— Здорово, Брага, — говорит Каха.
— Егор, — отвечаю я и сажусь напротив них. — Давай так.
— Во как, — лыбится его дружбан. — Резко. Ладно, чё серьёзный такой? Егор так Егор. Не по-людски, конечно, ну как скажешь. Я тогда Кирилл.
Сказав это, он начинает ржать. Каха тоже.
— Кирилл, подайте, пожалуйста, салфетку, бл*дь, будьте так нев*нно любезны.
Очень хочется их обоих отделать прямо здесь… Так, ладно, что это со мной, какого хрена! Успокаиваемся. Раз-два-три вдох… Выдох… Я хмыкаю и выдавливаю улыбку. Широкую и максимально приветливую. Насколько это возможно, конечно.
— Ладно, сорян, господа хорошие. Это не наезд, если чё. В школе просто этой Брагой заманали уже.
— В школе, — ржёт скуластый Кирилл. — Ну извиняй, братан. Как тебя называть тогда? Браг, или Бра? А может, Бряк? Моряк, спички бряк.
— Спасибо, что не «бро».
— Феня у тебя заморская, — хмыкает Каха, — «сорян», «бро».
— Мать тюрьмуха, дай кликуху, — лыбится Кирилл.
— Бро, — гогочет Каха.
— Ну всё, считай крестили тебя, — говорит его приятель. — Теперь, Бро, не отмажешься. Я Рыжий, если чё. Поганяло моё. Ладно. Мороженку будешь за знакомство?
Мороженку я буду, я уже заказал, сразу, как зашёл. Мне её, сейчас и приносят. Его то есть.
— Ну давай, Бро, выкладывай, — говорит Рыжий, — как ты это делаешь?
— В смысле? — хмурюсь я.
— В смысле? — переспрашивает он. — Чё в смысле, как угадываешь про хоккей?
— Ну, ничего особенного, читаю «Советский Спорт» и делаю предположение. Всё. Часто угадываю.
— Да ты чё? — качает он головой и цокает языком. — А что значит часто?
— Часто — это значит больше пятидесяти процентов. Я бы сказал, процентов семьдесят-восемьдесят.
— А чё не сто? — прищуривается он.
— Машины времени нет, а так бы сгонял, счёт записал и вернулся.
— Машина времени есть, — ржёт Рыжий. — Чё не слышишь, вон же крутят.
Остряк. Прям шляпу снимаю.
— Ладно, — вступает Каха. — Погоготали и будет. Короче, Егор. Вот что мы решили. Мы с Рыжим то есть. Казино нам никуда не упирается. Дело гиблое. А вот ставки принимать хотим попробовать. Расклад такой. В долю мы тебя брать не станем. Смысла нет. У тебя ни бабла, и ничего другого.
— Ресурса не хватает?
— Вот-вот, ресурса.
— Понятно, — киваю я. — А вы только на хоккей будете принимать?
— Нет, на всё хотим. И, может быть, не только на спорт. Но это ещё посмотрим. Короче, сам сказал, идея ничего не стоит. Но ты ставить, естественно, можешь. И тут, как раз, хорошо, что ты не в деле. Врубаешься?
— Поясни, — говорю я.
— Будем твои ставки, всем показывать. Ты же хотел быть типа спецом, ну вот и будешь, но не прогнозами будешь торговать, а просто ставить и выигрывать в восьмидесяти своих процентах. И люди будут видеть, что ты фартовый, просекаешь? И будут знать, что ты не в доле. Постепенно начнут ставить так же, как ты. Сечёшь? А потом, иногда ты будешь ставить не так, как правильно, а наоборот. А я, вернее, мой человек будет ставить, как надо. И тогда, сечёшь мазу, да? И тогда мы будем срывать банк. И тебе тоже будет с этого обламываться, и прям неслабо так.
— Сечь-то я секу, но риск всё равно есть, что я не угадаю.
