– Давай, давай, – торопила она меня, зло подпихивая в зад острым кулачком, – лезь! Вон мешки наверху, я там раздвинула в серёдке, пролёзешь!
Взобравшись наверх, я пробежал к мешкам, зачем-то сутулясь в напрочь пустом цеху, и ввинтился в серёдку.
« – Зря ел» – мелькнула запоздалая мысль, – «и воды надо было побольше выпить».
Гудок, и цеха начали наполняться работниками. Ещё гудок…
… и час спустя я проклял всё на свете! Читывал, што в сахарном деле применяется известь, но как-то не додумался, а каково оно? Провести так хотя бы несколько часов?
Внизу перетаскивали известь, гасили её в ёмкостях, разбалтывали… Работники внизу замотаны наподобие мумий, даже и глаза не видны. Пыль, мельчайшая известковая пыль и водяная известковая взвесь, заполнили помещение цеха. Столбом, под самую крышу! Засаднило горло, не спасает и заготовленная повязка. Глаза ажно режет, будто иголочками тычут маленькими, и тело всё обчесалось – его-то тканями не обмотал! Ух, сколько открытых места нашлось. Да и закрытых… как только в штанах зачесалось да зазудело, то думаю – всё! Терпеть невмочь, и была не была, вылез!
Где на четвереньках, а где и по-пластунски – к одному из продухов. И жду, што вот-вот… обошлось, не закричали. Не смотрят они наверх-то, да и где там што разглядеть, в тумане этаком?
Голову в продух высунул, и дышать, дышать! Гадость всякая известковая вьётся в воздухе, но уже – мёд и мёд. Продышался, и вылезти захотелось, ан шалишь! Далековато до земли, а зацепиться по дороге некуда.
Ну, куда деваться? Пополз… чудом, не иначе, по балкам в соседний цех попал, они там неплотно к стенам примыкают, есть зазоры. Ввинтился. Голова еле-еле, ну и я весь за ней протиснулся.
А вонь! В костопальню[13] попал. Пылища чёрная, угольная, сразу на зубах заскрипела. Жар! Вонища из соседней квасильни[14] шлейфом тянется! Не то што до блевоты, а чуть не обморока.
Я по балкам дальше, как гордый лев – на четвереньках. Вниз даже и глядеть не хочу, только «Зря полез, зря полез!» в голове крутиться. И никаких мыслей больше!
Пересилил себя, репортёрское взыграло. Ретивое. Поглядел всё-таки. Дети внизу, даже и совсем маленькие есть, чуть не меньше десяти годков. Кто крупку горячую дробит, кто таскает што-то.
Из костопальни удалось таки вылезти на крышу, здесь она покатая мал-мала. Продышался, отошёл малость, и того… писюн обмыл сцаками. Как исхитрялся-то, и вспомнить стыдно, но стыдно не видно, а жжёт оно сейчас!
Отдышался, и всё-таки – надо! Зряшно, што ли, всё это было? Надо дела до конца доводить, просто для самоуважения.
На четвереньках по крыше металлической двигаюсь, для незаметности и нетопотливости. Да сам радуюсь, што облачно сегодня, а то как на сковородке карасём.
В квасильню заглянуть попытался, но так и не смог, около продуха ещё рвать начал. В желудке-то ничего, даже и воды нет. Думал, сам желудок и выблюю! И это я-то, который в больничках горшки ночные выносил, и от говна да гноя людей обмывал.
Заглянул в одно, а там прачечная. Жар, влажность, духота из продуха шибает, как из парной, когда туда солдат после учений битом набили. И девки голые.
А эротики порнографичной, ну вот ни на копеечку! Замотанные все вусмерть, салфетки от сока свекловичного в известковой воде отмывают. Кожа, даже и сверху, через пар видно – полопавшаяся, в язвочках.
Какая эротика-то? Слёзы… вытер их рукавом, да и думаю – всё, нагляделся по самое горлышко.
Поползал ещё по крыше, место нашёл, да и слез благополучно, а там и через забор. Да бегом! Долго потом в море отмывался, да одёжку отстирывал от извести и угля, от вони этой. А потом пил, пил, пил… никак напиться не мог. Вся вода тут же через пот вылезала. То ли нервы запоздало шибанули, то ли ещё што. Допился до тошнотиков, но ничего, оклемался.
Дошёл до хозяйки, да и наврал ей наскоро с три короба, будто место нашёл. Вещи забрал, да сразу и ушёл, от лишних расспросов. Не хочу.
Переоделся поприличней, штоб хожалые[15] не цеплялись, да и по городу побродил. Экскурсия вроде как. Ну… красиво, хороший город, но настроения ни на копеечку. Еле вечера дождался, да к пустырю.
Полина эта как увидела меня, так чуть не бегом, только подол по ногам хлещет. А ну как не отдам? Я из кармана не глядя – на!
– Насмотрелся, – говорю, – до тошнотиков.
Девка монеты в кулак, сжала его добела, и на меня, как на диво-дивное, глаза пучить удумала. А потом бегом! Ну как передумаю?
Снова курить захотелось – привет такой из прошлой жизни, достал. Да так захотелось, што ухи опухли. Остановился было у разносчика папиросного, и по карманам зашарил.
А нетути! Всё, оказывается, до копеечки отдал. То-то она глаза пучила, там куда как больше оговоренного!
« – ЗОЖ!» – разродилось подсознание. Ну да это переводить не нужно, знаю уже!
