– Во глаз! – восхитился один из ближников Котяры, – Как есть художник!
– Ты таперича Сэр Котяра! – загоготал рослый парень, от которово ощутимо несло кровью и безумием.
Новое прозвище приглянулось, а сам Котяра сидел на корточках с глуповатой улыбкой, пока его поздравляли с крещением. Потом отошли, потому как с пониманием народ.
– … со слежкой, – Сэр Котяра задумчиво играет ножичком, сидя на корточках в одном кругу с нами, – достаточно интересно получается. Агентура полицейская, но ниточки тянутся к Анне Ивановне. Голядева, слыхал такое фамилие?
– Слыхал, – у меня вырывается шипящий матерок.
– Даж так? – уголовник приподымает бровь, но продолжения не дожидается. Верить-то я ему верю, не сболтнёт. И не продаст. Но…
… Хитровка, она и есть Хитровка. Сегодня он жёсткий и решительный парень, и даже Сэр Котяра, несмотря на всю уголовщину. А завтра, очень даже может быть, опустившийся напрочь кокаинист или морфинист, готовый на всё ради дозы.
– Только, – продолжил он, не обидевшись, – слишком уж толстые ниточки-то. Не то штобы не скрывается, а будто бы даже заместо ширмы она, демонстративно етак. А ето, я те скажу, в любом случае – жопа!
– Ежели сама, – ножичек крутанулся в ладони хитрым образом, – то опасно потому, как с головой у неё всё непросто. Говорят. Этакая Салтычиха, и чуть не сама людей пытала.
– О как… – новостью я ошарашен, но теперь многое становится понятней.
– Ежели ширма, – ножичек крутанулся в обратную сторону, – или втёмную, то тоже жопа, но с другово ракурсу. Она ж полковничиха по МВД, через мужа. И ежели её играют, то уровень пояснять тебе не буду.
– Это одна ниточка, – нож влетает в рукав, и вылетает обратно, – самая канатная, так вот.
Есть ещё то-оненькая к Иванам.
– О как?!
– Так, – кивает спокойно Котяра, – потому как песни песнями, но дела у тебя только через Одессу. Большинство с понимаем, што просто звёзды так сошлись, но кто-то мог и затаить.
– И третья, – ножик хищной щучкой промелькнул в руках, – церковники. Здесь вовсе уж зыбко.
Есть у нас ревнители за веру, а тут ты, поговаривают с жидовкой… так?
– Та-ак, – у меня чуть зубы не выкрошились, так их стиснул, – а конкретней?
– Конкретней, я проверю, – веско сказал Мишка, – у родни есть выходы на… Словом, есть.
– Вы же с ними как кошка с собакой! – задивился Санька.
– Именно поэтому, – без тени насмешки ответил за Мишку Котяра, – держи друзей близко, а врагов ещё ближе[48].
Мы оторопело уставились на него, а довольный уголовник оскалил мелкие острые зубы, и подмигнул, не продолжая разговор. Што ж… имеет право! Однако…
– С жидовкой сошёлся, – повторил Кот, – да песни сочиняешь, и такой весь из себя… духовный, не правильно. Понял?
– Проверю, – мрачно подтвердил Мишка.
– Анна Ивановна, – я и сам не заметил, как начал играть с ножом, – это… Может, на живца?
Крутануться перед ней…
– Не так, – остановил меня Котяра, – не перед ней, а так… вроде как деятельность начнёшь изображать. Мутную! Беготня, переодевание и такое всё. Наживка! Смогёшь?
– Пф!
– А мы со стороны посмотрим, кто зашевелиться.
– Может, просто затихариться? – засомневался Санька, – На время?
– Не-е… – выдохнули мы в с Котярой единым голосом.
– Если Голядева, – начал я пояснять, – да с головой у неё и правда печально, то лучше играть по своим правилам, да в удобное тебе время. Если кто повыше или церковники – тоже, потому как прорасти корнями могут в окружение. Эти до-олго могут игру вести. Рвать нужно сразу! Ну а иваны…
– Встретиться придётся, – сказал Котяра, почесав подбородок, на котором начал уже расти юношеский пушок, – поговорить.
– В карты, – подытожил я, – солью немножко денег, ну или идею какую… не знаю. Передашь, что Егорка Конёк встретиться желает?
