— Какие славные физиономии! — услыхал я русскую речь, не сразу поняв, што говорят о нас, — Экие ведь молодцы эти буры! Совсем ещё мальчишки, а вооружены, и держатся молодцами, хотя пари держу — проделали они не одну сотню вёрст, ночуя в вельде среди местного зверья.
— Соглашусь с вами, Степан Африканыч! — охотно отозвался второй, поправив пенсне на мясистом носу с широкими ноздрями, из которых торчали курчавые волоски, — Что значит — концепция вооружённого народа! Здесь каждый возводит свой род от патриархов если не библейских, то как минимум — от тех людей, которые наперекор всему переселились в Африку и дали обильное потомство. А сколько достоинства в этих лицах!
Котяра, чьё страдающее от натёртости в междуножии хитрованское лицо признано русскими волонтёрами за эталон достоинства, даже и бровью не пошевелив, держась в седле максимально недвижно, этаким утёсом. Проехали мимо соотечественников без лишних слов, не дав ни единым мускулом на лице понять, будто поняли их, или вообще слышали.
— Баасы! — белозубо улыбнулся нам упитанный кафр при конюшне Маркса, занимаясь лошадьми. По старой, московской ещё привычке, кинул ему мелкую монетку, отчего улыбка стала такой, што ещё чуть, и морда пополам!
— Ох-хо-хо, — простонал Котяра, слезая с мерина и выгибая ноги колесом. Поленился человек намазаться мазью после дневного перехода, вот и результат!
Помывшись и отобедав вместе с нашими гостеприимными хозяевами, Котяра решительно удалился в спальню, отказавшись в ближайшие дни выходить иначе, чем к столу или по нужде.
— Я этакой раскорякой намереваюсь отлежаться, — доложил он нам с постели, где лежал поверх брюхом, расставив голые ляжки самым бесстыдным образом, — только книжечку какую дай!
Получив искомое из библиотеки Берты Маркс, где на немецком (который только и разбирал Иван) были дамские романы и сочинения однофамильца наших хозяев, шулер завздыхал и заворочался, тасуя перед глазами книги, выбирая одну гаже другой. Оставив явно наугад какую-то, с яркой обложкой, где была изображена роза и кинжал, он открыл её с самым тоскливым видом.
— Ладно, — не выдержал я, — зайду нынче представиться к русскому военному атташе и миссию красного креста, спрошу чего-нибудь для тебя!
— Спаси Бог! — просиял Котяра.
Полковник Гурко, русский военный атташе у буров, занимал небольшой двухэтажный особнячок на окраине города, где на первом этаже была приёмная и канцелярия, а на втором — покои самого Гурко. От Берты Маркс мы уже знаем, што это крепкий мужчина среднего роста, с щегольской бородкой и усами, достаточно крепкий и весьма любезный.
Подъехав верхами, скинули поводья на коновязь и присоединились к ожидающим аудиенции. В этой пёстрой толпе были местные дельцы, одетые в штатское русские офицеры и добровольцы из гражданских вперемешку с вовсе уж непонятной публикой.
Одеты многие не по погоде, а по моде — весьма щеголевато, без учёта здешней жары и влажности, отчего потные лица, на которых осела красноватая вездесущая пыль, смотрятся достаточно жалко. Платки, коими протираются физиономии, совершеннейше уже угвазданы, а кожа лица растёрта до раздражения. Волосы под шляпами потные, по шеям струйки, одежда влажная, вид совершенно непрезентабельный.
— Панкратов Егор Кузьмич, репортёр, — представился я, а следом за мной и Санька.
— … наслышаны…
— … позвольте поинтересоваться…
— … не первый день…
Разом все навалились, и я ажно назад отшагнул. Вопросы, вопросы… оказаться «старожилами» для людей только прибывших, лестно и немножечко нервно. А ну как примет неверное решение, в коем обвинит потом меня? Есть же… публика!
Рассказывая о здешних реалиях, слышали подчас и вещи откровенно забавные.
… — полк бросил, — жаловался красивый поручик чуть не со слезами в голосе, — место полкового адъютанта! Ну ладно не при штабе… но дайте мне хоть роту!
С трудом держа улыбку, попытался объяснить, что знание устава и тактики европейских войн, с передвижением колоннами, это конечно, передовая мысль военной европейской науки! Но вот беда… буры, возьмись они придерживаться оной, быстро закончатся.
— Как же они воюют!? — деловито поинтересовался не столь нудливый товарищ поручика.
— Так… охотницки, — жму плечами, — я, господа, ни разочка не военный, и потому не могу судить о том профессионально. Но стрелки они отменные, умеют недурственно маскироваться на местности, и поразительно неприхотливы. Приедете в войска, всё увидите.
— Рядовым?! — возмутился поручик.
— Право… меня зовут не Крюгер и даже не Де Ла Рей! Не могу сказать.
Поручика оттёрли, и снова — вопросы — вопросы…
— Минуточку, господа! — прервал я их, — Прошу всех желающих встать рядом для группового портрета!
Сделал несколько фотографий, добился своего — сперва существенного потепления отношений, а затем и допуска вне очереди.
«— Всё ж репортёр, господа! Да ещё и пребывающий в Африке не одну неделю! Думается, атташе от такой аудиенции сумеет найти для себя немалый толк, а следовательно, и для всех нас!»
