– возмутилась мама такому отношению «друга» сына и испорченной тем дорогой вещи.
– «Да нет, мам, не надо! Я найду способ его наказать! Жалко сразу ему не врезал!» – успокоил Платон мать.
– «Да, уж! Ты со своими врезаниями давай поосторожней, а то опять покалечишь кого-нибудь?!» – пока успокоилась таким исходом Алевтина Сергеевна.
И Платон как-то и неожиданно для всех наказал Сталева после его очередной прилюдной выходке против себя. Тот, ревнуя Платона, подсунул ему для разрыва на спор очередной брючный ремень, видимо только что измазанный изнутри чернилами, но замаскировав это своим участием в подпоясывании друга. А когда тот опять выиграл спор и стал снимать ремень, измазавшись в чернилах, злорадно засмеялся и даже не попытался смыться с места преступления, будучи уверенным в выдержке и доброте верного «друга».
Тогда так осмеянный Кочет схватил Сталева левой рукой за шиворот, как бы приподнимая и чуть придушая его, взялся правой рукой за его пионерский галстук, как бы стягивая его с шеи, и при всём классе демонстративно смачно высморкался в него, размазал содержимое о грудь опешившего «друга».
Хорошо, что в это время рядом не было учителей. Но ученики их класса не решились жаловаться на уважаемого ими товарища за осквернение им пионерской святыни, к тому же тот был прав, лишь так наказав, наконец доставшего его обидчика.
– «Засранец! В следующий раз ты всё это будешь лизать своим языком при всём классе! А то я тебя самого размажу вместо соплей!» – с силой сжал он кисть руки «друга», из-за чего тот, не смотря на своё стальное прозвище, пустил скупую слезу, от неожиданности происшедшего впав в психологический осадок.
Ещё в больший осадок опали одноклассники Насти вместе с учительницей математики и директором школы Ефимом Наумовичем Золотовицким, когда и у Насти в школе тоже возникли проблемы с подлецами.
Их класс не любил свою учительницу математики за то, что та их невзлюбила сразу, с самого первого урока. И эта их взаимная нелюбовь постепенно привела к протесту со стороны учеников. Однажды на перемене после первого урока перед следующим уроком математики пятеро осмелевших мальчишек на глазах своих товарищей натёрли классную доску заранее и специально для этого приобретённым воском. Настя, из-за болей в желудке обычно не выходившая на перемену, всё это видела, но не знала и не догадывалась о последствиях того, потому пока промолчала.
Когда же учительница не смогла написать мелом на доске ни одной цифры, то пришла в ярость, наорав на класс и отправившись жаловаться директору школы. Вскоре тот, пришедший вместе с нею в класс, попытался допытаться до правды. Но все пока молчали, невольно выразив солидарность со злоумышленниками.
А когда директор пригрозил, что всё равно узнает правду и тогда наказание будет строже, один из пятерых участников протеста встал и назвал виновником тихоню Сашу Милова, который на перемене вообще был в буфете на другом этаже и даже чуть не опоздал на урок.
И тот, от удивления и наглости обвинения только и вытаращил глаза, уже начавшие наполняться слёзами от вопиющей несправедливости. Тогда обычно молчаливая Настя не выдержала и встала, заявив на весь класс:
– «Это клевета! Милов здесь совсем не причём, его не было в классе – я всю перемену просидела на месте и всё видела и знаю, кто это сделали! И если они сейчас не признаются, то я буду вынуждена их назвать!».
От такого заявления борца за справедливость замолчали все, даже всегда красноречивый Ефим Наумович на время потерял дар речи.
– «Ну, я жду!» – наконец взбодрился он, предвкушая скорую победу.
И через несколько минут всеобщего молчания, пока виновники набирались смелости сознаться, а остальные с нетерпением ждали, когда же это свершится, наглец, поняв, что своей клеветой на невиновного товарища он сам же себя и разоблачил, сознался первым. Тут же сознались и его сообщники, сразу выведенные директором из класса на экзекуцию к себе в кабинет.
Потом они, пошептавшись между собой, договорились, что Настьку Кочет надо бы побить за это, о чём той сообщили подслушавшие заговорщиков подружки. Но Настя не испугалась – ведь правда была на её стороне. Да и заговорщикам потом бы крепко влетело от её брата Платона.
Но пока шли последующие уроки их пыл поостыл. Однако подруги Насти на всякий случай проводили её до дома. С тех пор её одноклассники, может больше подсознательно, считали Настю, проявившую свою духовную силу, моральным лидером класса.
И Платону как-то раз и до этого пришлось показать, кто в их классе силач и с кем нет смысла связываться. Ведь ко всему прочему своему росту и подкреплённой гантелями силе, он давно таскал с участка до электрички и с неё домой тяжёлые сумки с банками варенья и другим урожаем, сделав свои руки и кисти весьма жилистыми и крепкими.
Ещё в дальней попытке всё-таки захватить в классе лидерство, Витя Мельников каким-то образом убедил своего друга и вассала – очкарика, но крепыша Вову Куранчёва померяться с Платоном силой, задравшись к нему по пустяку. Платон, ни мало удивившись такой наглости тихони-очкарика, не стал его бить, а только сжал его правую руку до крика того и появления крупных слёз под очками.