Смешно почему-то стало, и легко на душе. Вроде как деньгами этими я какой-то грех с себя снял. Не знаю, какой, но очень тяжкий!
Привычно уже зайцем проник, разве только по летнему времени на крышу, а не в собачий ящик. Тронулся состав на Одессу, а я бездумно в небо синее гляжу. Никаких мыслей!
А потом, под стук колёс, в голове само будто:
« – Надо што-то делать! Надо што-то делать!»
Завод этот чортов в голове, потом фабрика суконная, на которую меня запродали. И понимаю: надо! Не знаю пока, што именно, но буду. А начну со статей.
Двенадцатая глава
Второй карандаш уже сгрыз, а всё не пишется. Не то! Даже разложил перед собой вырезанные из давнишних газет статьи на такие вот темы, социально-заводские. Образцы вроде как, для правильного и лёгкого слога.
С полдюжины уже вариантов накатал, ну вот ни разу не хуже! Но и не лучше. Такое всё, ровненькое и правильное, как у всех.
А не хочу! Не хочу как у всех! Хочу, штоб читатель на моей статье глазами разом споткнулся, да и не отрываясь, не мигая. А потом — обсуждать, да спорить с другими до хрипоты! Да кулаки штоб сжимались и сердце останавливалось.
Вот тогда да! Статья настоящая. А это… гляжу уныло на вырезки… одно слово, заметки! Статистические данные, да описательное такое. От господ, которые даже и не понимают, каково это: не ужасаться со стороны, а потом котлеты с антрекотами под водочку-селёдочку, а самая што ни на есть жизнь.
Мишка в гостиной на машинке стрекочет, Фира с ним рядышком, с открытым для многих почему ртом. Учится. И, умненькая, не даёт брату в мысли уйти.
Завтра ему к докторам, ногу ломать и резать. Сидит такой, с прозеленью немножечко, от страха и опаски. Вот работой и спасается, взялся за тёти Песины вещи. Какие перешить напрочь, какие ушить или надставить.
Санька там же, рисует их. Он всё больше по дворам любит пройтись, за котами с мольбертом охотясь, но тоже — понимает. Как Фира замолкает, так он што-нибудь начинает, только штобы не молчать.
– А-а… — скомкав лист, выбрасываю его в угол, на растопку пойдёт. Вскочив, начинаю мерить шагами комнату, и как-то так получается, што и в гостиную вышел.
Покрутился, похмыкал, послушал. А руки своей жизнью живут — то ткани потеребить, то потрёпанный томик Майн Рида с закладкой открыть-закрыть. Нервничаю, значица.
– Рассказал бы поподробней, как там дело было, – покосился на меня глазом Санька, – а то вчерась, по приезду, скомкано всё.
– Ну… — захотелось было сказать, што занят и вообще — муки творчества, а потом на Майн Рида глянул, и ка-ак меня понесло! Приключенисто.
Начиная с проникновения, когда через забор лез, и потом — такое всё, будто пластун в тылу вражеском. Фирка с братами слушают так, што и о делах забыли, и только огоньки в глаза!
А меня это только распаляет! Особенно когда у Фирки огоньки. Такая в эти минуты красивая становится, ужас просто! Звёзды в глазах, будто в небо безлунное через них глядишь.
– Здоровски! – подытожил наконец Чиж, – Тебе бы романы писать!
— Ну… -- а потом я и задумался, а почему бы и не да? Зачем я у господ беру глупости описательные? Там и чернуха есть, но такая тоже… глупая. Видно, што человек не в теме, да и о рабочих как-то так думает, што вроде как и да… но неправильно! Не люди, а персонажи не то лубка глупого, не то из Житий.
– Ну, – повторил я, вцепившись озадаченно в подросшие вихры, – попробую! Роман не роман, а рассказ… хм…
Такую себе буссенарщину с майнридовщиной начал, носугубо на реальных событиях! Проникновение на завод без упоминания девушки, балки эти чортовы, известь душительную, крышу и такое всё, как было. Но приключенисто!
А потом править сел и перечитывать. Такая себе статья получилась, што и не статья будто, а между романом сыщицким, рассказом Эдгара По и немножечко – «Фракнекштейном» Мэри Шелли. Такой себе обыденный ужас, когда и дыхание перехватывает, но и врак притом никаких. Необычно! Но интересно вышло. Разве только опечаток да ошибок много, я даже в запарке подписался, так и здесь ошибся. Хотел «Капитан Сорви Голова», а вышел «Копетан». Похихикал сам над собой, а потом и задумался. А может, и оставить? А што? Такая себе фамилия молдавская получается. Или жидовская. Как там…
«– Нет такого слова, которое не могло бы стать еврейской фамилией[16]» – неожиданно послушно откликнулось подсознание. Ну и подписался! Копетаном.
Захотел было сразу в газету, а потом и тово, передумал. Владимир Алексеевич после Харькова обещал постараться через нас, так вот ему и передам.
Што-то мне подсказывает, што Копетану лучше инкогнито сохранять. Потому как проникновение, это уже немножечко статья, ну или рядышком где-то. Взрослому, оно бы и ерунда – штраф, да пару недель в тюрьме при худшем раскладе.
А у меня возраст ещё не вполне, да дееспособность взрослая вроде как и есть, но и не совсем. Вместе с церковными неприятностями может интересно аукнуться. Не только мне притом, но и дяде Гиляю, как неответственному опекуну, а через это и неприятности у Саньки могут. А ну как опеку кому иному передадут?