— Я уже звонить хотела, — сердится мама. — Чего так долго?
— Музыка, мам, не отпускала, — улыбаюсь я.
— Музыка, ага. Сам-то ты, я смотрю, не особенно музыкой занимаешься в последнее время. Гитару из кладовки за месяц не доставал ни разу.
Гитару? Я её, разумеется видел в кладовке, но отогнал мысль о том, что она может быть моей. У кого нет гитары дома, в конце концов?
— Хоть бы сыграл чего, — говорит мама.
— Так поздно, соседи милицию вызовут, — отбрыкиваюсь я. — К тому же после травмы у меня, всю музыкальность отшибло. Одно дело фирменные пластинки слушать, а другое — пальцы в кровь стирать.
— Ой, болтун ты, Егорка. Что-то я не припомню, чтобы ты в кровь их стирал. Вечно выдумаешь что-нибудь. Иди чай попей.
Я ложусь спать. Умиротворённый Радж сопит рядом, а вот мне как-то не спится. Думаю я о Лиде. Я посылаю ей благодарности за горячие ласки, но размышляю о том, что у неё на уме. Странная девушка. Непростая. Есть в ней что-то безбашенное, роковое, неподвластное рациональному уму.
Чего она хочет? Получила моральную травму, когда тётку посадили и теперь пытается типа очиститься? Бред. Фигня полная. То, что сегодня произошло, естественно, самодеятельность и никто ей санкции на такое не давал и не мог дать. Обычные махинации и шышли-мышли в магазине, не ахти, какое дело, чтоб так рвать одно место. Это, как баллистической ракетой по стае ворон стрелять. Мда…
Что тогда? Хочет во что бы то ни стало построить карьеру и готова идти по головам, трупам и постелям? Или у неё кукушечка поехала? Или она меня полюбила с первого взгляда? Или нацелена на что-то большее, что сейчас незаметно? На что можно выйти через меня? На Каху? Да ладно, чего смеяться-то. Простите, люди добрые, возникнут же мысли на ночь глядя. Ладно, понаблюдаю за ней, попытаюсь понять, чего ей надо от меня.
Но вот слова её, высокопарные и банальные про добро и зло, про сторону и всю эту прочую чухню и хню, так вот, слова её кое-какой след в душе моей оставили-таки. Я мент или жучила? Да, школьник, да пацан, ну и что, буду колбасу левую по коробкам раскладывать и сметану бодяжить? Там, у себя, будучи Добровым, я бы за такие слова…
Я встаю и иду на кухню. Радж поднимает голову и внимательно следит за мной, но остаётся лежать, ленится, бульдожья морда. Наливаю стакан воды из-под крана и жадно выпиваю. Вкусная, холодная… Ладно, спать надо… Спать.
Утром Рыбкина преданно ждёт у подъезда. Про вчерашнее не говорит, но выглядит как бы недовольной. Видать неполностью удовлетворил я её своими объяснениями. Блин, как бы мне её страсть на тормозах спустить… Что бы с ней стало, если бы она про Лидку узнала, представить даже не могу. Кондратий бы хватил, наверное.
Уроки проходят спокойно и после четвёртого я свинчиваю. Бегу в больницу. Хочу прийти чуть пораньше, чтобы навестить Татьяну, если она сегодня дежурит. Пробиваюсь в отделение и узнаю, что сегодня она выходная. Не судьба значит, Таня. Потом когда-нибудь.
Выхожу на улицу, встречаюсь в условленном месте с мамой и иду вместе с ней за отцом. Он уже готов. Бледный, но решительный. Встреча проходит скомкано, все смущаются, обниматься никто не решается. В общем все, как будто по колу проглотили.
В машине всё тот же водитель, Амир. Он, к счастью весьма, словоохотливый и всю дорогу, все десять минут, что мы едем, ни на секунду не смолкает, донимая отца вопросами об армии.
Дома атмосферу разрежает Раджа, радостно встречающий нас с мамой и немного настороженно относящийся к новому человеку. Он, конечно, уже бывал здесь, но доверие собаки нужно ещё заслужить.
Оказывается, пока я был в школе, домой привезли отцовские вещи из училища. Их не много, два чемодана да пара коробок. Мама специально приходила с работы для этого. А теперь она идёт на кухню разогревать диетическую еду, а отец неловко топчется посреди комнаты, не зная, куда себя пристроить.
— Пап, да всё нормально будет, — тихо, чтобы не было слышно на кухне, говорю я. — Смотри, диван твой. Распоряжайся им, как посчитаешь нужным. В тумбочке чистое постельное бельё. Пойдём в спальню.
Я подвожу его к шифоньеру и открываю дверку.
— Вот, мама тебе место освободила, так что можешь занимать. Если захочешь, конечно, а то может и поваляйся пока, а вещи потом разложишь. Никаких проблем, ноу стресс, делай как тебе удобно. Хорошо? В кладовке ещё есть куча места можешь туда чемоданы поставить. Хотя лучше я сам поставлю. Приду и поставлю потом.
Отец внимательно смотрит и слушает, не переспрашивает, не возражает.
— Я буду спать с тобой в одной комнате на раскладушке, ну, ты это уже знаешь. Очень надеюсь, что временно, и время это быстро закончится. Да?
Я подмигиваю, а он в ответ только хмыкает.
— Ребята, давайте за стол, — зовёт с кухни мама.
— Пошли, — говорит отец. — Не будем заставлять себя ждать.
Мы идём и едим жидкий куриный бульон и овсяную кашу. Она, по-моему, чуть ли не всю ночь варилась. Во время обеда я пытаюсь задавать темы для разговора, впрочем, не особенно удачно.
