— Пособник буров, — равнодушно констатировал он, и мне тут же заломали руки, связав их за спиной.
Замолчав, он уставился на надписи «Пресса» на полотняных боках наших фургонов.
— Дженкин!
— Да, сержант! — с характерной фамильярностью старослужащего отреагировал один из солдат, с характерным акцентом кокни.
— У тебя остались те кафрские сувениры?
— Так точно! Но здесь живут другие племена, а это…
— Да всем насрать! — перебил его сержант, — Кафры напали на фургоны в поисках поживы. Мы подоспели слишком поздно, и… да никто, собственно, не будет расследовать.
Он закурил, а подчинённые принялись сноровисто освобождать фургоны, негромко обсуждая, што именно они «спасут от кафров», а што сгорит в огне.
— Сержант! — в худшее никак не хотелось верить, и всё казалось, што вот сейчас он, наигравшись на нервах и докурив, отменит приказ… — Сержант! Я представитель прессы! Некомбатант!
— Да всем насрать! — процитировал сержанта тот самый молоденький драгун, обнаруживший медикаменты, и британцы засмеялись.
— Сержант!
Удар в лицо, резкий и умелый, но я успел довернуть голову, и костяшки только царапнули по скуле.
— Я богатый человек, сержант! Спросите моих спутников, кого угодно! Я могу…
Удар в живот… и в следующее мгновение тяжёлая пуля разнесла голову сержанту, и его тело свалилось на меня. Пытаясь вдохнуть выбитый воздух, я хребтом ощутил дрожь земли, потом раздались выстрелы, и…
— Марга[40]! — слитный рёв десятка молодых глоток. Кавалерия пошла в атаку! Поляки!
Сбросив тело, и извернувшись, закатился на всякий случай под повозку, обдирая лицо. И об обитый железом обод колеса связанные сзади руки — тереть, тереть… Несколько секунд, и я свободен, а што запястья кровят, то ерунда!
Подхватив винтовку кого-то из убитых англичан, навскидку к плечу… выстрел! Тот, молоденький, засучил ногами, а я ощутил свирепую, всесокрушающую ярость… и едва ли не счастье! Враг повержен!
Вокруг кипел бой, я и, пригибаясь и падая то и дело, затащил под фургон сперва Саньку, полоснув по верёвкам штыком, а потом и Товию с Самуилом. Едва я это успел, как раздался короткий сабельный посвист, и мне под ноги скатилась отрубленная голова в британской фуражке, с ремешком под подбородком.
Почти тут же шум боя стих, и я только услышал, как добили выстрелом в упор кого-то из раненых британцев.
— Пресса! — проорал я, не выпуская из рук винтовки.
— Егор? Ты?! — подъехавший всадник соскочил с коня и присел на корточки, бестрепетно глядя в дуло винтовки.
— Котяра?!
Мы вылезли из-под повозок, и сразу — объятия, рассказы…
— … второй раз с британцами сталкиваюсь, — жаловался я другу, — и второй раз такая оказия!
Меня бил тяжёлый отходняк, и разобрало многословие, путанное и бестолковое. Рядом растерянно топчется Санька, улыбаясь деревенским дурачком. Близнецы улыбались так же глупо, не в силах даже и встать. Только крупная дрожь, да гримасы, пробегающие по лицам, и снова — улыбки, и полные бездумного счастья глаза.
— Постой! А Ганецкий где! — озираюсь, — Надо же выразить свою…
— Ушёл я от нево, — отозвался Котяра, улыбаясь чуть смущённо, — а ты писал, да? То-то, я думаю, письма не тово…
— Да-а?
— Угу. Такой, знаешь… я шёл к нему, потому как ротмистр и всё такое… а оказалось — Иван!
— Нет, не подумай! — поправился он, — Не как разбойник, а знаешь… атаман такой, всё больше на лихости да на заигрывании с подчинёнными. Ему эта война — как спорт или охота, в удовольствие будто! Такой ради азарту там людей положит, где можно вовсе без выстрелов обойтись. Я таково на Хитровке наелся — во!
Он полоснул себя ребром по горлу с видом самым свирепым.
— И если уж воевать, — решительно добавил друг, — то должным образом!
— Да вот, — Котяра встал, — командир мой.
Молодой мужчина, похожий изрядно на Дон Кихота, закончив распоряжаться, подходил к нам.
— Дзержинский, — представился он, протягивая руку.
— Феликс Эдмундович?! — жму растерянно, и сам не понимаю, откуда это — ощущение, будто встретил человека давно знакомого.
— Мы знакомы? — в его глазах лёгкое удивление.
— Да где-то слышал, наверно, — вид у меня совершенно потерянный, и спешу представиться, прячась в оковах этикета.
— А-а! Наслышан! Как же, репортажи ваши Палестинские, да и до того…
… и как-то мы с ним сразу сдружились.
— Мон колонель! — сопровождающий волонтёров лейтенант зашёл в штабную палатку и выпрямился ещё больше, лихо отдав честь, — Русские волонтёры, мсье Корнейчук и Житков!
— Герои сражения при Коленсо[41], наслышан! — полковник Вильбуа-Марейль[42], встав из-за стола, отдал честь, и протянул руку, которую одесситы не без гордости пожали.
Побеседовав несколько минут, и выразив своё безмерное удовольствие их службой, он поздравил их капралами и распрощался.
