о и на рынок.
Плавал чуть не час, до ломоты во всём теле и посинения, а потом назад, всё так же бегом.
— Доброе утро, — поздоровалась тётя Песя, выйдя из нужника, – не спится?
– Шалом, – вяло отозвался я, — да вот…
Она понятливо закивала и не стала тревожить расспросами. Браты уже встали, и оба два такие себе натужно-бодрые, через явную силу. У Мишки от страха лицо ажно чуть не в прозелень идёт, но бодрится.
Санька получше, но тоже -- губы в улыбке растягивает, а на такую улыбку каучуковую даже и глядеть страшно. Подозреваю, што и я не лучше.
– Ну што? В здоровом теле? – подмигиваю я, и сам понимаю – хреново вышло. Ну да браты подыграли, растянули губы в улыбке. И физкультура!
Мишка, он хоть и не может толком одну ногу трудить, но тоже занимается. Я давно ему всякое показывал, а в Одессе когда, то и вовсе! Цельный комплекс составил, специально под него.
Ну и Федул Иваныч тоже – ого! Здоровый мужчина, и спорт вообще одобряет. У них в мастерской гиря стоит, пудовая, так они с Антипом нет-нет, да и подойдут. Чуть не пятьдесят разиков мастер выжать может, вот те и портняжка! Чуть не самый сильный во всех улочках и проулочках вокруг Трубной.
Завтракали через силу, хотя тётя Песя женщина вполне себе понимающая, и расстаралась как раз на такой случай. Такой себе супчик рыбный, сильно восточный. С пряностями, травами и таким запахом, што и у умирающего аппетит пробудит.
В другой раз бы оно и с превеликим нашим удовольствием, а сейчас и не лезет. Нервы, эти их! Два часа до условленного срока не знали, как и чем себя занять. Измаялись! Когда выходить пришла пора, так Мишка ажно чуть не вприпрыжку побежал.
« – Лучше ужасный конец, чем ужас без конца[17]» – выдало подсознание.
Мишку почти тут же увели, готовить к операции. Но и нас не вдруг отпустили, а накапали сперва чего-то на спирту.
– Лауданум[18], – пояснил доктор, отмеряя капли, падающие в мензурку, – надёжное снотворное и успокоительное.
Я проглотил, заворожённый необычной посудой, и только потом подсознание принялось выдавать всякое нехорошее. Про наркоманов и распространителей.
Как назло, такая пакость полезла, што куда там успокоиться! Но ушёл, потому какую ещё гадость поверху зальют, сказать не могу, но заранее сцыкливо.
Нехорошо как-то настойка легла, неправильно. Организм сонный, а мозг и так-то за Мишку переживает, так и ещё и подсознание картинки наркоманистые подбрасывает в костерок моих кошмаров.
Так и ходил до самого конца операции, все улочки и переулочки вокруг Еврейской больницы истоптал. Окна считать принимался, на количество камней булыжных множил. И ведь понимаю, што со мной прямо-таки сильно ой, но остановиться не мог.
Поклялся только, што наркотики – никогда! Сам не буду, и близким всем настрого накажу. А то ишь! В аптеках без рецептов!
« – Надо, кстати, компанию против…» – Мелькнуло в глубинах, да и угасло.
Санька за мной хвостиком таскался, но вялый, за компанию больше, а так бы пристроился где-нибудь на лавочке. И бубнил, бубнил што-то… От этого его бубнёжа у меня волосья дыбом даже там, где и не выросли пока, и желание всем этим героинщикам от медицины успокоительно ректально ввести. С передозом! Неужели не понимают?
Оббегаю в очередной раз больницу, Гришин на крыльце. Благодушный, усталый, с папироской.
– Ну?!
– Всё хорошо, – и улыбается, показывая изрядно проеденные зубы, – насколько это вообще возможно.
Я кепку сдёрнул, голову вверх, а у самого – слёзы. Неловко даже стало. Вытирал пока, доктор деликатно отвернулся, будто высматривая што.
– А… можно? – я сунулся было ко входу.
– Что ты! – всполошился врач, заступая вход, – Какие посещения! Может быть, завтра к вечеру. Не раньше! И на неделю, не меньше, в больнице ваш брат останется, под наблюдением.
– Да, да… – кепку к груди, – если што-то ещё надо…
– С лихвой уже! Кхм… – смутился он, вспомнив за жадность коллег, граничащую с вымогательством.
– Ну… только скажите!
– Только скажите, – эхом отозвался Санька, – я… всё!
Хотели выразить отдельную благодарность заезжему хирургу, вышедшему из больницы, но тот отмахнулся только брюзгливо, и укатил в гостиницу на свистнутом санитаром извозчике.
– Зато хирург от Бога, – философски заметил санитар, с блаженным видом доставая папироску, – а в таком деле лучше етак, чем когда душа-человек, но так себе как спициалист.
– Хотя етот, – он сплюнул попавшие в рот крошки табака, – очень уж собака как человек! Но дельный, етого не отнять. Не извольте беспокоиться за брата, господа хорошие, всё в лучшем виде будет!
Добежал до дома поесть, и сказать за всё хорошее, но долго не усидел. В голову такое – раз! И вступило. О кресле на колёсиках для Мишки. Ему ж теперь не одну неделю выздоравливать, понимать надо. Не просто перелом, а ногу ломали да резали!
Недели две теперь, а то и месяц, вообще ногу трудить нельзя, какие там костыли! Их черёд после придёт.
