Отец почти поправился и скоро его выпишут. Мама каждый день готовит ему еду и навещает в больнице. Она уже практически согласилась с тем, чтобы взять его домой и даже попросила на время у знакомой раскладушку, на которую перееду я. Надеюсь, со временем воссоединение станет окончательным и я отвоюю диван обратно.
Каховского, то есть Каху, я не дёргал, он сам позвонил мне пятого числа.
— Ну, — сказал он, — ты угадал про игру.
— Знаю, — ответил я. — Смотрел по телеку.
— Шестого опять играют. С канадцами. Чё скажешь?
— Да я уж прикидывал. Думаю, выиграют наши. С трудом, но выиграют.
На этом всё. Поговорили, и он снова исчез с горизонта, а вчера позвонил снова.
— Егор, тебя, — сказала мама, сняв трубку.
— Алло.
— Здорово, Брага, — поприветствовал меня Каховский. — Чё надумал?
— Ты сам скажи, что надумал. Я и так норм.
— Норм?
— Нормально, чё…
— Ладно. Давай завтра переговорим тогда.
— Давай, только во сколько? Завтра я утром в школу, а потом дела будут. То есть могу с часу до двух или потом уже вечером, часов в шесть. Ну, может быть часов в пять получится.
— Смотри, деловой какой. Давай, после пяти подгребай туда же.
— В «Солдатское» что ли?
— Да.
Эх, каникулы-каникулы… Что ж вы так быстро пролетели?
Утром я встаю раньше обычного. Ещё месяца не прошло, как я здесь оказался, а уже пообвыкся, вон даже встать раньше времени в лом. Но ничего, я же волевой. Хотя, может плюнуть на всё, закутаться в одеяло с головой и просто довериться течению? Эх… Я делаю глубокий вдох, нет, нужно вставать. И вечный бой, покой нам только снится. Упражнения, прогулка, душ, обтирания… Ежедневная рутина и есть жизнь.
— Егор, я побежала, — говорит мама. — Не опаздывай в школу. Удачи.
Ага, и тебе. Хорошо, хоть посмотрел в дневнике, какой класс у меня. 10а. Куда идти, с кем садиться, чего кому говорить, как преподов зовут? Беда, короче. Хоть действительно не ходи. Готовлю ещё одну чашечку кофе. Сейчас выпью и пошкандыбаю.
Растворимый гадость конечно. Коричневый, чуть сжелта, мелкий порошок. Уж и не осталось почти кстати. А я люблю эспрессо, густой, как шоколад, пахучий, на один глоточек или даже на половинку. Без молока и сахара, квинтэссенцию, так сказать. Надо начальницу свою спросить, бывает ли кофеёк у неё в бакалее.
По радио «Песняры» поют: «вологду-гду-гду-гду, вологду-гду-гду». А между прочим, в Вологде, единственный дом, «где резной палисад» это… Я не успеваю додумать мысль, потому что в прихожей неожиданно раздаётся звонок. Кого там сутра пораньше принесло? Я открываю. О, здрасте. На пороге стоит Рыбкина.
— Наташ, привет. Что, школа отменяется? Есть идеи получше?
— Егор! — гневно сдвигает она брови. — Я сколько тебя ждать должна! Задубела уже, а он здесь прохлаждается! Пошли скорее! Ты чего! Опаздываем же.
Так мы ещё и в школу вместе ходим? Понятно.
— Зайди. На секунду! Я уже готов. Только глоток кофе. Хочешь кофейку хлопнуть?
— Фу, гадость. Пошли скорей! Мне из-за тебя тоже достанется.
Я выпиваю залпом кофе и натягиваю синий школьный пиджак. «Вологду-гду-гду-гду, вологду-гду-гду»…
До школы мы почти бежим. Девочка-припевочка тянет меня как ездовая хаски. Но, не смотря на это, в школу мы влетаем уже после звонка.
— Ванька убьёт! — сокрушается Рыбкина. — Ты что, не знаешь, что на физику нельзя опаздывать? Давай, раздевайся скорее.
В нос бьёт целый букет запахов — от маленькой конюшни до большой столовой. Котлеты, сдоба, спортзал, хлорка, чего там только нет в этом ностальгическом завихрении ароматов.
Наташка убегает направо и скрывается в зарешеченной раздевалке. Мне, соответственно, надо налево. Раздевалки у девочек и мальчиков раздельные. Блин, надо было, наверное, сменку принести… Протормозил я это дело. Ладно, перетопчемся как-нибудь. В прямом смысле.
Я кое-как пристраиваю свою куртку. Все вешалки забиты и она несколько раз соскальзывает с крючка. Я впихиваю её между соседними пальто и куртками и, убедившись, что она надёжно зафиксирована, поворачиваюсь, чтобы идти, но натыкаюсь на полноватого высокого парня. Это один из вечных спутников Ширяева.
— Ты чё, Брага, по карманам лазишь?! — громко кричит он.
— Дурак что ли? — спокойно отвечаю я. — Куртку свою повесил.
— Брага карманы чистит!
Ну и придурок, я бросаю на него сочувственный взгляд и качаю головой. Выхожу из раздевалки и наталкиваюсь на всю честную компанию. Барышни тоже здесь.
— Опаньки, — криво усмехается Ширяй. — У товарищей деньги тырим, да? Нехорошо.
— В сторонку отойди, — спокойно говорю я.
— Брага, — прорезается второй подпевала, — ты чё, блатной в натуре? С Кахой за столом посидел, так теперь всё можно, да?
— Называй меня боссом, червяк, — насмешливо говорю я и легко, но резко хлопаю его тыльной стороной ладони по животу.