Полковник оказался деловит и любезен, показавшись человеком вполне дельным и компетентным. Впрочем… будем поглядеть! «Казаться» людей этой породы учат хорошо, а вот с делами по-всякому.
Несмотря на любезность, держался он достаточно сдержанно, с этаким… не то штобы холодком, а будто стенка между нами, не предполагающая сближения.
«— Пёс царский!» — вякнуло подсознание, когда я прощался с полковником.
Внизу — снова вопросы, уже додуманные и дополненные. Отвечаю, как могу — чаще просто рассказываю, к кому можно обратиться, куда пойти, как проехать…
— Егор!
— Дядя Фима! — трясём друг дружке руки и обнимаемся, прервав разговоры с добровольцами, — Мой тебе шалом!
Перескакиваем на идиш — машинально, без всяких задних.
— Привёл таки пароход с медикаментами и ещё с чуть-чуть, — рассказывал Бляйшман, — потому как деньги и гуманность в одном, это наше всё! Такое, скажу тебе, интересное было! А Санечка… Санечка!
Он перескакивает к брату, многословно выясняя — хорошо ли идут дела, как кушает?
— … а вот письмо! Помнишь!? Та хорошая девочка, умненькая с золотым сердцем! Да! Пока совсем нет через память! Эстер велела передать…
Счастливый от нечаянной, но такой хорошей встречи, ловлю взгляды добровольцев, и…
… вот только што, минуту назад — на равных. А сейчас — от пренебрежения до льдинок в глазах, и совершенно английские у всех физиономии. С жёсткой верхней губой.
Так вот.
Глава 19
Подъехав к расположению Русского добровольческого отряда Красного Креста, спешился, кинув поводья на коновязь, и неспешно, блюдя себя, подошёл к Ваське Ерохину, смолящему самокрутку неподалёку от входа. Усталый, с разводами пота по спине, на груди и подмыхами, проступающими солевыми разводами, но — в высочайше утверждённой форме! Хоть в обморок вались, а себя блюди!
Работы у них хватает — госпиталь только начал разворачиваться, а потянулись уже первые пациенты, всё больше иностранные волонтёры и… пленные англичане. Буры предпочитают лечиться дома.
— Здрав будь!
— Здоровее видали, — переложив самокрутку и вертанув по сторонам головой на отсутствие начальства, протянул Васька потную руку, бережно пожимая мою своими клещами.
— Охотно верю! — засмеялся я, задирая голову ввысь. Рядовой Павловского полка, прикомандированный в отряд санитаром, возвышается надо мной этакой башней, чуть не полторы головы выше, и в отряде все санитары такие здоровилы. По габаритам отбирали, даже и для гвардии выдающимся, да по благообразному облику. Внушают!
Со мной у них отношения сложные — парни упорно делают вид, што не знают, будто я — враг ево Величества и преопаснейший для самодержавия тип, как писали газеты из тех, што в позиции к любой оппозиции. Знать не знают… ибо газет не читают и политикой не интересуются! ВотЪ!
Общаются же вполне охотно, но сразу строжают ликом и голосом, стоит показаться людям начальственным. Вид такой делается — с прохладцей, мал-мала казённый. Вроде как по землячеству общаемся, и сугубо по моей пользе для отряда, а так ни-ни!
Впечатления каких-то необыкновенно верных слуг Величества не производят ну вот ни самомалейшего! Просто здоровенные весёлые парни, очень неглупые и хваткие, хотя и с изрядно замусоренными словесностью[38] мозгами.
— Карл Августович на месте?
— Уехал провизор, — охотно отозвался Васька, с благодарностью принимая от меня переданную всему купманству немаленькую коробку с сигарами, — аккурат полчаса как! С Амалией Фридриховной и этой… Адель-Елизаветой, из сестричек которые. Они с самово начала вместе хороводятся, по землячеству лифляндскому. Мишку Соболева взяли, вроде как сопровождать, да на прогулку верхами по окрестностям. А тебе што за дело?
— Да дело и есть, — отзываюсь задумчиво, — по медицинской части.
— Пароход жидовский? — Васька в курсе всего и вся, — И чего только с ними хороводишься? Жиды, они и есть жиды!
Звучит не оскорблением, а заученным с детства, и — любопытством отчётливо пахнуло.
— Жиды, — тянусь вверх, — и што? Я от них плохого не видал.
— Ну… — тянет Васька.
— Гну! — перебиваю ево тягучие мысли, — Я не говорю, што все хорошие, и в жопу надо каждого целовать! Народ как народ, не хуже и не лучше других — ежели понимать.
— Угу, — гвардеец делается задумчив, я едва ли не слышу, как в голове медленно вертятся его основательные, тяжеловесные мысли. Он не дурак, ни разу не… просто не привык думать. Сперва папенька, да старшие братья, потом фельдфебель и прочие отцы-командиры.
— Понимать, — повторяет он, — угу… Красивая?
— Да… — и вздыхаю, — очень! Так где, говоришь?
— К шахтам Дирикса навроде, — наморщил тот лоб, — какие-то там… пейзажи! Адель, она вроде как рисует.
Санька, услыхав о выездке, подхватился легко, наскучив немало сиденьем в городе. Короткие сборы — оружие, баклаги с водой, запас еды и медикаментов, и готовы!