Он задумался, и в голове будто заскрипели пружинки арифмометра. Дело налажено — в принципе, а не совсем! Но налажено. На роли управляющих, направляющих и руководящих — есть, а вот мелко-среднее начальство и работники, но ответственные, а не как здеся…
— Ага, — сказал он, — затянувшись окурком и раскашлявшись. Посмотрев удивлённо на сигару, открыл сетку и свистнул ближайшему кафру. Тот подхватил окурок на лету, благодарно закланявшись и заулыбавшись, но Фима уже не видел этого, погружённый в мысли.
— Русские, так? Оно канешно, не наши, но лучше, чем совсем не наши, — бормотал он, расхаживая по кабинету, — И те русские, которые подняли жопы и переплыли океан, это уже не те русские, а другие. С этими уже можно работать, да и других всё равно нет!
— Ицхак! — Секретарь, молодой сефард, экипированный записной книжкой, пейсами и неровной юношеской бородкой, материализовался у стола шефа, всем своим видом показывая внимание и рвение, — Мине нужно поговорить с русскими, так ты узнай — што, где, почём!
— Все, или нужны какие-то конкретные русские? — осведомился Ицхак, согнувшись над блокнотом грифом-падальщиком.
— Важные! — Фима поднял палец, — И это таки не только начальство и торговцы, но и вообще. Ты мине понял?
Собрав на смуглом лбу скорбную морщинку, секретарь кивнул осторожно, и постояв недолго, решил таки уточнить. Бляйшман сперва охотно, а потом уже раздражённо говорил ему за русские реалии, которые сефарда из Северной Африки ну ни разу не близки!
— Всё! — рявкнул он, — Хватит пока! Только учти, нам с ними работать, и если ты хочешь да — занимайся русским! Нехристь! Ну то есть… а-а! Иди отсюдова, совсем ты мине голову просквозил!
— Шо за люди, — бормотнул Фима, качая головой на закрывшуюся дверь, — ни за Одессу толком ни знают, ни за мадам Циперович, ни за што! Такой бизнес с культурным пластом, и мимо себе! Дикие люди…
Снятый Ицхаком ресторан, который больше по названию, чем по ценам и антуражу, чем да, Фиме решительно не очень, потому как — эконом, и сильно. Такое себе помещение барачного типа, только што окна ни разу не маленькие, потому как — климат! Сделав мысленную пометку ещё раз объяснить секретарю, што экономить копейки там, где можно выиграть рубели на уважении, глупо, мужчина вошёл в помещение.
— Здравствуйте, — непринуждённо поприветствовал он рассевшихся за столикам мужчин.
— И тебе шалом, добрый молодец, — чутка насмешливо ответил востроглазый молодец. Который хоть и Рязань мордально, вплоть до косоворотки, но такой себе пират с Тортуги, шо прямо ой! Оторопь до дрожи.
По залу пронеслись смешки и улыбки, отчего Фиме стало легко, как раньше — по молодости.
— Не буду тратить своё и ваше время понапрасну, а потому — пива всем за мой счёт!
Общество гуднуло одобрительно, но размякать не спешило. Не спешил и Фима, в несколько приёмов выпивший первую кружку, и цедивший теперь вторую.
— А теперь к делу, — продолжил он неторопливо, — потому как собралися здеся люди уважаемые, у которых время — деньги. Штоб не жалко было времени — сразу скажу, шо сперва будет всем пива, а потом — поесть за мой счёт, это таки понятно?
— В любом случае, — подчеркнул он, несколько удивлённо понимая, шо народ покивал благодушно, но в общем-то — равнодушно.
«— Зажрались мал-мала» — констатировал он.
— Хочу немножечко о себе, — продолжил он, азартно напрягшись, — если кто вдруг не знает.
— Знаем, — негромко сказал немолодой мужчина среднего роста, и все присутствующие утихли. Серые его глаза с прищуром глянули будто в саму душу, — ты нам лучше про забастовку в Одессе скажи — как было?
Фима открыл было рот, штобы порекомендовать себя лучшим образом, но разом понял, што здесь вам не там! Честно надо.
— Хреново, — ответил он усмешливо, — не я её затеял…
Фима с облегчением увидел едва заметное одобрение в глазах мужчины…
— … но пришлось брать на себя ответственность за Молдаванку. Не столько даже за справедливость, сколько за людей, которых с детства знал.
— Не справедливец, значица? — снова сощурился всё тот же немолодой мужчина, и Фима почувствовал себя, как перед раввином на бар-мицве, што перед гоем таки странно, но почему-то — правильно.
— Я честный коммерсант, — суховато усмехнулся Бляйшман, пытаясь не опустить глаза.
— Да не надо так давить! — возмутился он, — Я таки не сказал за закон, я говорю за совесть! Контрабанда в обе стороны, если это нормальные товары, но просто в обход удорожающей таможни, так это вам где?!
Лёгкий кивок, и будто плита чугуна с плеч. Короткие переглядки, и мужчины будто только сейчас решали — дать ему шанс? Дали.
— Хочу поговорить за эту войну, — повёл плечами Фима, с некоторой тревогой понимая, шо это если и русские, то какие-то неправильные!
«— Отборные» — постучалось в череп, и сразу стало легче. Потому как если все такие… нивроку! Пережуют вместе с бизнесом!
