— Приезжай, дорогой, я тебя всегда жду.
Её голос журчит, как ручеёк, и я оживаю. Десять минут длятся, как десять часов… Вот и её дом. Я бегом поднимаюсь на третий этаж и нетерпеливо звоню в дверь.
— Егорушка!
— Привет, милая.
Я обнимаю её и утопаю в горячей волне любви. Вот почему так? Стоит ей обнять меня, поцеловать, пошептать на ухо и вся мерзость жизни отступает.
— Я скучала. Ты почему так долго не приходил?
— Эх, Жанна-Жанна, дела были. Дела, так их и разэдак. Но я тоже скучал.
— Останешься на ночь?
— Посмотрим.
Я прохожу на кухню и достаю из шкафа начатую бутылку виски. Я сам её туда и поставил. Наливаю половину стакана, отпиваю и иду в комнату, сажусь в мягкое кресло. Интерьер у Жанны ретро, вся мебель из семидесятых. В детстве, я помню, у нас дома также было. Такая же стенка, диван и ковёр на стене. Жанне всё это досталось вместе с квартирой от бабки.
Я делаю большой глоток и прислушиваюсь к себе. По груди разливается тепло, скатываясь к желудку. Жанна закуривает и, чуть распахнув халат подходит. Соблазнительница. Она опускается ко мне на колени и обнимает одной рукой.
— Ну, что мы будем делать, мой сладкий?
Любовь, Жанна, мы будем делать любовь, если не хотим, чтобы я сошёл с ума. Исступлённо, самозабвенно, как дикие звери, не оставляя никаких мыслей, мы будем делать любовь.
— Что с тобой сегодня, Егорка? — шепчет она на ухо.
Этот её шёпот заводит меня похлеще любой виагры.
— А что со мной?
— На себя не похож. Ты что, с женой поговорил?
Я отстраняю её от себя и внимательно вглядываюсь в лицо.
— О чём я с ней поговорил?
— О нас…
— В смысле?
— Ну, ты же обещал рассказать ей о нас, — её голос становится прохладнее.
— Когда я обещал? Да и зачем?
— Зачем?! — Жанна встаёт с моих колен. — То есть ты и не собирался? Выходит, тебя всё устраивает?!
— Жанна, меня устраиваешь ты, и зачем нам втягивать мою жену?
— Затем, — говорит она уже довольно резко, — что я не хочу всю жизнь клевать лишь крошки с чужого стола.
— Какие крошки! Ты же знаешь, я с ней уже давно не сплю!
— А почему тогда ты её не бросишь? Ты с ней не спишь, но живёшь в одном доме, а со мной ты спишь, но прячешь меня ото всех, как что-то постыдное. Я не хочу чувствовать себя шлюхой! Разве это непонятно? Я хочу, чтобы мы жили вместе! Я не прошу жениться на мне, но мы должны быть действительно вместе.
Твою мать! Обязательно эту бодягу заводить именно сегодня? Всё ведь тысячу раз уже обсуждали! Я встаю и наливаю себе ещё виски. Выпиваю двумя большими глотками.
— Ладно, Жанна, поговорим об этом в другой раз.
— Нет, я не хочу в другой, я хочу прямо сейчас. Мне надоело быть не пойми кем, я уже не девчонка-малолетка, чтобы твою лапшу глотать.
— Мне уже пора, милая, — вздыхаю я. — Увидимся потом.
— Да что же ты за мужик! — восклицает она и я чувствую, ещё чуть-чуть и расплачется.
Нет, этого мне точно не надо.
— Жанна, не расстраивайся, — говорю я примирительно и иду в прихожую. — Давай завтра всё обсудим, хорошо?
Она не отвечает и даже не смотрит на меня. Плевать! На всё плевать! Я выскакиваю за дверь и несусь по лестнице вниз. Запрыгиваю в машину и мчусь домой. Там меня встречает Боб, мой стаффи, стаффордширский бультерьер. Вот, у кого никогда не бывает ко мне претензий! Привет, привет, мой мальчик.
