Оно понятно, што незачем плодить себе лишние проблемы через непослушание властям, особенно когда они по факту не нужны, но… время! Тянется…
Владимир Алексеевич своё согласие как опекун, да Мишкины родные, да мастер. Сложно! Письменное согласие, заверение у нотариуса, телеграммы. Соображать пока толком не могу, поэтому очень поверхностно вникнул, а не как положено.
Непросто всё. Настолько непросто, што поездку нашу всерьёз думали оформить как паломническую. Только то и остановило, шо жиды в нашей компании как-то не шибко с православным духом сочетаются.
Да и останавливаться тогда пришлось бы не у дяди Фимы в еврейском квартале, а в какой-нибудь шибко православной обители со всеми втекающими и вытекающими, а оно не мне с Санькой, ни тем паче староверистому Мишке, ни в дугу. Не говоря уже о тёте Песе с Фирой. Благополучно всё порешалось, но немножечко затягивается из-за чиновника Священного Синода, решившего растопыриться начальственным бугорком на нашем пути. На взятку напрашивается, падла такая. А дядя Гиляй закусился принципиально, но тут бы и я на принцип пошёл.
Ишь, вошка канцелярская, взятку ему! Да и ладно бы, если бы за способствование намекнул вежественно, а то — за отсутствие препон, которые сам и же создаёт!
Тут раз дай слабину, замаешься вдругорядь отбиваться от таких же вошек начальственных. Сразу укорот давать надо, даже через собственное неудобство. Штоб знали!
Раз, другой, да третий – наотмашь по зубам крысиным, по ручонкам жадным культяпистым! Через жалобы начальству, через суды, газеты. Зубами скрипеть потом будут, ненависть таить, но – без препон, потому как им же дороже выйдет.
Но тут если начал, то выдерживать до конца нужно, линию гнуть. Сломаешься на каком-то этапе, так всё попомнит крапивной семя! Трижды своё сдерут, да отдельно за обиды свои взяточнические, за доходы небывшие, за страхи, внимание репортёрское.
Поплывём, или как моряки говорят – пойдём, на несколько дней позже, чем могли бы. Не критично.
Терпёжка лопается, это да! Но не страшно, есть чем себя интересным занять. Оно и в Одессе делов куча – не знаю, за што и хвататься. Единственное нерадостное — Мишка после Константинополя возвращаться в Москву будет.
От этого немножечко грустинка на сердце, но и так-то — ого! Каникулы устроили ему, чисто гимназисту-барчуку какому, лёгкие от пыли портняжной продышали. А главное, не хромает уже! С тросточкой пока, потому как ноги ещё слабые, но — не хромает. А?!
– Экий ты… – тётя Песя, сдувающая с меня перед выходом последние пылинки, замялась, подбирая слова, – взрослый стал.
— Длинный, -- поправил я её самокритично, оглядывая в зеркале свою физиономию, несколько лошадиную от исхудалости. И это ещё ого-го! Такая себе морда лица была ранее, што сам себя пугался, и это безо всяких шуток!
Сейчас волосы отросли немножечко. Всё тот же ёжик колючий на голове, но не как у гимназиста-приготовишки, а с намёком на изысканность и военный стиль. Кожа больше не бледная, а главное – без следов от гнойников! Последнее больше всего радует.
« – Скоро прыщи пойдут!» – выдало подсознание ехидно.
Несколько минут мы ждали во дворе, под пронзительными взглядами соседей, обсуждающих нас весьма громогласно и без малейшего стеснения.
– Ты видела это лицо? Нет, ты видела или где, я тибе говорю?! – тётя Хая, которая Рубин и дура, спорила с приятельницей из соседнего двора, забредшей на зрелище и поговорить, – Шло… Егорка, повернись! Вот же имечко! Всё у них не как у людей!
– Видишь таки? – она тыкала в мою сторону всё пятернёй – для убедительности, – Нормальное почти лицо, а не урод-уродом, как он недавно! Ну!? А ты мине шо говорила?! Сейчас ещё немножечко вкусного одесского воздуха и полезной еды от Песи… Шо? Да бывает иногда и вкусная, так мальчики говорят. Вежливые! А может, не так штобы и часто ели нормальное, сравнить таки не с чем!
– Песя готовит не под твоё надо, а как положено! – вступилась за Фирину мамеле другая соседка, не успевшая поругаться с ней от чувства острой зависти.
– Мишенька! – тётя Хая, которая Кац, всплеснула руками, выйдя из своих комнат, – Какой ты красивый мальчик в этом костюме! А зная за твоё портновское будущее и обеспеченность, ты становишься таки ещё красивее! Такой себе красивый жених, шо даже и тьфу три раза на твоё христианство с двоеперстием!
– Таки да! – вылезла со стороны бездочерняя, а потому не стеснятельная в таком деликатном вопросе Ривка, – Я даже так скажу, шо много наших с таким женихом подумают, и легко станут не нашими, если он да и всерьёз!
Мишка заполыхал красным, от стеснения вперемежку со злостью, но смолчал. Знает уже, шо с бабами спорить, это зачем? Чисто потеря времени и трата нервов с репутацией!
Спустя минуточку во дворике чаячьими голосами разругались почти все бабы, беря подруг на горло и оскорбления.
– Вот поэтому, – одними губами сказал Миша, – никаких жидовок!
Я хотел было сказать в ответ всего и разного, но немножечко подумал, и не стал. А потом вышла такая нарядная и красивая Фира, што оно всё стало как-то мимо и неинтересно.
