— Танюша, — великодушно отвечаю я, — о чём ты говоришь! Мы же не чужие с тобой. Не переживай, всё наладится.
На сковородке лежат румяные отбивные, в кастрюле пюре, на столе солёные огурцы. Ужин получается шикарным. Пока моя гостья моет посуду, отрабатывая мою доброту, я иду в комнату. Мне нужно позвонить.
Родители сидят и напряжённо шушукаются.
— Вы меня извините, — говорю я им. — Ну как было не помочь человеку? Она же за мной ходила столько дней.
Мама смотрит на меня рассеянно, явно думая о чём-то своём. Ну ладно, думай. Я тем временем звоню Большаку и рассказываю, что случилось.
— У вас случайно нет возможности ей помочь, Юрий Платонович?
Он обещает попытаться, но только завтра утром.
— Ох, Егорка, смотри, подведут тебя девки под монастырь, — говорит он. — Мы в ответе за тех, кого приручили. Не забывай, пожалуйста.
— В общем так, — сообщает мне мама. — Мы посовещались и решили, что папа уступит на одну ночь диван твоей гостье. Но только на одну! А я сегодня, так и быть, потеснюсь, чтобы он с краю поспал. Но больше так не делай! Да ещё и без предупреждения.
Вот это да! Ну спасибо тебе, Таня. Ты ещё и родаков моих помиришь. Хорошая девочка. Поживи у нас недельку.
Перед сном я дозваниваюсь до Кахи и договариваюсь о встрече. Он кажется заинтересованным и даже расстроенным, что сегодня не удалось состыковаться.
Когда мы ложимся спать, и я вижу босую огнегривую Таньку в ночнушке, разжигающей воображение, мне приходит коварная мысль пригласить её в ванную, когда все уснут, но я гоню её прочь и мысленно колю дрова, как Челентано.
Утром я оставляю спящую без задних ног гостью с папой, а сам ухожу в школу.
— Удивительно, что с таким крепким сном она так долго продержалась на работе, — говорит мама, чтобы скрыть смущение от того, что в кои-то веки снова делила ложе со своим супругом.
А у подъезда ждёт Рыбкина явно не в самом лучшем настроении.
— Ты опять вчера…
— Наталья! — обрываю я её. — Не начинай!
— Ну а что мне делать, если ты опять с Бондаренкой заигрывал! Ты скажи уже, что хочешь с ней ходить и я от тебя отстану.
— Ходить?! Куда мне с ней ходить? Вряд ли она будет приезжать сюда от вокзала, чтобы ходить со мной до школы.
— Ты прекрасно меня понял, — не поддаётся она на шутливый тон. — Значит, ты в МГУ собираешься? Спасибо тебе за доверие, за то что со мной первой поделился планами.
Так, надо с этим всем что-то делать, иначе она мне весь мозг выклюет.
— Наташ, ты хорошо держишься, если представить, что за бури у тебя в груди бушуют.
— Вот про грудь мою не надо больше думать, — горько усмехается она.
Я останавливаюсь. Она тоже останавливается и недоумённо смотрит на меня.
— Значит так, Рыбкина. Давай договоримся, что не будем друг другу мозги выносить. Никогда. Про Юлию Бондаренко я ничего не желаю больше слышать. Я ей про МГУ наврал, чтобы отделаться. Только не вздумай это обсуждать со своими малолетними сплетницами. Поняла?
— Тебе-то что за дело до неё, если я и поговорю с кем-нибудь?
— Не желаю, чтобы обо мне все кумушки твои судачили ясно? И успокойся уже, нет у меня с ней ничего.
У меня и с тобой-то нет, травмировать просто твою психику не желаю. Но это я естественно вслух не говорю.
— И вообще, комсомолке стыдно сплетни распускать, — ставлю я точку.
И мне кажется, это её немного успокаивает. Вот и хорошо.
После третьего урока я выхожу из школы и звоню Платонычу. Он сообщает радостную новость, о том что договорился насчёт Татьяны. Её примут в железнодорожную больницу и сразу выделят одноместную комнату с удобствами в семейной общаге. Она о таком даже мечтать не смела, ай да Платоныч, ай да Супермен. Придётся проставляться. Звоню домой и говорю, чтобы она немедленно летела в отдел кадров.
После этого звоню тёте Любе и уточняю, во сколько нужно приехать и не будет ли беды, если я чуть задержусь. Она говорит, что сегодня надо ехать в колхоз и главное успеть до конца рабочего времени. Блин. Придётся пропустить уроки. Звоню Кахе и Альберту, чтобы перенести встречу на более раннее время.
Пока веду все эти многочисленные переговоры, урок уже начинается. Хорошо, историчка, наша классная, незлая баба и даже понимающая. Так что я проскальзываю на своё место и усаживаюсь рядом с Серёгой.
— Где был? — спрашивает он шёпотом.
— Позвонить надо было.
— Деловой, — качает он головой. — Чё насчёт дня рождения думаешь?
Ох, ёлки… точно, у меня же днюха намечается. Уже скоро, а я даже не знаю, как надо отмечать. Пригласить пацанов в гости? Съесть торт и что делать? Играть в морской бой? Это я прикалываюсь, конечно…
— Да вот, — шепчу я, — хотел с тобой посоветоваться. Неохота просто дома сидеть с предками. Что-нибудь бы такое, интересное замутить.
— Замутить… — задумчиво повторяет он, пробуя слово на вкус. — Надо подумать…
— Серый, слушай, мне надо смыться после истории, скажешь на литре, что я типа в больнице, ладно?
— Скажу, только она потом заставит тебя справку приносить.
— Ладно, придумаю что-нибудь.