Он крутится вокруг меня, повизгивает, улыбается, зевает и хрипит.
— Да, да, скучал по мне, скучал. Ну всё-всё, тихо, сейчас я тебя покормлю.
— Где уже накатить-то успел? — скрипит жена, появляясь в прихожей. — Время ещё детское, а он уже готовый, вон за версту разит.
Я стараюсь не обращать на неё внимания. Глупя баба, что с неё возьмёшь.
— На жену никогда времени нет, а вискарика махануть, это всегда пожалуйста. Алкаш.
— Кать, отстань ты от меня, ладно? Женька Суриков умер.
— А у тебя вечно то умирает кто-то, то рождается. На всех время есть, только не на собственную жену!
Да твою ж мать! Вы сговорились все что ли?!
Я прохожу на кухню и насыпаю корм Бобу.
— Ах ты мой Бобик, жри, жри, малыш. Проголодался? Никто тебя не покормит без папочки.
Достаю из холодильника ветчину, яйца и делаю себе яичницу. Больше есть нечего. В прихожей раздаётся звонок и собака уносится туда. Кого ещё принесло? Оттуда несётся шум, лай и щебетание. Дашка. Хотел бы я порадоваться её приходу.
— А папа дома? — слышу её голос.
Дома я, дома. Давай, присоединяйся к гарпиям, клюющим мою печень.
— Па-ап! Привет! Ты поговорил?
— О чём?
— Ну ты что, забыл? Да, ладно, знаю я твои приколы. Разыгрываешь меня?
Нет, не разыгрываю. Надо было поговорить с начальником, чтобы он мне выписал премию и ещё занять у него баблишка, чтобы моя девятнадцатилетняя дочь смогла поехать в Шерегеш со своей тусовкой богатых мажоров. А если она не поедет, то какой-то там хрен с горы ждать её не станет и трахнет другую девку, а не мою дочь. А это пипец как хреново. Ну это так, в двух словах. Драма всей жизни.
— Даш, у меня неприятности. Мне не то что премию, как бы вообще не уволили, понимаешь?
— Пап, ну ты что, правда что ли? Я же тебе всё объяснила, а ты… Нет, ты действительно не понимаешь? У меня же всё серьёзно.
— Даша, ты меня слышишь вообще?
— Блин, для Жанночки своей тебе ничего не жалко, а дочери родной поездку зажал!
— Что?!
— Да то! Думаешь, я не знаю про шашни твои? У меня Ирка с ней в одном подъезде живёт. Сто раз тебя видела. Город-то маленький. Пап, давай так, ты мне оплатишь поездку, а я маме ничего не скажу, так и быть.
— Чего ты маме не скажешь? — заходит на кухню жена. — Ну-ка говори быстро!
— Так, ладно. Вы тут пообщайтесь, а я пойду собаку выведу.
Я встаю из-за стола, так и не притронувшись к яичнице. Ничего, съем на улице что-нибудь.
— Ну пап! Ну пожалуйста!
— Бобби, гулять!
Он уже заглотил свою пайку и теперь готов покорять соседние дворы. Я прицепляю поводок, и мы выходим на улицу. Снег мохнатыми хлопьями заметает всю грязь и нечисть. Во валит, прямо как в хрустальном шаре… Вечер просто сказочный…
Я веду Боба в сквер неподалёку от дома, там Ашот делает зачётную шаурму. Жалко, не наливает только. Я беру куриную и спускаю Боба с поводка, пусть побегает. Он весело лает, дуреет от снега, хватает снежинки пастью. Как-то незаметно наступает вечер, становится темно. Я сгребаю с лавки снег и сажусь, впиваясь зубами в лаваш с мясом.
