В приведенных выше высказываниях отчетливо звучат апокалиптические мотивы разрушения и распада, уничтожения яростно ненавидимой цивилизации, носителями которой в первую очередь являются живые люди. Стоит вслушаться, с какой ненавистью и непримиримостью звучат, например, такие фразы из «Манифеста Коммунистической партии»: «Пролетариат использует свое политическое господство для того, чтобы вырвать у буржуазии шаг за шагом весь капитал… Это может, конечно, сначала произойти лишь при помощи деспотического вмешательства в право собственности и в буржуазные производственные отношения»; «коммунисты считают презренным делом скрывать свои взгляды и намерения. Они открыто заявляют, что их цели могут быть достигнуты лишь путем насильственного ниспровержения всего существующего общественного строя. Пусть господствующие классы содрогаются перед Коммунистической Революцией».
«Классики» прекрасно понимали, что слава «вырвать у буржуазии… весь капитал при помощи деспотического вмешательства» и «насильственное ниспровержение» могут означать только одно — разбой, кровь и смерть тех, кто владеет хоть каким-то капиталом, кто как-то связан с ним, хотя бы и психологически, кто верит в современные ему духовные и нравственные ценности и не представляет без них своей жизни, кому дорог именно такой строй, такой образ жизни, а не какой-нибудь другой, такие, а не иные отношения между людьми. Всем им не предоставлялось никакой альтернативы, кроме подчинения новому господству, никаких переходных ступеней, никакого смягчения. И хотя сейчас иногда пишут, что Маркс и Энгельс имели в виду совсем не то, что сделали большевики, что они призывали достичь благородных целей всеобщего счастья только гуманными средствами, что коммунизм и большевизм — совсем разные вещи, подобные утверждения абсолютно беспочвенны. Маркс и Энгельс призывали именно к грабежу, насилию и убийству, причем делали это исключительно талантливо, а большевики претворили эти призывы в жизнь. В этом и заключается сущностная связь между теорией и практикой марксизма-ленинизма.
Не совсем так, как пожелали того основоположники, реализовались и их призывы к тому, чтобы «господствующие классы содрогнулись перед Коммунистической Революцией». Революция и ее последствия заставили содрогнуться не только господствующие классы, но и всю современную цивилизацию. Но как зловеще звучит сама ничем не скрываемая смертельная угроза: «пусть содрогаются»!? Это же прямой призыв к кровавому насилию! Воистину «Манифест Коммунистической партии» стал «Песнью песней» марксизма, как назвал его Ленин.
Ненависть, которую сеют вожди и идеологи высокого уровня и авторитета, обычно дает обильные всходы, находя множество подражателей (от очень талантливых до очень глупых), формирует общий фон и отношения между людьми, активно способствует откату общества далеко назад. Например, один из объектов нападения — родственные, семейные, дружеские связи, втаптывание в грязь которых является непременным условием благоденствия фашиствующего государства. Собственно, такие связи чужды тоталитарному обществу, они — не его качество, они не близки и не понятны его далекому, но кровному родственнику: самому древнему укладу жизни и мироощущению, первобытному образу жизни и образу мышления. А тоталитарное общество как раз и является носителем древнейшего уклада жизни, мышления и мироощущения. Тоталитаризм по-своему вполне логичен, преследуя родственные контакты, стремясь перестроить их по-своему или в лучшем случае — просто игнорировать их, и в этом слышится внятный зов предков.
Поэтому красно-коричневое государство требовало доносительства одних членов семьи на других, не признавало свидетельского иммунитета для близких родственников и супругов, практиковало публичное обличение родных и близких, признанных «врагами народа», «всенародный» разбор и оценку семейных конфликтов. Чем меньше в семье было своих тайн и интимностей, чем больше она была открыта, даже до неприличия, тем выгоднее было тоталитарному режиму, поскольку такими семьями было легче управлять и манипулировать ими. То, что казалось возможным лишь в первобытном становище дикарей, было реализовано в тоталитарном обществе несмотря на все запреты цивилизации.
4.2. Табуизация жизни
То, что большевизм представляет собой откат к дикости, понимали многие. Ю. И. Стецовский приводит письмо академика И. П. Павлова, написанное им в Совнарком СССР в 1934 г.: «…мы жили и живем под неослабевающим режимом террора и насилия… Я всего более вижу сходство нашей жизни с жизнью древних азиатских дикарей. А у нас это называется республиками. Как это понимать? Пусть, может быть, это временно. Но надо помнить, что человеку, произошедшему из зверя, легко падать, но трудно подниматься. Тем, которые злобно приговаривают к смерти массы себе подобных и с удовольствием приводят это в исполнение, едва ли возможно оставаться существами, чувствующими и думающими человечно. В то же время, те, которые превращены в забитых животных, едва ли смогут стать существами с чувством собственного достоинства»[55].