— Месяц назад, — задумчиво сказал Николай, выйдя из палатки и глядя на капральские нашивки в загрубевшей ладони, — и подумать не мог, а ныне — как так и надо… Капрал, ну надо же!
— Интересно живём! — весело отозвался Борис, потянувшись всем телом к жаркому африканскому солнцу.
— Да! — Корнейчук сжал нашивки в кулаке, и будто прислушался к кому-то внутри себя, — И отныне — только так!
Глава 22
Сниман принял нас без расшаркиваний, не отвлекаясь на такие нелепые мелочи, как этикет. Сидя у входа в штабную палатку в одной застиранной пропотелой рубахе с подтяжками поверх, он раскуривал старую трубку и рассматривал с такими же непрезентабельными бурскими офицерами лежащую прямо на земле карту, тыкая в неё веточками и переговариваясь негромко.
Символически приподняв жопу с бревна, африканер пробурчал приветствие, и начал расспрашивать Дзержинского безо всяких экивоков, держась без генеральской спеси, но и без панибратства.
— Так… так… — кивал он иногда поляку, задавая вполне дельные вопросы — с моей, дилетантской точки зрения. Где произошла стычка, уровень подготовки драгун и прочее в том же духе. Выслушав Феликса, он задумался ненадолго, хмуря усталое лицо, заросшее густой бородищей, и отчаянно дымя трубкой.
— Есть что добавить? — спросил он наконец меня, жестом отпуская Дзержинского.
Красочно описываю наши злоключения — благо, материал уже фактически сложился в моей голове в острую и очень злую статью, где воедино переплелись африканский колорит, моральный облик бандитствующих британцев, и умелые действия храбрецов-волонтёров. Сниман только крякал довольно, да головой качал при особо острых пассажах.
— Генерал, — закончив рассказ, чуть отступаю в сторону, жестом приглашая близнецов, — позвольте порекомендовать вам моих друзей, Самуила и Товию, выразивших желание вступить в ряды бурской армии.
— Иудеи? — Сниман смерил их взглядом.
— Мы из Одессы… — начал я объяснять расклады.
— Здрасте… — чуточку невпопад влез Товия, улыбаясь и чуть ли не виляя хвостом при виде столь большого, но близкого народу начальника.
— Парни они простые, — ожёг я провинившегося взглядом.
— Видим, — хмыкнул один из офицеров, послышались смешки.
— Сочувствие к народу буров заставило их приехать в эти благословенные Господом земли, а бесчинства англичан преисполнили чашу терпения! Если прежде они, люди сугубо мирные…
Самуил при моих словах об их мирности заулыбался удачной шутке и спрятал за спину громадные ручищи с перманентно разбитыми костяшками.
— … мирные, — повторил я, давя голосом, и близнецы закивали усиленно, глядя на генерала преданными глазами. Буры заулыбались уже в открытую, — помогали бурам как возчики и торговцы, то столкнувшись с этими беззаконными негодяями лично, они решили взять в руки оружие.
— Так… — он смерил их взглядом, и близнецы затаили дыханье. Короткий приказ, и чернокожий слуга срывается с места, и босые пятки его взрыли африканскую землю.
Минут пятнадцать мы беседовали с генералом о газетных статьях, пропаганде, Одессе и Москве. Как мне показалось, изрядное невежество, типичное для буров, соседствует в нём с достаточно развитым, практичным умом.
Близнецы в это время вели себя браво — играя мышцами, втягивая животы и надувая грудь. Безыскусно, и несколько даже просто, но африканеры вполне благосклонно отнеслись к желанию показать себя в лучшем виде.
Мишка подъехал верхом, скинув поводья прибежавшему вместе с ним генеральскому слуге, и заулыбался при виде меня.
— Генерал, — опомнился он, изображая подобие фрунта и делая степенный вид, как и полагается ценному военному специалисту.
— Вот, — кивнул тот на близнецов, — волонтёрами просятся. Возьмёшь?
— Здоровски! — степенный вид пропал на миг, и появился заулыбавшийся мальчишка, — Кхм… да, генерал! Парни надёжные, давно знаю.
— Принимай командование, — отмахнулся Сниман, и потеряв интерес, отпустил вскоре и нас. Остался только Санька, ибо натура! К нему буры относятся с уважением… большим, чем ко мне, ежели по чести. Немножечко досадно даже, и гордость одновременно. Так што за брата не волнуюсь — накормят вовремя и вкусно, напоят, и под пули не выпустят.
Отгрузив с близнецами их «приданое» и переговорив с Мишкой, я отправился к отряду Дзержинского, влекомый неутолимым любопытством.
О себе Феликс рассказывал скупо, будто даже и не понимая самого интереса к своей персоне. Зато охотно рассказывал о пропаганде среди рабочих, ссылке и побеге, своих убеждениях.
— Я марксист, — рассказывал он, пока Котяра хлопотал с кофейником и угощеньем, — … в Преторию? Во многом случай, а отчасти и романтика.
Он усмехнулся едва заметно.
— Африка, свободолюбивый народ буров… Действительность оказалась более неприглядной.
— Жалеешь? — кивнув благодарно другу, принимаю чашку с кофе и горячую лепёшку, густо намазанную толстым слоем свежего масла. Сказать бы кому… а здесь так и воюют — с пасущимися неподалёку стадами и дойными коровами. Не сказать, штоб вовсе уж много, но ежели подсуетиться, молочка и маслица можно достать. Ну и из ближайших ферм привозят, и што характерно — бесплатно!