– «Ну, как, почувствовал, кто тут самый сильный?! А если бы я тебя ещё бы и избил, а?!» – спросил он отважного, но не дальновидного слугу Мельникова.
Володя Куранчёв, своей верной молчаливостью игравший свиту Виктора Мельникова, был серо-пучеглазым очкариком нормального телосложения и такого же поведения. В отношениях с одноклассниками он был ровен со всеми, но дружил лишь кроме Виктора Мельникова ещё и с Александром Новиковым, заполняя и стабилизируя пространство между ними, не подчиняясь господину и не третируя оруженосца. Поэтому его эта выходка весьма удивила Платона.
В это же время Платон на спор продемонстрировал всем и возможности своего пресса. Он по-честному брал брючный ремень не верящего ему спорящего и туго затягивался им, подтягивая живот в талии. Потом он, с напряжением и с силой возвращая живот в исходное положение, с помощью шпенька пряжки ремня прорывал его отверстия, соединяя их в одну прорезь.
С этого момента Витя Мельников и его свита стали с уважением и даже боязнью обходить Платона стороной, а в их взаимоотношениях наступил настоящий мир.
Мир наступил и в Алжире, когда во французском курортном городке Эвиан-ле-Бен на берегу Женевского озера 18 марта между представителями Франции и Алжира были подписаны соглашения, завершившие семилетнюю войну в этой стране.
А за два дня до этого, 16 марта, в СССР был запущен искусственный спутник Земли (ИСЗ) «Космос-1» для комплексного исследования околоземного пространства.
Особенно этому событию радовался Пётр Петрович:
– «Сын! Представляешь, что нас всех ждёт впереди? Сколько ещё нового, неизведанного нам предстоит узнать, услышать и увидеть?! Особенно вам – подрастающему поколению строителей коммунизма! Так что давай, учись лучше, пополняй багаж своих знаний и умений в разных областях человеческой деятельности – всё может в жизни пригодиться! Ведь мы никогда не знаем, и нам это знать не дано, кем в итоге мы станем.
Сначала мы можем пойти по одному пути, а потом всё может измениться, даже не по нашей воле, и мы можем оказаться совершено в другой ситуации, где нужны будут совершенно другие знания и умения. А кое-кто окажется и у разбитого корыта, если нет других знаний и умений! Так что учись всему, и сам не ограничивай себя – без этого найдётся что-то, или кт-то, кто тебя будет ограничивать! Ну, например, здоровье! В частности зрение, как у меня, например!».
Внимательно выслушав отца, Платон поёжился от его проницательности. Ведь у него уже начало портиться зрение, что он пока скрывал о родителей и одноклассников.
И лишь один Саша Сталев уже знал это, так как Платон, уж даже прищурившись, плохо разбирал написанное на доске и списывал, или спрашивал у друга, что там написано. И в эти моменты он больше надеялся на свой слух, нежели на «друга», иногда ради потехи дезинформировавшего Платона. Эти моменты зависимости независимого Платона от себя доставляли Саше Сталеву не только радость, но даже наслаждение хоть в этом своей властью над ним.
– Да, послал мне … чёрт дружка такого! Ну, ладно, всё равно прорвёмся! Победа будет за нами! – рассуждал прожжённый оптимист.
Платон теперь особенно радовался приближающимся весенним каникулам и их с отцом поездке в Минск к родственникам.
Собираясь в Реутове на вечернюю электричку, Пётр Петрович как всегда замешкался, и им пришлось чуть ли не бежать на станцию с тяжёлыми сумками, больше заполненными подарками, нежели вещами. Хорошо ещё, что одновременно подошла и электричка из Балашихи, а то им пришлось бы ещё и бежать на мост и опоздать к другой электричке, идущей раньше на Москву.
К поезду на Белорусский вокзал они успели за две минуты до отправления, когда провожающие уже спешили им навстречу, мешая посадке.
Рано утром Минск предстал Платону простым большим провинциальным городом с современной застройкой его взаимно перпендикулярных улиц, позволявших легко ориентироваться в нём. Но родственники отца жили недалеко от вокзала в старой части города в деревянном доме недалеко от берега реки Свислочь.
Это были, жившие вместе, та самая двоюродная бабушка Степанида Мартыновна Левчук (в девичестве Раевская), нянчившая Платона ещё в его раннем детстве на Сретенке, и её младшая сестра – тоже двоюродная бабушка Платона – Мария Мартыновна со своим вторым мужем Степаном Васильевичем.
Хозяева были очень радушны и гостеприимны, а гости отметились столичными подарками всем членам семьи.
Бабушка Степанида буквально не отходила от Платона, всё время общупывая, обнимая и от радости тиская его.
– «Пётр! Нездарма я няньчыла свайго унучатага пляменника! Вунь яки добры хлопчык атрымауся!» – не сдерживала она своих эмоций.
И Пётр Петрович, меняясь с Платоном, сделал две фотографии на память, из которых потом дома в Москве состыковал одну общую.