— Ну ты уж постарайся, — говорит Рыжий, — поднатужься и угадай. Один раз такое ещё может проконать, но больше, нет.
— Ладно, я подумаю, — отвечаю я. — Подумаю.
— Ну давай, подумай, — соглашается Рыжий. — Ну чё, подумал?
Вот же… Я не отвечаю, соображая, как это дело можно использовать в «мирных целях».
— Подумал, — говорю я после паузы. — Могу попробовать. Но смотрит, чтобы без предъяв.
— Ну так если не за что будет предъявлять, не предъявим.
— Но есть условие, — поднимаю я палец.
— Ну ты нудный, Бро, — качает головой Каха. — Какое?
— Урок должно быть по минимуму. В идеале ноль. Должна быть такая, буржуазная атмосфера, музло…
— Чё?
— Музон, напитки, типа бара что-то. Народ должен прям охрененно туда хотеть попасть. Но чтоб попасть, надо пройти фейс-контроль.
— Это ещё чё? — спрашивает Рыжий.
— Это когда на входе стоит громила и пропускает только тех, кого сочтёт подходящим клиентом. И чтобы внутри была атмосфера безопасности и дружелюбия.
— А это зачем? — разводит руками Каха.
— Чтобы пипл в это гнездо разврата охренеть как хотел попасть и боялся, что не попадёт.
— Какой пипл? — интересуется Рыжий.
— Народ то есть, электорат.
— Заумный ты кент, — качает он головой, — мутный. Мож ну его нах, а, Каха?
Но Каха уже представил прекрасные картины и почувствовал сладкий дурман, неодолимую негу, аромат порока и волнующую атмосферу крутого злачного места. Я вижу, как глаза его затуманились и в них, как у мультипликационной американской утки заплясали значки доллара, пардон, рубля. Пиастры! Пиастры!
— Да погоди, Рыжий, не начинай, — отмахивается он от дружка. — А где взять клиента нормального?
— А где точку делать решили? Только не на хате какой-нибудь левой. Палево это. Уровень ниже плинтуса.
— Это как?
— Низкий значит, отстойный, кончитный, плохой, фуфлыжный, ёпта.
— Бляха, ты прям новый Даль и Ожогов, — ржёт Каха. — Велик и могуч, в натуре, язык русский. По точке решаем ещё. Если будут мысли мудрые, дай знать. По клиентуре тоже. Школяров рекомендовать не надо.
— Я подумаю, поищу. Но от меня много не придёт. И, опять же, я людям порекомендую, значит надо, чтобы к открытию всё было тип-топ, чтобы пришли они и сразу охренели, от того, как у вас круто. И чтобы была гарантия того, что их не поимеют. Ставки должны записываться. Расписки нужно выдавать, чтоб всё без обмана. Думайте, короче. Ладно, я поскакал. Вписываюсь я. На ваших условиях, но со своими уточнениями. Попробую в общем.
— Слышь, Бро, — говорит Рыжий, — говорят, к тебе там мусор приходил. Чё хотел?
Быстро новости распространяются, кто бы мог подумать.
— Да так и не скажешь. Хрень нёс какую-то.
— Какую ещё хрень?
— Да за власть советскую агитировал. Типа, профилактика детской преступности. О вреде плохих компаний и всё такое. Я два раза попал в сводки.
— Ты ж потерпевший, — подозрительно щурится он.
— Алё, какой я тебе потерпевший. Не знаю, в общем. Не нужно водить плохую компанию, если возникают проблемы, надо обращаться к участковому, не желаю ли я вступить в клуб какой-то там, а поступить в школу милиции после армии? Такая шняга. А чё? С какой целью интересуешься?
Он пожимает плечами, но ничего не говорит.