Он складывается пополам, не от боли, разумеется, а от неожиданности, а может просто уходит от удара.
— Ты чё, сука, охамел? — шипит Ширяй и подступает ко мне ближе.
— Где вы только эти словечки находите, братья наши меньшие?
— Отстаньте от него! — задорно кричит Наташка, подбегая к месту событий.
— Рыба, тебя не спросили! — вступают боевые подруги Ширяя и его подручных. — Плыви отсюда в тёплые воды.
— Она не просто рыба, она щука! — потешаются хулиганские подруги. — Греби отсюда, щучка драная!
Эти утончённые шутки доставляют им неописуемое удовольствие. Они прямо сияют от восторга.
— Ну, — говорю я. — Что стоим-то? С дороги отойди, любезный.
— Брага… — никак не успокоится тот же мудила, который только что кланялся мне в пояс, но я тут же затыкаю ему рот.
Я опять хлопаю его тыльной стороной ладони. На этот раз по губам, и теперь шлепок получается значительно более увесистым.
— Я же тебе сказал, как ко мне обращаться, червь, — спокойно говорю я, глядя в глаза Ширяю.
Ширяй не может выдержать такого непочтительного и независимого поведения, оно его до глубины души оскорбляет. Он замахивается и со всей силы бьёт мне в лицо. Левой. Я ставлю элементарный блок, его рука соскальзывает мимо, а сам он разворачивается ко мне боком.
Я захватываю его за запястье, выкручиваю руку и толкаю другой рукой в плечо. От этого он резко сгибается и, получив, мощный пендаль под зад летит в сторону своего дружка, того самого, что получил по губам. Лбом он чуть снизу и сбоку врезается в челюсть своего подпевалы. Тот отправляется минимум в нокдаун, а Ширяй падает на него сверху.
Это происходит молниеносно и их третий, тот, что начал голосить, будто я шмонаю карманы, не успевает выскочить из раздевалки. Он, разумеется, бросается ко мне, но я с силой посылаю ему навстречу решетчатую дверь, сваренную из нетолстых труб. Он успевает подставить руку и это спасает его от глубокого нокаута. Тем не менее, своё он получает.
Сначала наступает тишина, а потом начинают вопить боевые подруги.
— Если не замолчите, — говорю я им, ставя ногу на голову Ширяя — я его сейчас убью.
Они затыкаются.
— Извиняйтесь дуры! Наташ, хочешь, чтобы они тебе ноги целовали?
Рыбкина ошалело крутит головой.
— Ладно, тогда просто извиняйтесь, ну!
Я чуть прижимаю голову Ширяя, и тот начинает глухо орать. Они тут же извиняются.
— Пошли скорей, а то Ванька нам все мозги выклюет, — говорю я и, схватив Наташку за руку, тащу к лестнице.
Когда мы начинаем подниматься, сзади раздаётся женский крик:
— Убили! Хулиганы! Милиция! Управы на вас нет!
— О, — говорит Рыбкина, — тётя Паша появилась. Сейчас их тряпкой отходит.
Мы поднимаемся на третий этаж и идём по пустому коридору, стараясь не шуметь. Нужно пройти его весь, потому что мы поднялись не по той лестнице. Преодолев препятствие благополучно, останавливаемся перед кабинетом и прислушиваемся, вернее, прислушивается Наташка, а я просто жду.
Она аккуратно приоткрывает дверь и оттуда доносится строгий мужской голос:
— Физо создал такую установку, в которой узкий луч света разбивался на импульсы, проходя сквозь промежутки между зубцами на окружности быстро вращающегося диска. Импульсы попадали на зеркало, расположенное на расстоянии восемь целых…
— Пошли, — шёпотом говорит она и негромко стучит в дверь.
Мы входим в класс и получаем неприязненный взгляд учителя.
— …и ориентированное перпендикулярно ходу луча, — продолжает он, глядя на нас, а потом делает знак, мол проходите, не стойте уже. — Экспериментатор, изменяя скорость вращения колеса, добивался, чтобы отражённый свет попадал в промежуток между зубцами. На диске Физо…
Учитель поворачивается к доске и начинает чертить схему. Наташка шмыгает за парту к какой-то девчонке, а я пытаюсь сообразить, куда сесть мне.
— Мы думали, ты не придёшь, — извиняющимся тоном шепчет Серёга, сидящий со вторым Серёгой, Бельковым.
Из этого я делаю вывод, что обычно сижу с кем-то из них. Ладно, не беда. За партой перед ними есть свободное место. Я подхожу и сажусь, глядя на пухлого паренька, не обращающего на меня внимания и что-то сосредоточенно чиркающего на парте.
— Здорово, — говорю я, но он не реагирует.
— Ты чё опоздал-то? — шепчет Серёга Бельков. — Мы думали, тебе ещё врачи не разрешают.
— Не, — так же шёпотом отвечаю я. — Задержали на входе малость, вот и опоздал.
— Кто? — интересуется он.
— Да, — машу я рукой. — Потом расскажу.
Физик, пожилой, коренастый, седовласый мужик с растрёпанной шевелюрой, топчется у доски, рисуя схему. Он зло и часто стучит мелом по поверхности. Все движения у него получаются резкими, быстрыми и неплавными, будто кто-то непрерывно дёргает его за верёвочки.
— А теперь, — продолжает учитель и поворачивается к классу, — запишите задачу. Расстояние между колесом и зеркалом составляет восемь целых шестьдесят шесть сотых километра. Найдите частоту вращения колеса, при наблюдении первого исчезновения света, если известно, что у него двадцать четыре зубца.