К вящей славе Господней[78]!
Глава 42
Нелётная погода держится вот уже четвёртый день, и в редкое затишье в небо взмывают только воздушные шары да полужёсткий дирижабль, удерживаемые на привязи. Полчаса, много — час, и наземные службы вынуждены крутить рукояти барабана, наматывая тросы и возвращая экипажи на землю, где они долго приходят в чувство.
Прерывистый ветер, низки тучи и клочкастый туман не слишком способствуют воздушной разведке и корректировке огня, так што полёты аэронавтов скорее для успокоения совести, чем для пользы. Сниман, привыкший к свежим фотографиям Дурбана, полученным с воздуха, ходит мрачным, вечно окутанный клубами табашного дыма и смурным настроением.
Мы с братом на приколе, потому как летадлы куда как чувствительней к непогоде. Нырь носом вниз! И отпевай… Особенности конструкции, ети её. Знаю примерно, как нужно делать, но время, время…
Пока же, пользуясь предугаданным синоптиками перерывом в полётах, провёл отбор в отряд пилотов. Через дядю Фиму, ага… Мне, собственно, собой разницы не было, через кого организовывать, но всё ж таки компаньон, да и капиталец политический Бляйшману не помешает.
Среднего и ниже среднего роста, жилистые и выносливые, технически грамотные, стрессоустойчивые. Обязательно — способность ясно и быстро мыслить при дикой усталости и недосыпе.
Буры выставили было требование процедуры натурализации в одной из республик, временно́го и имущественного ценза, но зась! Вмешались союзники, и фолксраад пошёл на уступки, допустив в числе прочих и граждан дружественных государств. И вроде как… не ручаюсь, но Бляйшаман намекал, што Франция стала несколько более дружественной, в том числе и по этой причине.
Да уж, в верхней палате парламента обсуждали, сроду не подумал бы. Маленький Я в большой политике…
Отбор, а потом тесты, тесты, тесты… Умение читать чертежи и карты, разобраться в технике, в том числе и незнакомой, идеальная зрительная память, координация, мелкая моторика, и ещё не куча даже, а кучища вещей, которые только смог придумать мой извращённый мозг.
Кандидаты за трое суток спали не больше четырёх часов, и всё это время прыгали, бегали, кувыркались, висели до судорог на канатах, ходили по доске на высоте десятка метров над землёй. А ещё — решали задачки «с подвохом», требующие прежде всего внимательности и цепкого ума, а не гимназических знаний. Играли в быстрые шахматы, в карты, и снова — бег, кувырки, борьба, бокс…
Я сам за это время спал немногим больше. Постоянно то показывал, што надо делать, то вглядывался в лица боксирующих и фехтующих. Способны ли они, не мигая, встречать удар летящей в лицо перчатки? Клинка? Притом не тупо замирать, а как-то действовать! И как?
Способны, стоя у мишени, стоять не двигаясь, пока меткие стрелки пулями обрисовывают контуры их тел? И тут же — задачки на внимательность, светская беседа, тактические задачки от Мишки.
Абсолютно уверен, што большая часть требований избыточна, но откровенно говоря, я не горю желанием проверять свои педагогические таланты на сомнительном материале, предпочитая заготовки такого рода, которые достаточно слегка шлифануть. Да и престиж профессии, не без этого.
Поскольку испытания проходят открыто, и любопытствующие хоть и не толпятся вокруг, но присутствуют в достаточных количествах, уважения к прошедшим отбор — с избытком. Каждый ведь невольно примеряет на себя, и констатирует — не потяну…
Позже романтический и героический флер сгладится, а то и вовсе сойдёт почти на нет, но хочется отобрать таких людей, которые не потерялись бы и без меня. Да, отчасти тщеславие, но авиация создаётся здесь и сейчас.
Де факто и де юре я один из её создателей, но возможность создать ещё и костяк будущих прославленных пилотов, конструкторов и офицеров воздушного флота своих стран, это здорово! Греет душеньку, себе-то што врать?
Эффект скорее побочный, на первом месте всё ж таки желание качественного «человеческого материала», понимание политическое потом пришло, после намёкиваний дяди Фимы о моём вкладе во франко-бурские отношения. Что ж…
Идя вдоль жидкого строя, вглядываюсь в серые от усталости лица — не ошибся ли я, не потухли ли глаза? Не потухли…
Каждого помню, до последней запятой досье выучил, да и сам немало добавил. Характер, личные особенности, привычки, неприятие бытового или религиозного характера.
Военгский Илья Митрофанович, из поморов, двадцати восьми лет. Среднего роста, тощий и жилистый, со шрамом от нагайки поперёк иконописного лица. С детства зуйком[79] ходил на коче, потом Балтийский завод в Петербурге. Не сложилось — слишком независим оказался помор, права отстаивать вздумал, мерзавец этакий. Ну и влетел разом в политику, и как старообрядец — в оскорбление Церкви до кучи.
Ждать ареста и суда неправедного не стал, ушёл через Финляндию. Работал механиком на судах, на приисках в Калифорнии, помощником шерифа в Аризоне. В Преторию приехал пять лет назад, работал механиком в шахте. Натурализовался, имеет гражданство Претории.
