В случае с М. две линии его жизни — психическая болезнь и несчастное «по вине» матери детство — слились воедино, чтобы на бессознательном уровне мощно мотивировать его действия. Одна линия мотивации — снять на психологическом уровне психотравмирующие ощущения своего детства, уничтожив его живого носителя — ребенка, другая — избавить его тем самым от злосчастной судьбы психически больного, каким является отец. То, что М. любил сына, означает, что он достаточно полно идентифицировал его с собой, следовательно, остро переживал грозящие ему беды и хотел защитить. Почему убийца нанес сыну такое множество повреждений, ведь младенцу было достаточно одного-двух. В уголовном деле нет ни малейших указаний на то, что М. был в неистовстве, не мог остановиться или в аффективном состоянии не владел собой. Напротив, он был поразительно спокоен. Поэтому можно думать, что ему было необходимо полностью уничтожить объект агрессии, стереть его с лица земли. Только в этом случае М. мог быть уверенным, что сыну уже ничего не грозит.
Еще один пример, иллюстрирующий мотив «убийства из любви», можно найти в кандидатской диссертации В. П. Мартыненко.
Н., 40 лет, обвинялась в убийстве своей 13-летней дочери. На стационарной судебно-психиатрической экспертизе в институте общей и судебной психиатрии им. В. П. Сербского Н. находилась в 1968 г.
Бабушка по матери и мать испытуемой страдали психическими заболеваниями в форме шизофрении, обе покончили жизнь самоубийством. С детства росла замкнутой, близких подруг не имела, избегала шумные и подвижные игры. Однако в школе отлично успевала и окончила ее с золотой медалью. В дальнейшем окончила Московский технологический институт и по окончании устроилась работать в техническое училище вначале в должности преподавателя, а затем — заведующей учебной частью. Во время обучения в школе и в институте, по словам отца, предпочитала быть одной, много читала. Близкие никогда не видели ее веселой, часто находили задумчивой и в то же время отмечали подчеркнутую заботу о своем отце, она боялась, как бы с ним не случилась какая беда.
В 1953 г. вышла замуж. И хотя семейная жизнь сложилась удачно, она, по словам мужа, никогда не была веселой. С первых дней совместной жизни с ним вела замкнутый образ жизни, отличалась большой мнительностью. Постоянно опасалась за свою жизнь. Испытывала страх перед выходом на улицу, при переходе улицы, площадей, боялась выходить на балкон. Периодически жаловалась своим близким на бессонницу и головные боли. После рождения дочери проявляла чрезмерную заботу о ней, постоянно звонила с работы домой, справлялась о ее здоровье. Ей казалось, что в ее отсутствие или ночью, когда она будет спать, с дочерью может произойти несчастье. Н. сама провожала девочку в школу и встречала из школы, так как боялась несчастного случая на улице.
С 1960 г. родственники среди полного внешнего семейного благополучия заметили резкое ухудшение в состоянии Н. У нее участилась бессонница, усилились головные боли, появились очерченные периоды тоскливого и повышенного настроения. В периоды тоски ничего не хотела делать, трудно становилось работать на производстве, так как темп мышления резко замедлялся, она почти ничего не ела, плохо спала, боялась темноты, опасалась за жизнь своих близких, иногда появлялась мысль о том, что она сходит с ума. Эти состояния длились несколько недель, иногда несколько месяцев и проходили самостоятельно. Периоды повышенного настроения характеризовались непродолжительностью, «сумбурностью» в мыслях и поступках, непродуктивной деятельностью, иногда неадекватными поступками.
С 1966 г. стала замечать у себя повышенную утомляемость, неприятные ощущения в голове, туловище: «мозги ворочались», «в голове токало», болел желудок, «переворачивался» кишечник. Временами отмечала, что в голове нет ни одной мысли, «голова пустая». Иногда же наблюдалось обратное: в голове «все перемешивалось», «мысли перебивали одна другую», нарастали тревога и страх за свое здоровье, появлялась раздражительность, хотелось плакать. Она обращалась к разным специалистам, но они ничего не находили. Тогда появилась твердая убежденность в том, что она больна неизлечимой болезнью, а врачи скрывают и не говорят ей об этом. В то же самое время окружающие люди казались «чудными», а глаза их «бессмысленными».
Периоды пониженного настроения у испытуемой появлялись все чаще и становились более продолжительными. К началу 1968 г. тоскливый фон настроения являлся доминирующим. С марта 1968 г. «наблюдала», как с дочерью тоже «творится что-то неладное». Девочка «дико озиралась по сторонам», «ступала на мыски», «играла с медвежонком», «раскладывала обертки от конфет и шоколада», «стала плохо спать по ночам и бояться своей матери».