Как я докатился до всего этого… Как можно было так засрать свою жизнь, что единственная радость — это собака и шаурма? Где моя дорожка свернула не туда, что я оказался там, где сейчас нахожусь? Я качаю головой, вспоминая свои юные мечты и планы. Да, если бы я вдруг вернулся назад на жене своей точно бы не женился второй раз. Хотя, она ведь не всегда такой была. Может, это из-за меня она так изменилась?
Мои размышления прерывает собачий лай. Боб!
— Боб! Ко мне!
Куда там! Кошку он что ли увидел? Я бросаю шаурму и бегу за ним. Пожрать не судьба сегодня.
— Боб!
На дорогу, дурак, не беги!
— Боб!
Я выскакиваю вслед за ним на дорогу и вдруг всё теряет смысл. Вообще всё. Я вижу два ярких луча, приближающиеся ко мне слишком быстро, чтобы можно было среагировать. Маршрутка. Носятся, как угорелые, успеваю подумать я. Как угорелые… Бум! Брызги и темнота…
1. Парк советского периода
— Эй, парень, ты совсем что ли!
Чья-то крепкая рука дёргает меня за ворот и буквально срывает с дороги в тот самый момент, когда сигналя, скрипя и отдуваясь, там, где я только что стоял, тормозит старый грузовик, гружёный лесом. Раздаётся скрежет и шипение, несёт бензиновым перегаром и валят клубы пара и дыма.
Охренеть! Я даже поначалу не обращаю внимания на матерящегося водителя, глядя на лупатого зелёного монстра. Ничего себе, бегает до сих пор, да вон ещё груз какой прёт. Это ж «Колхида», чудо советского автопрома. Он в своё-то время выглядел, как инопланетянин, а сейчас вообще кажется невозможным и нереальным.
— Откуда такой раритет? — кричу я водителю.
А с голосом-то что? Сорвал что ли?
— Тебе жить надоело, олень, мля?! Я те щас рога поотшибаю, нах! — орёт он, высунувшись в окно и выдавая многоэтажную матерную тираду.
Водила выглядит подстать своему агрегату, будто их обоих перекинуло из прошлого. На нём фуфайка и солдатская шапка без кокарды. Морда у него красная, широкая и небритая.
— Проезжай давай, разорался тут! — кричит мой спаситель, и я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на его.
Передо мной стоит парень лет тридцати пяти, в кожаной лётной куртке и лыжной шапочке. В детстве такие носили. Тёмно-зелёный орнамент, маленький помпончик на макушке. Чехословацкая, что ли. У нас в школе физрук в такой ходил. Выглядит, парняга как пугало, если честно.
— Ты чего на дорогу-то выскочил? — беззлобно спрашивает он. — Совсем ума нет?
— Да, чёт тупанул, ломанулся за собакой, даже мысли не было, что дорога. Собака убежала, вот я за ней и дёрнул.
— Тупанул? — переспрашивает он.
— Ага, затупил, даже не ёкнуло ничего. Спасибо тебе. Сейчас бы от этой «Колхиды» меня отскребали.
— Хм… А что за собака? Я тут не видал вроде.
— Да, стаффи, коричневый такой, шоколадный. Кошку, наверное погнал, дурак.
— Что за стаффи? — хмурится он. — Я что-то про такую породу даже не слыхал.
— Стаффордширский бультерьер. Видел «Большой куш»? Вот такая, как в фильме.
— Нет не видал и породу не знаю.
Куда уж тебе. Я машу рукой.
— Ладно, хрен с ним. Сам домой прибежит. Такое уж бывало пару раз. Я вон там живу, за тем домом, — показываю я рукой и… опаньки… — А где шаурмячечная? Не понял.
— Кто?
— Ашот, кто ещё! Охренеть! Я вот только что, пять минут назад шаурму брал. Чё за хня?
— Странный ты какой-то, пацан, — с сомнением смотрит на меня этот парняга. — Ты в какой школе учишься?