Широко вздохнув похуделой грудью и сморгнув непрошенные слёзы, Бляйшман оглядел выстроившееся на площади коммандо… его коммандо! Триста человек отборных молодцев, и это только пока! Потом будет ого, а может даже и совсем два раза!
Фима уже видел сибе генералом с орденами, героически идущего по Одессе, на зависть всем, и особенно всяким, кто говорил разное. Да, за такое можно поступиться прибылью, особенно с надеждой на после войны.
Героические карьерные мечты прервал Бургер Шал, вышедший из Фолксраада вместе с парламентариями на принятие присяги.
— И всё-таки — почему? — неожиданно спросил он Бляйшмана в наступившей тишине.
— Мы… — Фима хотел было сказать заготовленные умные слова, но его таки вдохновенно понесло, в лучших традициях Привоза, только через высокое, — видим народ праведный на землях обетованных! Народ, который живёт по Книге, и имеет дерзновение говорить нет Сильным Мира Сего, и стоять за Правду вооружённой рукой!
— И… — он сглотнул и выдохнул жарко, на всю площадь, в каждое открывшееся ухо, — мы хотим встать рядом с вами, и отражать нашествие Врага, потому что так — правильно!
— А потом… — он оглянулся на коммандо, обведя взглядом, — те из нас, кто пожелает этого, осядет на освободившиеся от Врага земли, и заживёт так, как должно. По Книге.
Молчанье… и площадь будто выдохнула, а у некоторых буров увлажнились глаза.
«— Ой, — думал Фима озабоченно через несколько потом, закрывшись у себя в кабинете и делая вид через работу, — мине кажется, или я сказал такую сибе красоту, шо вышла уже таки политика? Ой вэй…»
— Зато, — попытался приободрить он сибе, — если это будет да, то я таки в истории и практически в сказке! Осталось только сделать её такой, где жили они долго, счастливо и богато!
Глава 33
Мишка моргает воспалёнными веками, щурясь на нас навстречу солнцу, время от времени прижмуривая их и распахивая вновь. В глубине его глаз — неверие в собственное счастье и отчаянное желание, што всё это не окажется сном.
— Вы… — и выдох счастливый, и плевать ему и нам на человеческое мясо под ногами. Шагнули, да и обнялись втроём, и долго-долго не распускали руки. Только три сердца бухали вразнобой, норовя проломить грудные клетки.
Расцепились когда, буры уже растаскивали колючую проволоку в сторону, деловито собирая чужие трофеи, прежде всего оружие. Ну… пусть, не тот случай, когда нужно считаться такими вещами.
Гриква ушли, как и не было, и упоминать о них, согласно уговору, нельзя. Не было и нет, а если кто и видел своими глазами, то обознался, вот! Такая себе политика с этнографией, которая хоть и любопытна, но лезть в неё с головой, становясь этаким Миклухо-Маклаем на здешний лад, ну никакого желания! А ежели без головы, то и оно и тово… буквально может осуществиться. Без понимания момента, но с дурным любопытством не к месту.
Это только на первый взгляд — аборигены объевропеенные, а на деле — за ними пастбища, пахотные земли и военная сила, не слишком шуточная по здешним диковатым местам. Политика здесь не проще, чем на Кавказе, а гриква и бастеры — вполне себе козырные карты в здешних раскладах.
Папаша, взобравшись на повозку, толкнул речь, надрывая глотку на все полторы сотни собравшихся, натягивая жилы на тощей шее и багровея лицом.
— … вот герои… — слова его время от времени пропадали для меня, и попытавшись протереть уши пальцем, я уставился на подсохшую кровь, осыпающуюся чешуйками.
«— Перепонки»
… знать бы ещё, што это, и насколько опасно…
— … подобно Иуде Маккавею[66], собрал всех ревнителей Бога… — голосина у папаши знатный, ну да здесь такое нормально. Окаём! Доорёшься пока до напарника, да через стадо голов сотни этак в полторы, то-то глотка лужёная станет!
Слух снова пропал, но взгляды у собравшихся в нашу сторону самые благожелательные и уважительные, так што сделал на всякий случай вид бравый и скромный, как и положено хвалимому. Судя по пунцовеющему Саньке и гордому нами Мишке, вроде как и да, хвалят.
Мы вроде как и со всеми, но чуть с краешку, не ввинчиваясь в толпу чужих для нас людей, едко пахнущих потом и болезнями.
Затем пели псалмы, и Мишка со всей серьёзностью, а мы с Чижиком и не так, штобы очень, но показываем как да. После псалмов на повозку влез Корнелиус, закатив проповедь, и судя по взглядам буров — зашло, да ещё как!
Закончилась проповедь, и сразу буднично всё, деловито. Бабы взялись кашеварить из найденных припасов, наводить какие-то жидкие болтушки. Мужики, знамо дело, за оружие да за инструменты, ну и так — любопытствовать.
Инвентаризация трофейного оружия не заняла много времени.
Девять винтовок «Ли-Метфорд», из которых одна пришла в полную негодность от картечи. Двенадцать винтовок «Ли-Энфилд», и почти три тысячи патронов к ним, почему-то преимущественно россыпью.
В палатке лейтенанта нашлось два охотничьих карабина, весьма недешёвых, и три револьвера, один из которых, украшенный перламутром и больше похожий на игрушку для светской дамы, озадаченные буры пустили по рукам.
