетних, тогда и разбираться не придётся.
— А ты матери не груби! — шевелит усами Рыбкин. — Это уж мне видней, есть в чём разбираться или нет.
— Ну разбирайтесь. Предлагаю, чтобы из-за стола никто не выходил, пока дядя Гена не разберётся. И есть лучше не начинать.
Говорю я добродушно и даже улыбаюсь, но взгляд становится ледяным. Что-то бесит меня этот дядя. Он отцом моим себя возомнил уже?
— Ну ладно, — снова вступает мама, — Геннадий Аркадьевич, открывайте шампанское, всё-таки праздник же.
Тот нехотя берёт бутылку и качает головой:
— Вот ведь! Учишь их, учишь, ночей не спишь, а они только и умеют, что грубить. По математике не успевают, водятся с хулиганами, понимаешь ли. Катиться вниз, туда, где сыро и тепло, очень легко! Сладко и даже приятно. А назад карабкаться очень сложно. Я тебе так скажу, Егорий, если бы не дружеское отношение к твоей матери…
Что было бы в отсутствие этого дружеского отношения, я узнать не успеваю, потому что в прихожей раздаётся звонок.
— А вот и тётя Валя, — говорит мама. — Пойду открою.
— Я открою, мам. Это, может, и не она вовсе.
Мама замирает, а я встаю из-за стола и направляюсь в прихожую. Это действительно не тётя Валя. На пороге стоит начищенный, наутюженный и благоухающий заморским ароматом, герой Анголы. Хорош, бравый вояка.
— Привет, — говорю я. — Здорово, что пришёл.
Отец снимает шинель. На груди орденские планки. Подтянутый, энергичный, красава, в общем, не то, что Рыбкин.
— Пап, — говорю я тихонько. — Там этот, участковый. Ты только уж постарайся не сорваться. Он, оказывается, редкостный мудила.
Отец пристально на меня смотрит и соглашается:
— Да знаю я его. Ты прав. Постараюсь.
— Добрый вечер! — говорит отец входя в комнату. — С наступающим вас. Аня, здравствуй. Геннадий. Это твоя дочь? Какая красавица. Невеста уже.
Наташка смущается, а её батяня превращается в статую. Не ожидал появления мужа? Хоть и блудного, но всё-таки.
— Так если на детей раз в пять лет смотреть, — наконец, скрипит он, — можно и не узнать в оконцовке.
— Ничего, дядя Гена, мы то его узнаем, не пропадём в общем.
Отец достаёт из пакета коробку конфет и протягивает маме. Она берёт их, не глядя на него. На стол он ставит бутылку виски. Ничего себе! Johnnie Walker, Red Label. Хорошо, что я не пьющий в последнее время. Явно из-за бугра бутылочка.
— Нам вражеского пойла не надо! — заявляет Рыбкин. — Лучше беленькой ещё ничего не придумали!
Я отворачиваюсь к телеку. Не хочу на рожу его смотреть. Лучше уж на панов Вотрубу, Гималайского, Зюзю и пани Зосю. Там показывают «Кабачок 13 стульев».
— Надолго к нам? — не унимается участковый.
— Думаю навсегда, — спокойно отвечает отец, не глядя на него.
Он смотрит на маму. Она раскладывает по тарелкам салаты. У нас сегодня ещё курица печёная ожидается и пельмени.
По ходу вечеринки и по мере высыхания бутылки, Рыбкин становится всё раскрепощённее. Отцу удаётся игнорировать его и поддерживать разговор. Приходит тётя Валя. Она тоже обалдевает от присутствия ветерана Анголы и не сводит с него глаз. В общем атмосферу назвать непринуждённой никак не получается.
Наконец, на экране появляется Кириллов и начинает поздравлять советский народ:
«Дорогие товарищи, друзья! Через несколько минут Кремлёвские куранты возвестят о наступлении нового, 1980 года. Уходящий 1979 год был для советских людей годом мирного творческого труда. Наша великая социалистическая Родина под мудрым руководством ленинской партии, её Центрального Комитета во главе с товарищем Леонидом Ильичом Брежневым продолжала неуклонное движение вперёд, к новым рубежам коммунистического строительства»…
Эти прекрасные слова ласкают мой слух. Бьют куранты и по случаю Нового года нам с Наташкой тоже наливают немного шампанского. Начинается «Голубой огонёк» и на экране мелькают пары, танцующие вальс.
— А почему у вас до сих пор телевизор чёрно-белый? — пьяно интересуется участковый, но ему никто не отвечает.
— А пойдёмте гулять! — предлагает Наташка.
— Вот и правильно, — говорит тётя Валя. — Надо погулять. Там столько миру наверное сейчас.
— Я не пойду, — отвечает Рыбкин. — Буду хоккей ждать. После «Огонька» ЦСКА с Канадцами играют.
— Это ещё нескоро, — говорит мама. — Успеем прогуляться.