Ума хватило, с тётей Песей мыслёй поделиться. Та лоб похмурила, да и выдала, где такое в Одессе вообще может быть.
… – хрень! – подытожил я вечером после умывания перед ужином, замотав Саньку и Фиру до чуть не полного обезноживания. И настроение, ну вот никакое!
Все такие кресла, што либо дорого-богато, либо дёшево-хреново. По деньгам-то ладно! Потяну. Но все, вот до единого все модели – громоздкие. В таких только со специальным человеком разъезжать, ну или самому если, то здоровым нужно быть.
В смысле – обезноженным, но с силой в руках. А никак не мальчишкой только после операции! – Бат-коляски[19] вроде ничево, – неуверенно возразил Чиж, подвигая стул к накрытому столу.
– Ага! Для прогулки по парку, когда раненого героя таскает по дорожкам медсестра, – надыбился я, не садясь пока, – А по городу умаешься, да и самому если… што, будто не пробовал?
– Ну, пробовал, – хмуро отозвался брат, – тяжко.
– Ладно, не серчай… сам видишь, ерунда какая.
– Ну вот взял бы, да и сделал, – не сразу отошёл Санька.
– Хм…
– Неужто возьмёшься? – поразилась молчащая до того Фира.
– А? Угу… я так прикинул, што в этих колясках лишнего много. Вполне себе надёжные и даже комфортные, но очень уж неподъёмные! Для начала… – я поглядел на огрызок карандаша, невесть откуда взявшегося в руке. А, Фира… вот и листок… – спасибо!
– Для начала, – повторил я, – парусина, – оно хоть под жопой, хоть за спиной, так и ничуть не хужей деревяшек.
– А если порвётся? – заинтересовался Санька.
– Так не сразу! – парировал я, – А заменить и недолго! И дёшево. Потом…
На листе бумаги начал появляться набросок будущей коляски – начерно, грубо пока. Но вот ей-ей! Даже и так видно уже, што – получается! Может и не лучше бат-колясок, но в своём роде, как лёгкие…
« – И дешёвые» – вылезло подсознание.
… вполне годные.
– Надо будет патентовать, – подытожила тётя Песя, не прерывавшая до этого момента наш разговор, – Я таки понимаю, шо ты не последний шлемазл, и догадаешься об этом без старой мине, но напомнить считаю надом!
– Хм… – считать себя шлемзлом отчаянно не хочется, но признать таки надо, шо местами и да! Не догадался. В смысле, потом бы до мине точно дошло, но это могло бы стать сильно потом, потому как работать привык во дворе, перед чужими глазами. И вообще, не скрываясь. А народ здесь хоть и да, но таки ушлый не в меру, и до денег такой себе нюх, шо не у каждой охотничьей собаки имеется! Со всем уважением обкрадут, и даже с немножечко приязнью.
– Я таки всё понимаю за деньги и науку, – тётя Песя решительно убрала со стола бумаги и начала раскладывать еду, – но давайте об этом немножечко потом, и лучше бы завтра!
Четырнадцатая глава
— Цирк с конями приехал, — засмеялась тихохонько Фира, глядя на дядю Гиляя, устроившего во дворе превеликий шум и беспорядок. Как-то так получилось, што вот – въезжает извозчик, с подножки экипажа легко соскакивает массивная фигура опекуна.
А потом — разом! Закаруселило вокруг! Санька вокруг опекуна щенком весёлым прыгает, разрумянившаяся тётя Песя встречает, и чуть не весь двор вокруг гомонит. Такое себе ай-на-нэ при встрече цыганского барона, только на жидовский лад.
Владимир Алексеевич елью рождественской в центре двора высится, и только хоровод вокруг. Разом со всеми успевает говорить, сувениры раздаёт, на вопросы отвечает, с извозчиком спорит о достоинствах донских лошадей.
Я степенно, как и положено взрослому, подошёл… и взлетел в воздух! А потом ещё!
— Сикилявка! – меня опускают на землю, – Напружинь руку!
– Песса Израилевна! Кормить и гонять! – не отпуская напружиненный бицепс, говорит опекун истово закивавшей женщине, — Эка тощая оглобля! Правда, жилистый, этого не отнять. Хотя насчёт гонять, он и сам себя загоняет, но кормить, хоть бы и через клистир! А то знаю его привычки — не есть, как заучится иль заработается.
— А ты, – он поворачивается к Фире, – да никак ещё больше похорошела? Ну, не красней!
– Хая! — взмах могучей длани, -- Поспрашивал по тому делу, вот!
Рубин, а в девичестве Коэн, благодарно принимает письмо, а дядя Гиляй не останавливается, такой себе смерч по двору закружился.
Извозчик коня вожжами тронул, а сам оглядывается через плечо то и дело. Интересно! Так и уехал с повёрнутой шеей, ухмыляясь в густую бороду.
За богато накрытым столом байки, размахивание руками, пученье глаз… но культурно! Никаких тебе чавканий при этом, брызганий и спешки. Вот как, а?!
Умял чуть не больше всех нас, и по животу себя похлопал с довольным видом.
– Не был бы я счастливо женат… и подмигивает зардевшейся Фириной мамеле.
– Да ну вас, – и ручкой от него отмахивается этак кокетливо, а сама глазами стреляет. Такая себе крепость, с открытыми воротами и чуть не проломами в стенах.