— Война всегда плохо, — не без труда продолжил он, пытаясь не отпустить пойманное за хвост ускользающее вдохновение, — но и она же — возможности! Я таки не буду говорить вам за патриотизм в пользу буров, скажу лишь за нашу с вами пользу!
— Все, кто хотел взять в руки винтовку и пойти воевать за чужое надо, уже в рядах! Кто-то воспринял чужие беды за свои, кто-то хочет натурализоваться через войну — не нам судить.
— Я, — поймав кураж, он наклонился вперёд, ловя взгляды вожаков, — могу сделать хорошо для всех, включая сибе! Кто-то умный давно сказал, што для войны нужны деньги, деньги, и ещё раз деньги! Но здеся денег до жопы, а вот с людьми — зась!
— Нормальными людьми, — уточнил Фима под понимающие смешки собравшихся.
— Люди, — переждав, он начал говорить, отделяя слова паузами, — требуются везде! Не только на фронте, но и на фермах, в шахтах. Везде! Вы и сами о том знаете, так што не буду мять вам уши своими словами.
— Но! — толстый палец с обгрызенным ногтем устремился в небеса, — Многие забывают за логистику, то бишь за снабжение!
На лицах начало проступать понимание.
— Твою выгоду мы видим, — из дальнего угла вышел и встал, укоренившись сапогами в пол, длиннобородый мужчина в старообрядческой поддёвке, — поясни нашу.
— Моя, — подчеркнул голосом Бляйшман, потея от волнения, жары и духоты, — транспортная компания нуждается в людях, буры нуждаются в поставках. Всё есть у меня! Связи, деньги, налаженные маршруты… людей нет.
— К себе зовёшь? — прищурился из-за столика явный горняк, с навсегда въевшейся рудной пылью на худом лице, искажённом сейчас неприязненной гримасой.
— Да! Но нет, — Фима выставил ладони вперёд, — Я хочу придти к Бургеру[62] и предложить себя и вас — если договоримся, за коммандо! Сугубо транспортное, понимаете? Воевать если и да, то сугубо при нападении на обоз!
— На основе твоей компании? — сощурился старообрядец.
— Да! — не стал отнекиваться коммерсант, — Готовая структура, и глупо было бы делать иначе!
— Мне, — перехватил он инициативу, — разрастание компании и прибыль на этом — потом, после войны. Война пройдёт, останутся связи, налаженные маршруты, и частично — люди. Вам — возможность хорошей работы — с повышением, а то и собственным делом опосля. Ну и натурализация, кому надо.
К некоторому, отчасти даже расстроенному, удивлению Бляйшмана, собравшиеся не стали увлекаться ни пивом, ни бесплатной едой. Обсудив меж собой предложение, вожаки русской общины Претории разошлись в наступающих сумерках.
Глава 31
Проснувшись весь в поту, некоторое время никак не мог понять, где я, и только тревожность чортова сердце разгоняет так, как не всякий бег. Опасаясь выдать себя самомалейшим движением, лежал недвижно, с прикрытыми глазами, пока не отпустило мал-мала.
Вспомнилось и осозналось наконец, што я не абы где и кто, а на семейной ферме Ройаккеров, укрывшейся в одной из межгорных долин Драконовых гор.
Сказались ночёвки в вельде, н-да… Раз переночевать в окружении английского патруля, да два — на фермах пробританских буров… бодрит, ети его! Нехороший звоночек, такое вот просыпанье.
Сны ещё, от которых накатывает тоска, а есть ли потом польза, нет ли… Вот и сейчас уходит потихонечку глухое чувство безвозвратной потери.
Снова летал. Шёлковые треугольные крылья за спиной, и свободное паренье на восходящих и нисходящих потоках — на десятки километров, на все четыре стороны света.
Правильно запомнилось, иль додумалось, домечталось, а в памяти врезалось, што было! Нивы и пажити внизу, крохотные фигурки людей и скота, да ветер в лицо…
Повернув голову набок, вцепился в одеяло зубами, да застонал приглушённо от безумной тоски. Как же это тяжко… будто с Небес пал! Был крылат, а теперь…
Открыв глаза, долго пялился бездумно на трещиноватую штукатурку, где пара гекконов затеяла охоту на насекомых. Будто ожившие женские броши работы искусного мастера движутся по потолку и стенам, медленно подкрадываясь к добыче. Бросок! И извивающаяся многоножка исчезает в пасти судорожно сглатывающего геккончика.
Сел наконец на кровати, зевая тягуче и беззвучно, стараясь не разбудить Саньку и Корнелиуса, но постели их уже пусты, да и за окном ни разу не раннее утро. Одевшись, вытряхиваю ботинки, в которые почти каждую ночь што-то да заползает, туго наматываю обмотки, вбиваю ноги в потрёпанную обувку, и выхожу во двор, где уже начинает закипать работа.
У загонов скота суетятся кафры, ласково поглаживая быков по большим носам и похлопывая по холкам. Те фырчат в ответ, норовя лизнуть в лицо. Ласкаются… и от этой мирной картины становится ещё тягостней.
В каретном сарае возится папаша, осматривая колёса и проверяя комплектность повозок. В зубах неизменная трубка, и время от времени он окутывается клубами дыма. Дымит часто, будто табачищем да работой оглушает голову.
Девчонки, какие-то поблёкшие за ночь, хлопочут в птичнике, доят коз и коров, и их так много, што чуть не в глазах рябит. Без работы не сидит никто, даже пятилетняя Эльза собирает в корзину яйца, вид очень важный, едва ли не торжественный.