Даже жара жарой быть перестала, и солнце, как по заказу, спряталось на подремать за пушистым белоснежным облаком.
– Эсфирь Давидовна, – я по-взрослому подставил локоть, в в который вцепилась разрумянившаяся девочка, – позвольте проводить вас к экипажу!
Извозчик осклабился зубасто, показав жёлтые, совершенно лошадиной крупности зубы, и шумно почесался в проволочной чернявой бороде, нарушая очарование момента.
Тётушки, не прекращая скандалить промеж собой, начали умиляться такими взрослыми и красивыми нами. Пожелания и фразы просто так зазвучали такие, будто мы собрались уже не то в церковь, не то в синагогу, притом все четверо разом.
Всё это вперемешку с междусобойной руганью, расчувствованным сморканьем в фартуки и зовом детей, штоб посмотрели на нарядных нас.
Отъехали когда, я к Фире поворотился.
– Видела? – та закивала, – Слышала? Вот… штобы сама так – ну никогда! Жу-уть! Не женщины, а натуральный базар чаячий!
Ехали пока, потренировались немного во взрослых разговорах.
– Будьте добры, Александр, пните пожалуйста Михаила!
Короткий пинок по лодыжке здоровой ноги…
– Благодарю вас, друг мой, – киваю ему светски, приподымая шляпу, – это было очень кстати! – И за што же мне такая честь? – осведомлялся в ответ Михаил, щиплясь с подвывертом.
– Я заметил друг мой, шо вы хромаете на одну ногу, и решил сделать вас более симметричным!
Очень быстро мы стали симметричными на синяки через изучение этикета, но настроение от этого ни разу не попортилось. Не мешал даже наглый извозчик, лезший в нашу великосветскую беседу со своим простонародным юмором.
На Приморском бульваре щедро расплатился полтинником, не запрашивая сдачи.
– На чай и закуску к нему!
– Весёлые господа! – подмигнул водитель кобылы на прощание сперва левым, а потом и правым – подбитым глазом, – Ну если вдруг шо, то я завсегда готов и рад! Н-но, залётная! Фира мине под руку подошла, братья рядышком, и такой себе променад устроили. Неторопливо, с тросточками, по сторонам глазеем, да себя показываем.
Неловко немножечко, и одновременно ну до чево хорошо от взрослости своей! Не абы где по улочке деревенской, а в Одессе! С невестой под руку, с братьями рядом.
Недавно ещё – сирота, а вот уже – братья, невеста.
Пусть знают! Такое себе объявление о серьёзных намерениях, да не просто перед Фириной мамеле, а на весь город.
А внутри всё равно – р-раз! И ёкнуло. О Сенцовке мечтания – как в красной рубахе да яловых сапогах по ноге, да с гармошкой… Ажно башкой мотнул, штоб глупость эту вытряхнуть!
Нет, так-то можно… Но уже немножечко и не так!
По лестнице чинно спустились. Красотища! Вроде и бывал здесь не раз, но каждый раз наглядеться не могу, как надышаться. Взахлёб!
Такая красотища невозможная, што и не верится в дело рук человеческих. Кажется она была здесь всегда со времён допотопных, а то и с сотворения мира. Образовалась, вместе с бухтой.
– Я устала, – привстав на цыпочки, прошептала мне в ухо Фира, – поедем домой?
– Если ты из-за меня…
– Нет! – она даже головой замотала, – Просто непривычно, и от того тяжело. Так-то я не задумываюсь, как себя вести, а просто – веду. А сейчас будто на сцене под сотнями глаз, и каждое движение выверенным должно быть, отрепетированным.
– Непривычность давит на нервы, а нервы на тело?
– Ага… поедем?
– Давай. По мороженому сперва? И… – я заприметил в сторонке фотографа, – сфотографироваться надо!
Фотограф, молодой усатый армянин, важно работал с аппаратом, раздувая усы и щёки.
– Всё в лучшем виде будет! Улибайтись! Ай какие красивые!
Фотографировались поодиночке и все вместе, мы с Фирой вдвоём, и без неё, но с братьями.
– Сколько каких?
– Ээ… по семь каждой!
– Не много? – озадачился Санька.
– Не! Нам всем по одной, да Фире и тёте Песе отдельно. Владимиру Алексеевичу ещё, ну и в деревню.
– В деревню? – взъерошился Санька, – Я за! Пусть знают! Небось думают себе всякое, а тут нате вам!
– Нам с мамой одну можно, – застеснялась Фира за мои деньги.
– Зачем одну? – не понял я, – Начинай собирать собственный фотоальбом! Семь!
– Замечательно! – обрадовался фотограф, – Адрес давай… Э, Молдаванка? Тогда аванса немножко!
Двадцать первая глава
— Ша! — я застучал мелком по грифельной доске, привлекая внимание, – Сперва слушать… молча слушать! Шлёма, ты мине понял, или мне повторить через пинок? Пните его через мине! Большое гран мерси!
— Итак! — я приостановился, сверившись со своими записями, и начал рисовать на доске схему, – тактика четыре-четыре-два. Лёва, я знаю за твою запасливость и немножечко жадность, дай ему таки карандаш! Можешь обгрызенный, ему хватит. Вернёт потом два, один штрафным пойдёт! Пишем.
Капитаны и наиболее продуманные игроки футбольных команд Молдаванки склонились над тетрадями. Пока я отлёживался с чумой в больнице от важных дел, спортивная жизнь Одессы сделала большой кульбит с переворотом и делением.