— Пат, — озвучил Мишка, отстраняясь от фотографий и перерисованных с них карт.
— Мои ещё не готовы, — отвечаю на невысказанный вопрос Евгения Яковлевича и Снимана разом, — да и не поможет. Сбрасывать бомбы без риска быть подстреленным, я могу только с большой высоты, а в таком случае разброс получается очень уж большим.
Сниман переглянулся с Ботой и с шипеньем втянул воздух через зубы, нехотя кивая.
— Я бы ещё сказал — время, — добавил меланхолично Вильбуа-Морейль, — бомбовая нагрузка в любом случае будет несущественной. С учётом же разброса и попаданий в акваторию, на нейтральную полосу и Бог весть, куда ещё, подобной бомбёжкой можно заниматься неделями, прежде чем потери бриттов не станут достаточно существенными.
— А тогда и страх перед Небом пропадёт, — констатировал Бота, досадливо дёрнув себя за ус, — да и подкрепление…
Повисла тяжёлая, давящая тишина, ведь по всему выходит, што нужен штурм! Или какая-то…
— А если… — я замер, и первоначальная дурная мысль начала вытесняться Идеей… — сыграть на страхе?!
— Вот! — вырвав лист из блокнота, лихорадочно пишу «Это могла быть бомба», — А?!
— И на таких вот крохотных листочках, — медленно начал Сниман, переглядываясь с Ботой, и на их лицах проступил одинаковый оскал, — чтоб по всей территории рассеялось!
— Да! Солдатня бриттов набрана преимущественно из жителей трущоб и деревенской голытьбы, а публика это такая, что образование даже если и есть, то дурной мистики и суеверий в головах много больше, чем здравого смысла!
— Они же каждый упавший листок будут видеть — бомбой! — выдохнул восторженно брат.
В походной типографии живо ухватились за работу, и затык оказался только в достаточно тонкой бумаге, которая не станет тотчас же размокать, попав на сырую землю. Фима, поиграв бровями, уверенно сказал за да и озадачил своих.
Пока суд да дело, я отправился в мастерскую, решив сделать пришедшую в голову приспособу, которая будет вытряхивать не все листки разом, а поочерёдно, будто карты из рук опытного банкомёта. Санька, как само собой разумеющееся, отирающийся вокруг Корнелиус, и вовсе неожиданно — Тадеуш Кошчельный.
Вечно сумрачный потомок ссыльных поляков и потомственный же ссыльный, рано полысевший, коренастый, с лицом страдающего запором бульдога, в общении он не слишком-то любезен. Это ровно тот случай, когда физиономия живо соответствует характеру.
Однако же и отказываться от услуг заскучавшего инженера-самоучки я не стал. Пусть мы и вечно гавкаемся, но как-то… на одной волне, што ли.
Да и мозги у него работают што надо! Придумать саму концепцию миномётов и их использования, а потом воплотить сырую идею в жизнь, да за короткие сроки, дано не каждому. И пусть злые языки говорят, што идея-де витала в воздухе, а бомбарды были известны со времён Раннего Средневековья, я таких языкатых предупредил, што буду посылать по известному адресу, притом публично.
Коммандер, не чинясь, переоделся в предложенный рабочий комбинезон, с любопытством оглядываясь по сторонам. Задачка для него слишком проста, да и по совести, здесь бы справился любой толковый слесарь, поставь ему такую цель. Но лично мне хочется унять зудящие руки и немножечко голову, в которой накопилось слишком много впечатлений. Кошчельный же, я полагаю, любопытствует по части авиации.
Слесарными работами в мастерской занимались всем авиаотрядом, включая не только курсантов, но и наземную команду дирижабля «Трансвааль», шумно толпившуюся вокруг, загораживая свет.
— Смир-рна! — не выдержал я, и те разом вспомнили за дисциплину и старшинство в званиях. Ну, сам виноват, разбаловал несколько равнодушием к чинам и некоторым панибратством. Как-то оно у меня не складывается с армией.
Взять вот хотя бы опекуна — при равных званиях он для меня безусловно старший, а со Сниманом и Бота могу и поспорить в полный голос. В общем, никакой субординации!
Проверили выпускающий механизм, загрузив пустые листки такого же формата, сброшенные далеко в стороне от лагеря. Действует! Заодно и нюансы работы чуть понятней стали.
Приземлившись, перепроверили заново летадлы, што уже в подкорку въелось.
— Полгода-год, — продолжая проверку, обещаю вздыхающему Корнелиусу, глядящему на меня с видом больной собаки, — и если не случится ничего не предвиденного, ты взлетишь!
Закивав мелко и закусив до крови губу, бур крутанул пропеллер, и отскочил. Тарахтение мотора… взлёт!
Уже в небе выцепил глазами Саньку, пристроившегося в хвост, и покачал крылами — не столько даже брату, сколько привет тем, кто остаётся на земле. Традицией уже стало.
Облетая бриттов, пожалел об отсутствии кинокамеры, и пообещал себе — как только, так сразу! Снять бы всю эту суету внизу… и-эх, какие бы кадры получились!
Санька, пролетев вперёд, сбросил несколько вымпелов, и я на глаз оценил скорость ветра и его направление на нужной высоте. Снова качаю крылами, и начинаю полого скользить вниз, открывая выпускающий механизм и стараясь не обращать внимания на яростную пальбу снизу.