Г. Раушнинг в своей книге «Зверь из бездны» называл нацизм демоном разрушения. Он утверждал, что при нацизме возникает страстное желание, внезапно перерастающее в огромную потребность, избавиться от любви к дому и семье, отбросить все ограничения, налагаемые цивилизацией. Это — дискомфорт среди достижений ненавистной цивилизации, но в более грубой и жесткой форме. Не надо обманываться — стремление к возврату в первобытные формы ощущается не только немцами. Это сильнейшее желание освободиться от оков и обязанностей высшего гуманизма охватило массы во всех странах.
Тоталитарные вожди достаточно отчетливо представляли себе, что совершают бросок далеко назад, признавая это в той или иной форме. Например:
Маркс и Энгельс («Манифест Коммунистической партии»):
«Пролетариат самый низший слой современного общества, может подняться, не может выпрямится без того, чтобы при этом не взлетела на воздух вся возвышающаяся над ним надстройка из слоев образующих официальное общество».
Гитлер («Моя борьба»):
«Современная так называемая цивилизация в моих глазах скорее всего является прямым врагом подлинной культуры, ибо на самом деле это в лучшем случае есть псевдоцивилизация, если вообще уместно здесь говорить о какой-либо цивилизации».
Ленин («Государство и революция»):
Диктатура пролетариата есть неограниченное законом и опирающееся на насилие господство пролетариата над буржуазией пользующееся сочувствием и поддержкой трудящихся и эксплуатируемых масс»
Сталин («Об итогах XIII съезда РКП (б)»):
«Старые навыки и привычки, традиции и предрассудки, унаследованные от старого общества являются опаснейшим врагом социализма. Они, эти традиции и навыки, держат в руках миллионные массы трудящихся, они захлестывают иногда целые слои пролетариата. они создают иногда величайшую опасность для самого существования диктатуры пролетариата. Поэтому борьба с этими традициями и навыками, обязательное их преодоление во всех сферах нашей работы… — являются очередными задачами нашей партии».
Очень красочно, более того, очень цинично сказал о сущности коммунистической революции и ее деятелях Троцкий (отнюдь не осуждая их) в своей книге о Сталине: «Революционный катехизис предписывает отказаться от всякого личного интереса, личного чувства, личной связи, порвать с цивилизованным миром, его законами и условностями. Признавать только одну науку, именно науку разрушения; презирать общественное мнение, ненавидеть установленные нравы и обычаи, быть беспощадным и не ждать пощады к себе, быть готовым умереть, приучиться переносить пытку; задушить в себе всякое чувство родства, дружбы, любви, признательности, чести; не иметь другого удовлетворения, как успех революции; уничтожать все, что препятствует этой цели, ценить товарищей только в зависимости от их пользы для дела, проникать во все круги общества, включая полицию, церковь и двор, эксплуатировать высокопоставленных людей, богатых и влиятельных, подчиняя их себе посредством овладения их секретами, усугублять всеми средствами беды и несчастья, от которых страдает народ, дабы исчерпать его терпение и толкнуть его на восстание. Наконец, соединяться с разбойниками, подлинными революционерами в России.
И. Фест, один из самых глубоких исследователей гитлеризма, справедливо считал, что намерения Гитлера нацеливались на некое внутреннее обновление, где компонентами были кровь и потемки души, т. е. не на политику, а на высвобождение инстинкта. И вызванный им мощный резонанс, конечно же, объясняется еще и тем, что он искал Утопию там, где, если следовать естественному движению человеческого духа, только и мог находиться во всех его ипостасях тот самый утерянный рай — в архаической, мифической первобытности. Доминирующий страх перед будущим, писал И. Фест, усиливал тягу к перенесению всех апофеозов в прошлое. Во всяком случае в фашистской «консервативности» проявлялось желание революционным путем повернуть историческое развитие вспять и еще раз вернуться к отправной точке, в те лучшие, определяющиеся природой, гармоничные времена до начала вступления на ложный путь[56]. В одном из писем 1941 г. Гитлер пишет Муссолини, что последние четырнадцать столетий были ничем иным, как паузой, а теперь история собирается «вернуться на прежние пути». И даже если в его задачу не входило восстановление допотопных порядков, то, по словам Гитлера, восстановить их систему ценностей, их мораль перед лицом врывавшихся со всех сторон сил распада ему хотелось.
Уход общества в пучину далекого прошлого часто знаменуется возвращением древнейших обычаев и поверий, многие из которых более чем странно, даже дико выглядят на фоне современной цивилизации. Можно полагать, что в иных условиях об этих обычаях и поверьях не вспомнили бы, а если у кого-нибудь и появилось бы желание следовать им, то оно скорее всего осталось бы желанием.