— Огневой мешок? — предлагаю я, воспользовавшись паузой, — Пойти навстречу, да встать вот здесь… Аккурат с одной стороны холмы обрывистые, а с другой рощица акациевая тянется. Подготовить позиции, и нахрапом уже не возьмут, а выход картечницей перегородить.
— Дельно, — отозвался брат мгновенно, — только перегораживать не будем.
— Золотой мост, — коротко пояснил он, видя моё непонимание, и я полыхнул ушами. Сам же рассказывал ему о такой воинской стратегии, и на тебе!
— Крыса, загнанная в угол, может быть опасной, — разъяснил Мишка для буров, — оставим им мнимую возможность для бегства.
К чести буров, уклоняться от сражения никто не думал. Хотя… засады онилюбят, умеют, практикуют! Тем паче, уязвлённое после плена самолюбия требует умастить елеем побед душевные раны. Если бы африканеры были знакомы с милыми североамериканскими обычаями, бриттские трупы щеголяли бы не только отсутствием личных вещей и сапог, но и скальпов.
Повернули караван в нужную сторону, а детали плана обговаривались на ходу. Засев в поскрипывающую повозку, заспорили о мелочах, и как это бывает у африканеров, в качестве аргументов нередко приводились такие веские доводы, как длинна родословной и заслуги предков, ну и крепость в вере, куда ж без этого?! Мишка морщится еле заметно, но не перебивает.
Включённый в число командиров, я вместе с ними в повозке, то и дело уточняя и вспоминая. Пологи откинуты спереди и сзади, но горячий воздух недвижен и влажен, вплоть до душности, отчего я обливаюсь потом и дышу чаще.
Пахнет немытыми телами, больными зубами, табаком и почему-то зоопарком. К человеческой нечистоте примешиваются пряные запахи вельда, на выходе давая што-то душное и гнилостное. Вошки ещё… Почесавшись незаметно, ловлю понимающий взгляд брата, и вздыхаю.
К полудню вышли на искомую позицию, и выслав вперёд конную разведку, принялись готовиться к бою. Перво-наперво выбрали позицию под картечницу, не забывая притом о её невеликой надёжности. Поставили аккурат на краю акациевой рощи, обложив бруствером и накидав для пущей гадотности камней вокруг. Не то што конница ноги переломает, тут и пешком если идти, под ноги придётся глядеть!
Нарубленным колючим кустарником перегородили проходы в акациевой роще. Без особых изысков — ровно так, как это делают в вельде, огораживаясь на ночёвке от хищников. Напоследок соорудили брустверы, уже с ясной неохотой и не выше, чем по пояс.
Папаша, сидя неподалёку с ружьём наизготовку, всё вздыхает и печалится о потраченном порохе. Сейчас бы ещё фунтиков этак с десяток, и то-то славную можно было бы стрелядлу соорудить!
Наконец прискакали разведчики, вздымая копытами красноватую пыль.
— Гонят! — выдохнул главный из них, мальчишка лет восьми, гордый участием в самонастоящей войне, и своей в ней героической ролью, — Как заорали «Марга!», да в сабли! Ух!
Он спохватился, и приняв серьёзный вид, как и полагается почти взрослому буру, степенно рассказал подробности виденного. Переглянувшись и похмыкав многозначительно, будто и правда много поняли, разошлись по позициям.
Ожидание боя высушило губы и глотку, заболели глаза от нежелания моргать, но вот наконец раздался рокот копыт, и с пологого холма покатилась бриттская конница. Коней нахлёстывают так, што и знатоком быть не нужно, штобы увидеть панику! Р-раз! И оступившийся конь кубарем покатился по склону, ломая себя и седока.
«— И правда ополчение» — довольно констатировал я, прижимаясь к прикладу щекой и выжидая, пока первые всадники доскачут до условленного места. Рядом сопит сосредоточенно Санька, и это мерное сопенье почему-то успокаивает.
Защёлкали выстрелы, и передние ряды будто споткнулись, создавая затор. А с холма вытекают всё новые бритты, сталкиваясь с закружившимися на месте товарищами.
Посылаю в это месиво пулю за пулей, и от горячечного азарта не всегда попадая. Хоть и близко они, всего-то саженях в семидесяти, а такой хаос на дороге, такое мельтешение рук, ног, голов, вздыбленных коней и валяющихся на земле человечьих и конских тел, што и не передать! Пальба, ржанье, крики агонии и ярости, боли и ужаса.
Без надобности стрекотнула картечница — видимо, стрелку захотелось принять участие в бою, а не сидеть в засаде. Выстрелы, разрывающие тела пополам и отрывающие конечности, стали для англичан последней каплей.
— Сдаёмся! — послышался надрывный крик навеки сорванной глотки, — Сдаёмся!
Недружные поначалу крики слились в единый хор, и стрельба прекратилась. Под прицелом винтовок и грозно поводившей стволом картечницы, бритты выбирались из человеческого фарша, складывая в сторонке винтовки и сабли, совершенно сломленные.
Немного осталось… полтора десятка человек, это если считать раненных, добрая половина которых не переживёт и суток. Мишка тут же устроил короткий допрос — кто, откуда, с какой целью… Дико глядя на командующего степенными бородачами подростка, британцы накручивали в своих головах невесть што, отчаянно пугаясь.