По настоянию родственников Н. обратилась 6 марта 1968 г. к психоневрологу с жалобами на постоянную бессонницу, отсутствие аппетита, общую слабость, повышенную утомляемость, раздражительность, обидчивость, плаксивость и пониженное настроение. Врач поставил диагноз «астенодепрессивное состояние» и рекомендовал обратиться к психиатру. На приеме у психиатра с плачем рассказала врачу о том, что за последнее время у нее совсем пропал аппетит, она тревожно спит, считает, что должна умереть. Высказывала опасения в отношении здоровья своей дочери, сообщила врачу о «странностях» девочки (у дочери пропал интерес ко всему она стала рассеянной). От предложенного лечения в условиях стационара Н. категорически отказалась, но обещала врачу привести дочь на консультацию к детскому психиатру. Вечером в день преступления Н. написала письмо, адресованное мужу, отцу и сестре. В нем обращает их внимание на тот факт, что над ней постоянно тяготела наследственная болезнь, но самое страшное то, «что случилось с нашей Ирочкой. Мутится у нее рассудок или от переживаний, что я таю, или от перенесенного недавно гриппа. Был сильный насморк, потом слезились глаза, а потом пропал сон, стала только дремать. Последние дни танцует, чего за ней не наблюдалось последние 2–3 года, поднимается на тахту и все что-то перебирает быстро, быстро» и т. д. В конце письма Н. просила не осуждать ее за содеянное, так она не хотела оставлять свою дочь на мучение. Около 1 часа ночи Н. заранее заготовленной опасной бритвой вначале перерезала горло своей дочери, а затем пыталась покончить с собой, нанеся себе той же бритвой ранение в область шеи. Длительное время лечилась в хирургическом стационаре.
Психическое состояние: испытуемая была грубо ориентирована во времени, пассивно включалась в беседу, во время опроса врачом вздрагивала всем телом, плакала, потом вдруг начинала повизгивать, хваталась за голову, охала, стонала, стереотипно раскачивалась из стороны в сторону, монотонным голосом повторяла одну и ту же фразу: «Что я наделала, моя дочь…». Ответы ее носили отрывочный характер и сопровождались вздохами, отдельными нечленораздельными звуками и стереотипными движениями. На протяжении всей беседы мимика оставалась застывшей, однообразной. За все время пребывания испытуемой на экспертизе поведение ее не менялось. Обхватив голову руками, быстрыми шагами ходила по палате, совершая при этом определенный путь и равномерно раскачиваясь всем туловищем из стороны в сторону; иногда засовывала обе ладони себе в рот и пыталась разодрать его, а то вдруг начинала сдавливать себе шею пальцами до появления синюшности на лице. Все движения сопровождались монотонными завываниями, плачем, стереотипной фразой: «Моя дочь, что я наделала». Постоянно высказывала суицидальные мысли, выражение лица ее при этом не менялось, оно было застывшим, маловыразительным.
Решение судебно-психиатрической комиссии: Н. страдает хроническим психическим заболеванием в форме шизофрении. Невменяема. Направлена на принудительное лечение в психиатрическую больницу общего типа.
В результате лечения в Пензенской психиатрической больнице Н. успокоилась, однако нередко у нее появлялось подавленное настроение. В такие периоды она высказывала мысли о том, что жить ей теперь не для кого и незачем, сторонилась от больных, спала тревожно, плохо ела, незначительные физические нагрузки вызывали у нее разбитость и усталость. После того, как муж Н. женился на другой женщине и категорически отказался от раздела квартиры, сославшись при этом на то, что у больной есть опекун — отец, у которого ей и надлежит жить, Н. стала вновь подавленной, уединялась от всех, говорила о том, что ее никто не выпишет из психиатрической больницы, просила отца написать в суд заявление о снятии с нее принудительного лечения.
22 февраля 1972 г. Н., воспользовавшись отсутствием медицинской сестры, оставила больницу и в тот же день покончила с собой, бросившись под поезд.
Анализируя данный случай, В. П. Мартыненко отмечает, что Н. с детства были присущи замкнутость, мнительность, отсутствие интересов, свойственных детскому и подростковому возрасту, наличие пониженного фона настроения. Начиная с 25-летнего возраста на фоне внешнего семейного благополучия у нее появились очерченные немотивированные колебания настроения, неврозоподобная симптоматика, выразившаяся в неоправданных опасениях за жизнь своего отца, свою собственную жизнь, боязни темноты, улиц, площадей, высоты, расстройствах сна и головных болях. Наряду с этим на фоне пониженного настроения у больной выступала определенная паранойяльная убежденность, проявляющаяся в опасениях за свое здоровье и жизнь (она больна неизлечимой болезнью, сходит с ума).
В дальнейшем имеющиеся у Н. болезненные идеи имели тенденцию к углублению, расширению и систематизации патологических переживаний. Наблюдался перенос своих бредовых переживаний на ребенка (страдает не только она, но и ее дочь), этот переход болезненных переживаний у Н. сопровождался появлением суицидальных мыслей и «альтруистических» чувств — убить ребенка для его же блага, чтобы девочка не мучилась в дальнейшем, а также нарастанием депрессивного аффекта, который к моменту правонарушения достиг своего наивысшего напряжения. Само правонарушение у испытуемой носило характер незавершенного классического расширенного суицида, обусловленного прежде всего наличием депрессивного настроения, депрессивно скрашенных бредовых переживаний в сочетании с «альтруистическими» чувствами в отношении своей дочери.