Саблю за оружие не посчитали, но Санька вытребовал себе законный трофей.
— Так себе, — констатировал он пренебрежительно, проверив сталь и сделав пару взмахов, — металл качественный, а баланса толком нет, да и в руке плохо лежит.
— Над кроватью повешу, — не сдержал он сурового вида, расплываясь в совершенно мальчишеской улыбке.
— Там-тамы уже есть, осталось только щенка бульдога[67], — поддразнил я его.
— А и да? — брат раскраснелся, додумав недосказанную цитату.
— Да я разве против? — у меня пошёл откат после боя, и настроение дурашливое до глупости, — Главное, ты сам понял, чево хотишь!
— Да я-то да… — вздохнул он прерывисто, — а она… Надя ещё девчонка совсем.
Трофейное оружие, всё до последнего ствола, разобрали буры, причём по здешней патриархальности, исключительно мужчины. Я закусил было губу, и вознамерился набычиться и вмешаться, но Мишка успел уцепить меня за локоть.
— Не лезь, — тихохонько сказал он, подтягивая назад, — всё равно не послушают.
Войско наше приросло численностью, но вот грозность под сильным сомнением. Мужчины в лагере сплошь или престарелые, или пораненные. Отощавший Мишка, часто моргающий воспалёнными глазами и явно не отошёдший ещё на здешних скудных харчах от лёгких ранений, на их фоне вполне себе бравый вояка.
И… они никак с нами собрались!? Я-то думал выцепить Мишку, да и уйти тихохонько через горы кружным путём. Долго, но надёжно и почти полностью безопасно — с поправкой на неизбежные случайности. Втроём, да не спехом, избегая лишних встреч, оно вполне себе и действенный план.
Планы мои споткнулись о местные реалии, и после речи о Маккавеях народ воспринял всё несколько… буквально. Дескать, пойдут избранные Богом, войско грозное… религиозность буров, она иногда удивительно не к месту!
Сделал мысленную пометку, што Айзек Ройаккер недоговороспособен, потому как изначально уговаривались, што по окончанию операции он выделит нам трёх верховых лошадей, и будем уходить отдельно. А теперь, значица, так… глаза отводит, как и не помнит такого.
Дабы не наговорить всякого сгоряча, отошёл в сторонку и поглядел, как копают ямину для британцев. В живых никого не осталось, всех дурниной покрошили, н-да… Не спросишь даже, когда у них смена, или там пополнение, подвоз припасов… Неудачно получилось.
А другой стороны, чего Боженьку-то гневить?! Живы, целы, Мишка свободен, што ещё надо?! Уйти бы отсюдова целыми…
Место для могилы выбрали помягче, штоб не утруждать себя, и как это водится в Африке, лёгкая земля без особых каменьев, оказалась насквозь пропитанной ходами землероек, бурозубками, червями, многоножками и крохотными змейками. Едва ли не каждый взмах мотыгой перерубает пополам какую-то извивающуюся гадоту. Вёдрами для курей набирать можно.
— Самое то для бриттов, — мстительно сказал подошедший Мишка, ткнув в бешено извивающуюся многоножку носком ботинка, — знал бы ты…
— Так хреново?
— Ну… — он покусал потрескавшуюся губу, — особой жесточи не было, но паёк скудный, а списаться с родными на предмет помочь провизией, одеждой или хоть лекарствами запрещено. Такое, знаешь… цивилизованное скотство.
— Нецивилизованного тоже хватает…
Мишка поймал мой взгляд на папашу, суетящегося у повозок, и вздёрнул бровь. В нескольких словах объяснил всю суть, но к моему удивлению, брат не стал возмущаться, только похмыкал чему-то своему.
— Забудь, — сказал он наконец, — тот случай, когда што ни сделаешь — всё плохо. Я… хм, могу потом словами перемолвиться с нужными людьми в нужном месте, и будет у Ройаккера моральный долг.
— На безрыбье и рыбу раком, — нехотя соглашаюсь с Пономарёнком, — но всё равно раздражает. Если бы без платы, на одном патриотизме взялся…
— Забудь, — ещё раз повторил брат, — ну или если хочешь — дяде Фиме скажи, он ему деловую и прочую репутацию подпортит.
— Картечницу нашли! — добежал до нас Санька, ковырявшийся вместе с трофейщиками, — Айда!
Двухствольная картечница Гарднера, устаревшая и изрядно ненадёжная, без треноги и всего-то с парой сотен патронов, по здешним условиям пусть и не вундервафля, но вполне себе оружие. Гадать, почему она оказалась в ящике под бамбуковыми жердями, можно долго, но у лейтенанта уже не спросишь.
— К повозке приделать, а? — вопросительно посмотрел на меня Санька, — Штоб как с пушкой при нужде.
— Ну… можно, — соглашаюсь с ним, — только надо предусмотреть возможность палить не только с повозки.
Пока Санька объясняет бурам, што я слесарь не из последних, иду ковыряться в куче трофейного металла, на ходу придумывая возможные эрзац-станины. Несколько буров, не чуждых кузнечного искусства и знаний механики, взялись помогать.
В десяток рук сделали нехитрый вертлюг с раскладывающимися распорками, продырявив коловоротом дно повозки и укрепив отверстие металлом. Установили картечницу, отстреляли на пробу несколько патронов, правя заодно прицел. Нормально!