После обеда мама уходит в свой институт, да и я начинаю собираться. Отец в очередной раз выспрашивает меня про работу и получает рассказ о том, как я представляю себе обязанности кладовщика.
В гастрономе сегодня довольно оживлённо. Основной интерес посетителей вызывает мясной отдел. Здесь имеется свежая прекрасно выглядящая колбаса и буженина. Эргономика процесса не очень хорошая, поэтому народ толпится, подолгу не покидая магазин.
Технология такая. Человек встаёт в очередь. Когда подходит его черёд, он просит продавца взвесить ему колбасы. Продавец взвешивает и пишет на кусочке бумажной ленты сумму к оплате. Покупатель берёт этот клочок бумаги и идёт с ним к кассе и встаёт в очередь. Достояв, отдаёт кассиру. Кассир накалывает эту бумажку на торчащую из дощечки металлическую спицу и выбивает чек.
Покупатель отдаёт деньги и возвращается в отдел. Там он снова встаёт в очередь, чтобы получить свой взвешенный и оплаченный товар. Продавец получает чек, надрывает его, отыскивает свёрток покупателя и возвращает вместе с чеком. Чек надрывается для того, чтобы хитрый покупатель не смог повторно предъявить его продавцу.
В общем, нужно отстоять практически три очереди ради одного куска колбасы. Правда, справедливости ради, надо сказать, что последняя очередь движется быстрее других. В любом случае, никто не ропщет. Таков порядок вещей.
Я захожу сначала в бакалейный. Лида смотрит на меня с едва заметной улыбкой, но глаза остаются серьёзными.
— Привет, — улыбаюсь я, — прекрасная незнакомка.
Она молча поднимает брови, типа спрашивает, почему незнакомка?
— Как дела?
— Неплохо, — кивает она. — А у тебя?
— Восхитительно, — демонстрирую я радостный восторг, намекая, что это связано со вчерашним бесценнейшим опытом.
Кроме шуток, опыт был бесценным, особенно, если его помножить на яркость юношеского восприятия.
— Увидимся вечером? — спрашиваю я.
— Приходи, если хочешь, — милостиво разрешает она. — Адрес я тебе скажу. Да здесь рядом, через дом от магазина.
— Если мама отпустит, — говорю я с улыбкой.
Она закрывает глаза и машет головой. Должно быть, это символизирует что-то типа, и с кем я только связалась…
Мимо проходит Гусынина.
— Нет, ну ты подумай. Егор! Ты что опять девушку смущаешь? А ну пошли со мной.
Она заводит меня в кабинет и ставит передо мной деревянный ящичек с деньгами.
— Вот тебе дело. Выбери отсюда тысячу рублей и постарайся, чтобы получилось десятками. Сделай две стопочки, двести и восемьсот. А потом, на-ка, вот держи. Это контрольная лента из кассы. Пойдёшь снизу, вот отсюда и тоже тысячу отсчитаешь. Включи калькулятор, да его. Ты хоть пользовался когда-нибудь?
Крупный, удобный, эргономичный, похожий на крокодила. Я смотрю на него с улыбкой. «Электроника». Советские микрокалькуляторы — самые большие микрокалькуляторы в мире. Это шутка, причём не в тему. Калькулятор настольный, а не карманный. Мне, кстати, в моём собственном детстве «Электроника» нравилась, удобной казалась. Отец с работы принёс, правда модель поновее была.
— Конечно. Обижаете, тётя Люба. Я вообще, можно сказать, с калькулятором в руках родился.
— Ну посчитай тогда, пан Вотруба. Там ровно тысяча может и не выйти, приблизься как можно ближе. Отложи ровно тысячу, всё равно, а разницу я добавлю потом. Напиши на бумажке сколько.
Она выглядывает в коридор:
— Галя! Иди на третьей кассе счётчик обнули. Сегодня её не включай больше.
Я принимаюсь за подсчёты. Получается на двенадцать копеек меньше. Гусынина быстро пересчитывает деньги и стягивает две пачки резинкой, а потом каждую из них заворачивает в бумагу.
— Тётя Люба, — говорю я, — вы бы меня научили, а то я посчитать-то посчитал, а что для чего не знаю.
— В нашем деле, — отвечает она, — правильно посчитать это самое главное. Сейчас Юра приедет, у него и спрашивай.
Как по волшебству, едва она произносит его имя, появляется Большак.
— Привет, мафия, — приветствует он нас. — Как живёте-можете?
— Нормалёк, Юрик, сам-то как? — улыбается Гусынина.
— Лучше всех, Люба, лучше всех. Ну что, поедем? Егор, ты как, не против съездить со мной в одно место?
— Я сугубо за, — отвечаю я, — моё кредо позитив.
— Ну и отлично, тогда поехали. Где топливо для мотора нашего предприятия?
— Башли что ли? — удивлённо смотрит тётя Люба.
— Они самые, мы же башлять едем.
— Так вот они, держи, мил человек, — она протягивает бумажные свёртки с тысячей рублей.
Большак забирает их, кладёт во внутренний карман пальто и ведёт меня через служебный выход. Рядом с крылечком стоит вишнёвая «шестёрка». Юрий Платонович вытаскивает из кармана ключ и открывает дверь. Он садится за руль и наклонившись вправо, тянется к пассажирской двери, чтобы вытянуть пенёк замка.
Я обхожу машину и забираюсь внутрь.
— Вот это роскошь, — говорю я, — вот это я понимаю. Я правда, думал, у вас служебное авто имеется.