Я прощаюсь. Дело набирает обороты. Это всё, конечно, не по профилю капитана Артюшкина, но что-нибудь да выплывет. Если бы Большак подсказал какой-то объект подходящий, было бы отлично. Просто зашибись…
Иду домой. Надо поужинать, погулять с собакой и идти на встречу с Лидой. Интересно, что она мне скажет. Очень интересно…
Подходя к дому, замечаю Рыбкину. Она болтает с какой-то девчонкой. Выглядит как-то грустно. Чего такое?
— Привет девочки, — приветствую их я, подходя ближе. — Гуляете?
Наташка ничего не отвечает и поворачивается ко мне спиной. Вторая барышня бросает на меня странный испытывающий взгляд исподлобья и тут же отворачивается. На ней меховая, похожая на эскимосскую шапка с ушами, связанными под подбородком. На шнурках болтаются круглые меховые балаболки.
— Ну ладно, Наташка, — говорит она, — побежала я. Завтра в школе увидимся. Пока.
— Пока, Свет, — отвечает Рыбкина. — До завтра.
Света поворачивается и уходит, и Наташа тоже идёт в сторону своего подъезда, не сказав мне ни одного слова. Это ещё что такое…
— Наташ, ты чего, — окликаю её я, но она не обращает на меня внимания и идёт не останавливаясь.
Я обгоняю её и встаю на пути.
— Отойди, — говорит она.
— Нет, — мотаю я головой. — Что случилось?
— Ничего.
Голос, полный горечи, даёт понять, что что-то всё-таки случилось, причём минимально просто ужасное, но вполне может быть даже катастрофическое.
— Говори, — наседаю я.
— Дай мне пройти, — повышает она голос.
— Нет, сказал же уже. Говори, что случилось.
— Ничего, я уже ответила.
— Не ври. Пока не скажешь, я тебя не пущу.
— Размечтался! — огрызается она и пытается сдвинуть в сторону.
Щас!
— Говори, что случилось!
— У Юленьки своей спроси, Бондоренки!
— Это ещё кто? — буквально столбенею я.
— Ой, только не надо вот этого.
— Чего этого? Я вообще не знаю кто это такая, Юленька твоя.
— Ну это уже вообще подло! Насвинячил, имей мужество сознаться. Скользкий ты оказывается тип. Как налим!
Налим? Скользкий тип? Юленька Бондаренко? Кажется, я со своей ролью уже не справляюсь…
— Так, стоп! — трясу я головой. — Давай, объясняй всё с самого начала.
— Не буду я тебе ничего объяснять! Пусть она тебе и объясняет.
— Для начала, я никакую Бондаренко вообще не знаю. Если это было до травмы, то я просто не помню. Расскажи мне, в чём дело!
— Ох, как удобно! Тут помню, тут не помню! Да только никакая травма здесь не причём! Потому что это всё произошло сегодня.
— Это уже интересно. И что именно произошло сегодня?
— Бессовестный ты! Произошло то, что ты её провожал до самого дома, а по пути тесно прижимался.
— Чего? Это бред вообще-то.
— Бред? Тебя видели с ней и она сама всем уже растрепала, что ей такое счастье привалило, десятиклассник на неё позарился.
— И куда я её провожал, не до вокзала, случайно? — начинаю я догадываться, откуда дует ветер.
— Тебе лучше знать, но вообще-то да, до вокзала. Возвращается память, я вижу.
— А прижимался в трамвае, стало быть?
— Вот подробностей этих мне не нужно.
— Наташ, ну ты извини, это полная хрень. Вот правда, даже не смешно. Я и знать не знал, как её зовут, пока ты не сказала. Ну проехали в трамвае вместе. И что? Мне на Южный надо было, она на своей остановке вышла. Мне что, шугаться от всех надо? И разговаривать нельзя ни с кем. В трамвае народу много было, набились, как сельдь в банке. И что это значит? Мда… Ну ты меня удивила. Так ты к каждому столбу ревновать будешь, да? Иди, выспись хорошенько, ты переутомилась, похоже.