Ганецкий, Максимов, и… всё, больше никаких громких имен, если не считать случаев скорее курьёзных, вроде грузинского князя Багратиона-Мухранского, воюющего во Французском легионе. Никаких подвигов за «князем Нико» не числится, если не считать таковыми ношение горского костюма и аудиенцию у «папаши Крюгера». Рядовой!
В свободное от войны время охотится на обезьян и говорят, подстрелил тигра… Знать бы ещё, откуда в Африке взялся тигр?
А эти… воздохнув, она опёрла подбородок на переплетённые руки, и посмотрела на неправильные фотографии. Мальчишка-старообрядец, выходец с Хитровки Котов, что уже нонсенс! Ну не должны они выглядеть так… так благородно! Никакой печати врождённого порока на лице у хитрованца, в то время как у доброй четверти друзей семьи совсем даже…
Она решительно тряхнула головой, раздражённая неправильными, неподобающими мыслями. В самом деле, глупо думать так, будто люди с положением, и пороки, тем паче врождённые, могут встречаться у людей благородного происхождения!
Но в хорошенькую головку закралось сомнение, и как назло, вспомнились некоторые слухи, ходившие о почтеннейшем Ретвизникове и его любви к горячительным напиткам и молоденьким мальчикам. Да и Аполлинариев, хм…
Два молоденьких одессита, не окончивших даже гимназии, в сравнении с заранее уставшими фотографическими героями… почти. Да, почти! Хотя и совсем ещё юнцы.
Рука её дрогнула, но всё-таки перевернула целую стопку вырезанных из газеты фотографий. Феликс Шченсны Джержинский, беглый ссыльный… марксист, и… ну невозможно красивый мужчина! Щеголь, красавец, и самый известный русский на этой страшной войне! Марксист, революционер, опасный смутьян…
Девушка вздохнула, глядя на фотографию затуманенными глазами, и…
«Сошедший с фотографии мужчина вкусно пах порохом, хорошим вежеталем[61] и самую чуточку — коньяком. Одетый в военную форму, он отставил в сторону винтовку, и нежно, но непреклонно завладел её рукой, пристально глядя в глаза.
— Мадемуазель Елбугова, — бархатным баритоном, от которого подкашивались ноги, сказал опасный… ах, какой опасный… смутьян… — я имею честь взять вас в плен!
— Нежный плен, — выдохнул он с напором.»
И… как же жарко внезапно стало! Вздрогнув, Лиза закусила верхнюю губу, кинув тревожный взгляд в сторону прикрытой двери…
— Милая! — донеслось из гостиной, и девушка спешно спрятала фотографии и газетные статьи. Не то чтобы родители не знали, что она такое собирает, но… незачем. Не сейчас.
— Поздеевы пригласили нас, будем поздно, не жди, — войдя душистым облачком, сказала наряженная на выход мать, и наклонившись, поцеловала дочку в мраморный лоб, — Не простыла?
Она ещё раз прикоснулась губами ко лбу дочери и покачала головой, расстраиваясь.
— И горнишную, как назло, отпустила…
— Всё в порядке, маман, — Лиза постарался улыбнуться как можно естественней, — просто слишком натоплено — видно, Ираида перед уходом расстаралась.
— Ладно, — с некоторым сомнением согласилась мать, — тогда поужинай и ложись спать, не засиживайся допоздна с книгами!
Проводив родителей, Лиза оббежала квартиру, с колотящимся сердцем заглядывая во все углы, как бывало в детстве — выискивая спрятавшихся приятелей по детским играм под кроватями и по шкафам. Лицо её раскраснелось, дыханье сбилось…
Заперев комнату и подперев для надёжности стулом, она вздохнула ещё раз, и подошла к сокровищам, спрятанным в обшитой бархатом папке. Тонкие пальцы пробежались по обложке, раскрыли… и цепко, не бережно ухватили фотографии этого… невыносимо красивого… смутьяна!
Выдохнув прерывисто, Лиза решительно начала расстёгивать платье…
Глава 30
— Ф-фу… — выдохнув, Бляйшман тяжко откинулся назад, и плетёное кресло скрипнуло под его весом. В потную голову лезут обрывки странных мыслей, никак не желающие соединятся в нечто цельное или хотя бы интересное. Так… бестолковочки.
Уцепив со стола вечное перо, мужчина по детской ещё привычке принялся играть с ним, перекатывая в пальцах. В голове — пустота звенящая, ну вот не думается никак! То ли жара эта чортова, то ли попросту перетрудился, што вполне себе и да. Высунувшись, он нашёл глазами подскочившего секретаря и предупредил:
— Меня ни для кого!
Захлопнув за собой дверь, Фима открыл окно пошире и некоторое время стоял так, глядя бездумно на улицу. Фыркнув, он опустил сетку от насекомых взад и скинул потный пиджак, улёгшись на кушетку и прикрыв глаза.
Скоро пришло то дурное состояние, когда сон не в сон, а так — дремота, после которой тело вялое, а голова тяжёлая, будто бы и не спал, а ровно наоборот. Сколько он так лежал, Бог весть, но в тлеющие угольки разума ткнулись слова с улицы:
— Мне нужны хорошие работники… хорошие!
«— Торговец из бастеров, — вяло отреагировал мозг, транслируя звук в чёткую картинку, — опять с работниками беда.»