Хозяйственные буры, ни мало не смущаясь кровавой гекатомбы, полезли растаскивать тела, обзаводясь трофеями. Одна из женщин, потянув за приглянувшийся сапог, вытащила его вместе с оторванной картечницей ногой, и откинула раздражённо в сторону.
Подобное мародёрство нельзя одобрить, но невозможно и осудить. Добрая половина бывших заключённых щеголяет бог весть в чём, а самая большая проблема как раз в отсутствии обувки. Ботинки не по ноге, подвязанные бечёвкой, как норма. Некоторые щеголяют в воняющей сыромятине, которую не так-то просто выделать в походных условиях.
Мы же с Санькой, брезгуя до рвоты таким несомненно важным делом, да и не слишком нуждаясь в трофеях, поднялись на гребень холма, куда уже подъезжали дзержинцы.
— Ну здорово, Котяра, — ухмыльнувшись, поприветствовал я командира.
— Окрестности Дурбана зачистили мало не под ноль, — степенно рассказывал Котяра устроившимся вокруг бурам, усевшись со всем удобством на нагретом солнцем валуне, и подбирая слова на голландском и немецком, — убитых мало, но поместий пожгли…
Он зажмурился сладко, и буры заухмылялись в бороды, перемигиваясь и пхаясь локтями. А… ну да, они ж и сами всю свою историю воюют, так што рассказ Котяры им не только елеем на сердце, но и насквозь понятен.
— В город… — друг зашарил по карманам, примолкнув, и один из бородачей понятливо поделился трофейной сигарой, подкурив заодно.
— Благодарствую, — кивнул друг, окутываясь клубом дыма, — в город тоже пробрались… Сэм! Сэмми!
Через ряды буров и европейцев протиснулся тощий техасец с лицом потомственного уголовника, скалящийся во все свои два десятка прокуренных зубов.
— Сэм, расскажи-ка, как ты в город пробрался!
— В город? — он осклабился, и начал рассказ, поминутно подмигивая, откашливаясь и отхаркиваясь. История его звучала, как сказка Шахрезады… очень, очень похабная и кровавая сказка!
— Но склады сгорели, — развёл руками Котяра в ответ на недоверчивые взгляды буров, и в глазах мужчин появилось задумчивое выражение. С таким примеряется на себя чужое приключение, и судя по африканерам, примерялось с трудом.
«— Отморозок» — отозвалось подсознание.
— Много убили британских солдат?! — протиснулся вперёд, задал вопросдавешний мальчишка-разведчик, чувствуя себя вправе стоять сегодня с взрослыми. Крепко сжатые кулачки прижаты к груди, взгляд горит жаждой подвига.
— Моя рота около двухсот британцев, — тотчас отозвался друг, — и вот ей-ей… не зряшная оговорочка, понятая взрослыми.
— Целящий в тебя не имеет возраста и пола, — отозвался Корнелиус, занявший в отряде место пастора, и африканеры согласно загудели.
— Ну… да, — кривовато улыбнулся Котяра, — потом изгоном пошли через Наталь, отреконь…
— Это… — он замолк, подбирая слова, и я поспешил перевести.
— Да! — сдвинув шляпу на затылок, кивнул Иван, — Как метлой прошли, подметая разрозненные отряды! Это слухи ещё пошли, сбились в отару. А так… десять, много двадцать человек, дважды и вовсе без выстрелов обходились, в сабли брали!
Он оскалился коротко и хищно, в глазах мелькнуло што-то очень тёмное… тут же исчезнувшее. Надолго ли?
— Мы пленных допрашивали, — продолжил он как ни в чём ни бывало, — так те в один голос говорили, что двинулись на помощь родне в Дурбане. Н-да… не всегда своей, но всегда командирской. Спешили спасти плантации.
Лицо его прорезала саркастическая ухмылка, и дёрнув подбородком, Иван указал на пленных, копавших могилы своим павшим товарищам.
— Вон… — ядовито сказал он, — плантаторы…
Глава 36
— Да-да! — рассеянно отозвался Максимов, не отрывая головы от документации. Подняв наконец голову, он часто заморгал и протёр красноватые, воспалённые от постоянного недосыпа глаза.
— Владимир Алексеевич? — осторожно осведомился он наконец, вставая навстречу.
— Он самый, Евгений Яковлевич, он самый! — радостно отозвался чисто выбритый и вкусно пахнущий Гиляровский, захватив руку и тряся её, а затем, не удовлетворившись этим, обнял подполковника, закружив по комнате.
— Решил своими глазами повидать, за што воюют мои мальчишки, — зажурчал Гиляровский, не выпуская руку, — да и приехал собственной персоной. И не один! Извольте!
С хохотком подхватив подполковника за талию, он перенёс его к распахнутому окну.
— Вот, — с гордостью расправив усы, констатировал Владимир Алексеевич, — мои молодцы! Ни много, ни мало, а семьдесят человек один к одному!
— Я, знаете ли, — зарокотал он в самое ухо, наклонившись самым доверительным образом, — и не думал даже, оно само как-то!
— Вечно у вас всё само, Владимир Алексеевич, — вздохнул Максимов, знакомый с ним не первый год. Гиляровский радостно заулыбался, будто услышав изысканный комплимент.
— Я, видите ли, — снова зарокотал он, — из Москвы выехать не успел, а уже почти десяток человек в отряд напросились! Да каких! Охотники, военные бывшие… а?!
Выпятив грудь, Владимир Алексеевич полюбовался на своих молодцев с видом полководца, ведущего смотр гвардии.