Ивашкевич Адамусь Глебович, из Гродненских мещан, литвин двадцати трёх лет. Мелкорослый, с высоким лысеющим лбом, тонкогубый, с широким подбородком и льдистыми глазами. Работал на Харьковском паровозостроительном, и тоже — проблемный. Националист и социалист, равно ненавидит Петербург и Синод. Имеет свои взгляды на историю, считая Романовых завоевателями.
Арест, суд, бежал с этапа. Побег его — тема для приключенческой книги, а скитания — ещё для десятка. Приехал незадолго перед войной, да так и остался. Собирается натурализоваться, перешёл в кальвинизм, и кажется — искренне.
Франс Якуб Кучера, подданный Франца Иосифа, бывший житель Вены, по живости характера попавший под пристальное и недоброе внимание властей, от которого и перебрался в Африку почти десять лет назад. Социалист и чешский националист, хотя собственно немецкой крови в нём больше, чем три четверти. Типичный шваб с рублёной физиономией и взглядом бульдога, двадцати девяти лет.
Вольфганг Шульц, двадцати шести лет, уроженец Мюнхена, профессиональный механик и профсоюзный деятель, проблем с властями не имеет и не имел, в Германии деятельность социалистов вполне легальна. В Африку перебрался по зову сердца и в желании заработать на собственное дело. С началом войны перебрался в Преторию из германских колоний, и вступил в бурское коммандо.
Этьен Мария Тома, девятнадцати лет, некрасивый и сутуловатый, но очень обаятельный уроженец Марселя, сделавший перерыв в учёбе по причине безденежья. Студент Сорбонны, будущий инженер. В Африку приехал за экзотикой и в надежде быстро разбогатеть.
Матис (он же Мэтт) Леон Морель, двадцати двух лет. Американец, а точнее — луизианский креол французского происхождения. Смазливый по девичьи, отсюда и все его неприятности — с поножовщиной и последующими приключениями, не всегда приятными. В Африку приехал недавно, сугубо на войну с британцами, но уже бойко говорит на голландском.
— Господа курсанты, — выделил я голосом, и они подобрались, собрав остатки сил, — поздравляю вас с поступлением в пилотажную группу!
— Вот, Мишенька, — щурясь подслеповатыми глазами на оторопелого внука, сказал дед, — помирать я приехал.
— Ты, Филиппок, смерти не бойся, — старческая рука ласково погладила прильнувшего к старику малыша по голове, — нешто ты думаешь, што я сверху за тобой не досмотрю? Шалишь!
Рассмеявшись дребезжащим смехом, он утёр слёзы малышу и приобнял его.
— Ишь, рёва какой, — нежно сказал он, — ну, пореви, пореви…
— Дед, — беспомощно сказал Мишка, и замолк, не зная, што и сказать. Боевой офицер, он стоит сейчас, беспомощно опустив руки, и кроме нас с Санькой, да прочей родовы, вокруг и никого. С отдаления буры глядят, и будто бы даже понимают што-то.
— Я, Мишенька, — старик безмятежен и будто даже и в предвкушении, — зажился на Этом Свете. Давно уж на Том старуха моя ждёт, так-то! Если б не Филиппок, давно бы уж похоронили!
«— Закончился срок годности» — мелькнула непрошенная мысль. Для своих преклонных лет дед выглядит бодро и глядит прямо, но есть ощущение ветхости, потусторонности.
— А так-то, — старик усмехнулся неожиданно по-молодому, — с пользой хоть. Родина, Мишенька, начинается с того, што ты за землицу кровушку свою пролил — не сам ежели, так деды-прадеды твои. Так-то… кровью сперва её полить надобно, а потом и потом, когда на землице работаешь, вот тогда она твоя и становится. Но пока могилок родных в землице не появится, нет ещё её, Родины! Так-то…
— Я, Мишенька, — раздумчиво сказал он после молчания, — так думаю, што нужно мне в эту землицу лечь, так-то надёжней будет. Пока она ещё чужая, и если не меня, старого, возьмёт, так тебя или Филиппка.
— Дед… — повторил Мишка, ссутулившись.
— Давно уже дед, — закивал тот, — и прадед не единожды, и прапрадед… Говорю же, зажился!
— А я, Мишенька, — взгляд старика стал суровым и отчасти даже… хищным?! — с бриттами ещё за Крымскую не рассчитался.
Он молодеческим движением поправил свой старинный ополченческий картуз и встал во фрунт.
— Так што принимай мою присягу, господин офицер!
— Хорошо, — выдохнул брат, разом постарев на несколько лет, — приму.
— И винтовку штоб! — как-то по детски сказал старик.
— И винтовку, — согласился безропотно Мишка.
— Тогда, Мишенька, — засуетился он, — раз уж так всё… ты бы простил дядьку, а?
Вздох… тяжёлое молчание, и кивок.
— Ага, — обрадовался старик, — Филипп, — сбегай за дядькой, ладушки?
Утерев напоследок нос о живот деда, мальчишка припустил со всех ног, и мы с Санькой, переглянувшись, отошли. Это уже… интимно.
Со стороны только наблюдали, как Мишка говорит о чём-то с вышедшей из-за повозок роднёй, как они поочерёдно кланяются друг другу в пояс, снова говорят и снова кланяются.