— А я с удовольствием погуляю по праздничным улицам, — соглашается отец.
— Настоящие мужики, — кривится участковый, — не на прогулки с бабами ходят, а хоккей смотрят.
Видно, что Наташке очень неудобно за вышедшего из берегов папеньку, но мне его совсем не жалко.
— Настоящие мужики боевые награды получают, а не водку кушают, — замечаю я. — Тем более сейчас и возможность появилась. Афган ждёт настоящих мужиков.
— Егор! — одёргивает меня мама.
Феноменальная у меня способность заводить друзей. Но это по жизни так. Рыбкин смотрит на меня тяжёлым взглядом и тихонько бросает:
— Щенок…
Наконец, мы все встаём из-за стола и идём гулять в сторону главной площади города. Идёт и недовольный участковый. Народу много, кругом веселье, огни, люди поздравляют друг друга с праздником. У ёлки на площади большая горка и очередь из желающих покататься.
Мы с Наташкой становимся в эту очередь, и она берёт меня под руку. Не иначе, как шампанское в голову ударило. Взрослые остаются стоять в сторонке.
— Егор, а ты меня зачем тогда поцеловал? — спрашивает она.
Зачем? Не поцеловал, вообще-то, а чмокнул…
— Чтобы ты такой серьёзной не была.
— Только для этого? — разочарованно тянет она.
— Ну а для чего ещё люди целуются? — удивляюсь я.
— Да ну тебя, — она улыбается. — А ты на «Синьора Робинзона» ходил?
— Вчера ходил. А ты?
— Нет. И что, там эта негритянка прямо голая ходит?
— Ага, — смеюсь я.
— Красивая она?
— Егор!!! Сзади!!! — вдруг слышу я крик!
Я резко оборачиваюсь и вижу пробирающегося ко мне отца. Шапка слетела, а он, не обращая внимания расталкивает людей и движется ко мне сквозь толпу.
Я озираюсь, но не могу понять, что или кого он увидел. Из-за плотно обступающих нас людей мне не видно, что именно там происходит. Продолжая осматриваться я машинально задвигаю Наташку себе за спину.
И лишь, когда отец практически добирается до меня, группка парней расступается, и я вижу… Джагу. В его руке нож. Он замахивается и в ту же секунду перед ним появляется папа.
9. Из огня да в полымя
Время имеет возможность ускоряться или затормаживаться. Только вот управлять его скоростью я так и не научился. В этот момент мир вокруг меня ужасно замедляется, как киноплёнка. Как будто все мы переключаемся в режим слоу мо или погружаемся в сон, когда пытаясь что-то сделать, никак не получается сдвинуться с места.
Единственная мысль — скорее. Я бросаюсь вперёд, пытаюсь оттолкнуть отца, выбить его с линии удара, но всё получается безумно медленно. А вокруг толпятся радостные люди. Их растянутый, как заевшая магнитная плёнка, гомон сливается в неразборчивый гул, а в голове, с пронзительным свистом пролетают мины.
Я слишком медленный, ужасно и нестерпимо медленный. И я не успеваю. Батя начинает проводить захват, но кто-то случайно подталкивает его и он наплывает на Джагу, на его руку. Медленно и вязко, словно вокруг нас густой кисель. Отец плавно вздрагивает и обмякает, отшатываясь и вмиг теряя жизненную силу и открывая мне путь к врагу.
Глаза Джаги ничего не выражают, челюсти сжаты, он сосредоточен, он просто делает дело. Но его цель я. И задание своё он провалил. Он смотрит на меня с безразличием и начинает поворачиваться, чтобы уйти.
Но это уж вряд ли. Не сейчас! Я налетаю сзади, обрушивая на него всю свою ярость. Бью локтем в затылок и снова, как и в первую встречу, выламываю руку. Но только теперь никакой пощады. Мы падаем на лёд. Он, кажется, орёт и воет от боли, но меня переполняет гнев, он клокочет и кипит внутри. Как когда-то раньше, когда я ещё не умел его контролировать.
Я будто открываю ящик со злыми духами, а они, вырываясь, подхватывают меня и несут по диким волнам безумия. Были у меня раньше такие проблемы. Были! Я хватаю Джагу за волосы на затылке и несколько раз бью мордой об лёд. Красное ледяное крошево разлетается в стороны, толпа расступается и кто-то хватает меня за руку.
— Хватит! Убьёшь!!! — кричит этот кто-то и оттаскивает меня от поверженного и растерзанного зверя.
Сейчас я и сам, как зверь. Я обвожу безумным взглядом окружающих и вижу застывший ужас в глазах Наташки и мамы. А ещё вижу бледного и перепуганного Рыбкина.
— Всё, хватит! — повторяет он. — Он не убежит…
— Скорую! — хриплю я.
— Здесь они, уже здесь!
Действительно, к нам бегут санитары с носилками и врач с чемоданчиком, а площадь озаряется синими всполохами «скорой помощи» и милицейских машин.