На переменке я подхожу к Рыбкиной и отзываю её в сторонку.
— Наташ, ну ты как? Успокоилась?
— Знаешь что, Брагин! — злится она, но я не даю перейти инициативе на её сторону.
— Тише-тише, кот на крыше. Не возбуждайся. Я пришёл с миром, а тебе бы только воевать.
— Чего тебе?
— Я сейчас убегу. У меня дела появились. Скажешь, что я в больницу пошёл, ладно?
— А на самом деле ты куда пошёл? С Юлечкой в кино?
Как назло в этот самый момент мимо нас проходит Бондаренко собственной персоной.
— Привет, Егор, — бросает она и идёт дальше.
Рыбкина набирает в лёгкие воздух, чтобы выдать словесный залп, но я её опережаю.
— Ната, ну ты почему такая вредная? Вот вырастешь, будешь мужа своего поедом есть, да? Ежедневную трепанацию черепа проводить, угадал?
Она щурится, но молчит, должно быть не желая прослыть сварливой бабой.
— Ты мне лучше посоветуй, что на днюху придумать. Ты, кстати, приглашена.
— Куда это? Что за днюха? А-а-а… День рождения, что ли?
— Он самый. Надо нам с тобой продумать его хорошенько, не возражаешь?
— А чего там думать?
— Ну, не знаю, может сходить куда. На «Синьора Робинзона» всей толпой. Ладно, ты соображай, а я побежал. И хорош дуться уже, я ни в чём не виноват.
Вот ведь правда, замуж выйдет, мужа затретирует подозрениями. На всякий случай я иду в противоположную сторону той, куда прошла Бондаренко.
Я бегу в бар. Там оказывается закрыто и мне приходится тарабанить. Ёлки… Они вообще работают хоть иногда? Наконец, дверь приоткрывается и из неё выглядывает здоровенный мужик с обритой головой.
— Закрыто, — говорит он, смерив меня взглядом.
— Я к Альберту. Мы договаривались.
Немного помешкав, он меня пропускает. Пока мы здороваемся, прибывает Каха с Рыжим. Я знакомлю их с Альбертом и повторяю всё, о чём мы говорили вчера. Атмосфера как-то неприятно сгущается и становится немного напряжённой.
— Ты чё, Бро, — выкатывает глаза Рыжий, — а может нам сразу перед ментовкой ларёк поставить? Типа, у себя под носом они ничего не заподозрят? Ты маленько-то соображай! Тут будут ходить залётные фраера день напролёт и палить. Слухи разнесутся быстрее ветра. Не, я против. Ну нах. Чё-то ты перемудрил, шкет. И вообще, ты нас какого хера засветил перед ним? Надо было перетереть сначала. Ты в натуре не догоняешь или подставу задумал? Я щас вообще на это дело не готов подписаться после этого всего. Ну нах, в натуре.
Каха ничего не говорит и только глазами стреляет по сторонам. Мне кажется, ему идея нравится, хотя опасения и имеются, но его воображение уже рисует картины сладкой жизни.
— Во-первых, — вступает Альберт, — я тоже рискую, что вы меня спалите.
— Так ты и так под мусорами. Как тебя спалишь? А чтоб тебя не трогали нас сдашь рано или поздно.
— Во-вторых, — продолжает он, — так серьёзные люди себя не ведут. Ты меня не знаешь, а говоришь мне в лицо, что я тебя сдам? Думаю, на этом встречу можно закончить. Вы мне в хэ не упёрлись, ребята. Меня попросил за вас серьёзный человек, я подумал и пошёл навстречу. Вы приходите и начинаете хамить. Идите-ка на все четыре стороны. Если и клиенты ваши такие же как вы, мне это точно не надо.
— Погодите, — говорит Каха. — Простите моего друга за горячность. Просто он говорит, что думает, а мы все заинтересованы в прямом и открытом разговоре. Дайте нам немного подумать.
— Не надо думать. Мне больше не интересно, — пожимает плечами Альберт. — Обосраться можно только один раз, и вы уже обосрались.
— Альберт Эдуардович, — говорю я, — ребята молодые неопытные и горячие. Не делайте сразу выводы по первому впечатлению.
— Слышь, Бро, — щерится Рыжий, — тебя не спрашивают. Ты хлебальничек прикрой свой, пока старшие разговаривают.
Он отчаянно пытается держать себя в руках, но у него очень плохо получается.
— Если позволите, — говорю я, — я хочу только маленькую ремарочку сделать.
Альберт пожимает плечами, а Каха кивает, желая услышать мои соображения. Рыжий, сжимает зубы и едва держится. Он страшно недоволен, что я ещё и вякать пытаюсь, возражая против его авторитетного мнения.
— Вот найдёте вы место. Надо будет оборудовать, закупиться, раздобыть элитный алкоголь, продумать систему маскировки, конспирацию, чтобы в глаза не бросалось постоянное скопление народа. Если будет где-то в трущобах, люди будут бояться приходить, опять же. Молва о вашем баре распространится быстро. Найдут вас тоже быстро, надо будет заниматься крышей, ну чтобы менты не разогнали. Короче, посчитай, сколько времени уйдёт и бабла. А если тема вообще не пойдёт? Если ставить народ не захочет? Что тогда? Деньги на ветер? Здесь же всё готово, все процессы отлажены и даже потенциальные клиенты имеются. Приходить можно свободно, без опасений. Для клиентов это преимущество. А олимпиада уже вот она, на носу практически. То есть можно заходить и сразу лавэ качать. Вот такие соображения. А вы думайте, кумекайте. И так, на всякий случай, я ни с вас, ни с Альберта Эдуардовича ничего не имею. Так что чисто за идею вам помогаю.