Листовки белыми бабочками запорхали над лагерем бриттов, раскидываемые порывами ветра вдоль всей акватории. Санька, пролетев чуть дальше, повторил, и я смогу увидеть со стороны, насколько же это красиво!
Затявкали пушки канонерок, задравших пушки в зенит. Попасть в вёрткую цель, да в таком непривычном ракурсе, они могут разве што случайно, но вот ей-ей — каждый раз будто в прорубь с головой! Ни разу даже не радует, што эти падлы расходуют дуриком не бесконечные снаряды!
Набирая высоту, начал кружить по спирали, остро сожалея об отсутствии нормального рулевого управления, и вообще… нормального. Летадла, при своей конструкционной простоте, штука заведомо тупиковая, и нормальная управляемость — только малая часть из множества проблем.
Просто так не повернуть, не набрать высоты! Наличие мотора лишь облегчает полёт, но всё равно — в первую голову воздушные потоки, а весь пилотаж и даже рулёжка построены с опорой на воздушные потоки!
Яркое пятно в цветах британского флага, взмывающее во воздух, вызвало злой оскал. Шарики… ну-ну! Отстаёте в техническом развитии, господа бри…
Треск пулемётной очереди с воздушного шара оборвал мои мысли, и я опасно накренился на крыло, отчего бамбуковый каркас застонал протяжно. Не успел… негромкие хлопки, и шёлковые крылья пронзили пули, а одна из них расщепила бамбучину.
Мотор на форсаж, и не обращая уже внимания ни на какие выстрелы, стараюсь дотянуть к нашим. В уши больно ударили выстрелы с земли и торжествующий волчий вой англичан.
Оскалившись в ответ, ловлю себя на странной мысли, што умирать с матюгами, оно как-то неправильно… А дальше — никаких мыслей, а только быстрое снижение и треск ломающейся летадлы.
Успеваю только вспомнить физику, направив аппарат на песчаный склон одного из холмов, расположенного на нейтральной полосе, и по пологой траектории врезаюсь в землю. Вылетев из седушки, кубарем пролетаю в кусты и собираю, кажется все колючки и кочки…
… живой! Хромая на обе ноги и кривясь от боли в покорябанной морде, выбегаю оттуда, и не задерживаясь, спешу к своим. Услышав треск мотора над головой, задираю голову и успокаивающе машу руками, пытаясь докричаться до небес.
— Живой! Цел!
Нейтральную полосу начинают перепахивать английские снаряды, и падают ещё долго после того, как подскакавшие буры подхватили меня на седло.
— Жив?! — обеспокоенно защупал меня набежавший опекун, потом Бота, приземлившийся Санька… Кажется, меня перещупали все штабные, пытаясь одновременно доораться до меня и переорать друг друга.
Наконец успокаиваются, и я приказываю готовить аппарат.
— С ума спятил?! — возмущается брат, — Только што с небес сверзился?!
— Сверзили, — скалюсь я, да так удачно выходит, што все разом отступаются, и только краем уха…
— Такой же ёбнутый… недаром — братья!
Взлёт… недолгий полёт, и вот мы уже на месте. Британские воздухоплаватели, потерпев очевидную неудачу в попытке зацепить нас пулемётной очередью, видимо, о чём-то догадались, начав снижаться… Поздно!
Запыхав сигарой, прижимаю к ней фитиль динамитной шашки, и примерившись, бросаю вниз, целясь в оболочку шара. За мной Санька, потом снова я…
Кому из нас повезло, не знаю, но скомкавшись мятой тряпкой, воздушный шар начал стремительно падать на землю, и это — надёжно!
По приземлению нас встретил восторженный рёв африканеров, видевших первую в истории воздушную битву, и потому необыкновенно воодушевлённых. Рукопожатия, объятия…
Чувствую некоторое неудобство и вспоминаю о падении через колючки. Отпущенный наконец из удушливых дружеских объятий, не чинясь, скидываю реглан и рубаху, и выковыриваю колючки.
— Ага… — озадаченно гляжу на пулю, застрявшую аккурат между плечом и грудной мышцей, — не иначе, как на излёте…
… и не долго думая, выковыриваю её ножом.
— Действительно ёбнутый, — вздыхает Санька, забирая нож, — да ты никак башкой ударился? Ясненько… пошли-ка, брат, до врачей…
— Давненько я здесь не был, — проговариваю вслух, озираясь в госпитальной палатке, пока Санька помогает мне раздеваться.
— … ножом? — слышу голос Оттона Марковича за ширмой, и приглушённый смешок, — Действительно — братья!
— И вы туда же, — укоризненно говорит Санька, — Вот с чего у меня такая репутацию?
— Действительно, — Оттон Маркович вроде как и соглашается, но явно с подвохом…
— Здравствуйте, молодой человек… или лучше — господин офицер?
— Здравствуйте. Да без разницы.
— Надо же, — будто бы даже приятно удивляется медикус, — ну-с… Рану придётся почистить. Потерпите или морфия вколоть?
— Не-е… без морфия…
— Как прикажете, — соглашается он. Несколько минут он, и ассистирующая ему Ольга Александровна Баумгартнер обрабатывают раны и довольно болезненно прочищают пулевую. Боль чувствую, но отстранённо, и потому спокойно веду беседу, рассказывая о воздушном бое. Из первых, так сказать, рук.
— Вы бы, голубчик, остались на ночь у нас? — предлагает Оттон Маркович, — Мало ли, может залихорадит!