Бляйшману невольно пролезли в голову проблемы бастера, который с одной стороны — в родстве с бурами, притом из весьма почтенного, уважаемого семейства, а с другой — предки его из племени шона, обращённых амендебеле в рабство. Вот и вылезает порой…
— Н-да, сложно здесь с работниками, — невольно посочувствовал он полузнакомому бастеру, — белые не особо и да, а чорные… н-да…
Фима вздохнул ещё раз, потому как проблемы бастера живо перекликались с кровными. У того — проблемы с работниками, потому как уважающий себя зулу или матабеле может и пойдёт к бастеру в работники, но работники из них не так, штобы ах. Да и вылезает, вылезает… Дескать, в тебе пусть и белая кровь течёт, но та, которая чорная — шона! Рабская!
Брать в работники тех же шона — таки да, но и нет. Смирные, работящие, но по части инициативы — хрен там! Инициативных вырезали начисто, да не белые завоеватели, а чёрные ндебеле. Тоже… весёлый народец.
Да и опять же, кастовость! Какой-нибудь совершенно посторонний ндебеле может надавить если не на самого шона, то опосредованно — через зависимую родню. Так вот. В садовники или на конюшню шона можно, а вот по части торговли, или где инициатива и ответственность — зась! Одни проблемы.
Завздыхав, Бляйшман заворочался беспокойно, но мысли сразу ожили, заскакали!
— И буры эти! — вслух пожаловался он потолку, разглядывая трещинки на штукатурке, — Одни свои да наши вокруг, и дела только через друг дружку! Ну кто так, кроме нас?! Как не совестно?!
— И эти… — он засопел, вспоминая местных иудеев, которые вместо того, штобы делать коммерцию, как все приличные люди, занимаются какой-то политикой через коммерцию! Он, Фима, тожить уважает Британию, но исключительно со стороны, потому как другое подданство, да и интересов там не так, штобы и вовсе нет…
— Всё-так Ёся — балбес, — грустно констатировал он, заложив руки за голову, и вспомнив сына, который вместо коммерции — политикой! И ладно бы той политикой, которая сродни алхимии и может трансформироваться в шекели, но таки нет! Этот балбес занялся сионизмом, притом зачем-то — вперемешку с марксизмом! И знакомства у него есть, но всё больше из тех, которые в будущем если и будут на плакатах, то сугубо тех, которые «разыскивается»!
Завздыхав, мужчина перевернулся на живот, машинально отметив сильное похудение, и положил подбородок на скрещённые руки, а потом просто подобрал под него плотную подушечку из атласа.
— Маркс… — с Маркса тово, который написал «Капитал», мысли переключились на тово, который его зарабатывает, то бишь на Шмуэля. Не ближний родич поначалу оказал и помог, но на этом всё, а дальше показал свою подлую натуру и захотел сверху, а оно ему надо?!
— Англия эта, будь она неладна, — мрачно проговорил мужчина, впадая в меланхолию через отчаяние, — ну вот што им, а?! Такие были планы на наших, а через шпионство это — скорее нет, чем да! В кого сторону ни плюнь, так сплошь либо в родне шпионы британские, либо дела с ними вёл. Не работа будет, а одно сплошное торможение через подозрение!
Бляйшман пригорюнился, потому как ну разве это — бизнес?! Тут интересная война и золотые прииски, а он делает всего-то по сто процентов прибыли в месяц! В его кругах за такое будут если не смеяться в глаза, то за глаза и в спину, это и бабке не ходи.
А какие планы были, какие планы… Сперва — да через пароход и знакомства Шломо, то бишь Егора, а потом споткнулся на том, што нет людей. А?! Людей! Всегда так, што только пальцем сделай и свистни, а тут — нате, и выбрать не из кого. Ужас! Ну то есть не совсем ужас, но таки печаль и грусть-тоска.
Вокруг сплошные буры, которые если и да, то подавай им не просто деньги, а уважение впополаме с паем! А если каждому дай, вместо на от каждого, то што это за бизнес?! Кооператив какой-то, а не честная коммерция в нужную пользу.
Негры тоже — вроде как и люди, но не для буров, и вообще… Такой клубок змеиный промеж них, што пока если и да, то сугубо слугами, а не полноценными работниками.
Уитлендеры эти тоже… скорее нет, и такое себе нет, шо замахаешься просеивать на да! Не так штобы буры и великие справедливцы, но по совести, подозрения их в эту сторону вполне понятны и даже оправданны.
Такой себе народ эти приезжие, што хотят не натурализацию и гражданство через несколько лет, соблюдая законы, а хапнуть здесь и сейчас, а после смыться. А если и натурализоваться, то подстраиваться не самим, а подстроить удобно под себя.
— Оно бы и понятно, — задумчиво сказал Фима, доставая покурить, — но как бы и буров — тоже! Удобно, когда вокруг свои да наши! Хм…
Бляйшман задумался, заворочавшись на тахте. Не выдержав давления мыслей, встал к окну на провентилировать мозг. Отчаянно пыхтя сигарой, он думал, думал… и по всему выходило, што привычная опора — зась!
Единоверцы здеся под подозрением, а если и нет, то у тех такое себе да со связями, шо он им и на хрен не нужен! Если только не через партнёрство, а такое уже ему — ну никак! Решительно.
— Русские, — он пыхнул сигарой, прокручивая все за и против, — гхм… Это пусть и совсем не наши, но…