Хлопнулись руками с Котярой, да и разошлись.
– Домой? – негромко поинтересовался Санька, устало потягиваясь на ходу.
– Не… што ты! Тогда покажем, што ради Котяры сюда шли, а это – вилы!
– Натяни улыбку на морду лица, – еврейским говорком сказал Мишка Чижу, – Шире! Ещё шире!
– Да ну тебя! – засмеялся Санька.
– Вот! – хлопок по плечу, – Могёшь, когда хотишь!
Несмотря на усталость и опаску, во мне начал разгораться азарт. Ну… интересно же! Как ни крути, а приключение!
Тридцатая глава
Встретиться с иванами сговорились на Грузинах, близ Малой Живодёрки. Кружанув через несколько оврагов и заросший всякой дрянью пустырь, на котором чуть не кажный день находят если не мёртвых, так раздетых и избитых, застрял на глинистом берегу Бубны.
Местные побродяжки опять разобрали на дрова дощаные самодельные мостки. И знают ведь, што бить за такое смертным боем будут! Знают, как не знать. Но тащат, потому как бить потом будут, а их пропитые и промарафеченные мозги не способны оперировать временными
понятиями больше часа-двух.
Двинулся в обход, и тут-то как нельзя кстати оказалась кизиловая тросточка, привезённая с Туретчины. Сперва как упор в жидкой глинистой грязи, а потом и от назойливых злых собак.
— Ишь, падлы какие злобные, — бурчу вслух, успокаивая взбудораженный организм и пряча револьвер за пазуху. Не пригодился, хотя вот-вот... И не зима ведь ещё! Што же зимой-то здеся твориться? Посреди города почитай людей жрут?
Хотя да, чево ж нет… Если чуть не каждый день тут разутые-раздетые, а когда и убитые людишки лежат. Когда найдут, а когда и косточки по оврагам растащат. Приучили!
Несколько раз тыкнув окованный железом конец трости в глину, отчищая от крови и шерсти, с некоторым сомнением косясь в сторону скулящих собак. Добить? Да ну их! Свои сожрут.
Вышел наконец на Малую Живодёрка. Грязная, вонючая, извилистая, местами узкая до неприличия, с нависающими над дорогой глухими высоченными заборами, за которыми скрываются самые неказистые, убогие домишки. Часто в два-три поверха, но непременно почему-то покосившиеся, сколоченные из самых дрянных брёвен, штоб не так жалко было, когда красный петух по постройкам скакать начинает. А оно ить частенько бывает, ох и частенько!
Другое дело, што даже если новьё, то сразу – покосившееся! Это как?! А вот исторически сложилось, будто уговор негласный промеж обитателей здешних.
Прохожих, несмотря на белый день, почти нет, а встреченные норовят прошмыгнуть крысками помоешными, воротя лицо или пряча ево в ворот худой одёжки. Местный, так сказать, колорит.
Притон на притоне! Беглые из Сибири, варнаки, вечно пьяные проститутки, скупщики краденого, содержатели притонов для морфинистов и опиумокурильщиков, и Бог весть, кто ещё. Каждой твари… нда, твари редкостные. Хитровка даже почище будет.
Не мёд и мёд, но в основном обычные крестьяне, на заработки приехавшие, да шелуполнь мелкая, навроде нищей братии.
А в сторонку чуть не на полсотни метров всево напрямки, так и вполне себе приличные люди живут, чуть ли и не князья. Полсотни метров дальше, и снова шваль распоследняя. Москва!
Такая себе пестрота.
Покружившись под подозрительными взглядами, и отбившись пару раз от собак, норовящих самым подлым образом цапнуть из засады за щиколотку, уткнулся таки в домик с хитрым образом белёным забором — слева направо да, потом просто гнилые доски крест-накрест, и снова белёнка. Вроде он…
Набалдашником трости только коснулся гнилья, как калитка и отворилась, будто звонок электрический проведён. Рожа одноглазая в улыбке такой расплылась, што не был бы привычен к таким на Хитровке ещё, так только волосья дыбом, да бегом с подмоченными штанами.
— Проходи! – а сам так сипит, будто горло ему когда-то резали, да недорезали. Ан нет! Удавка.
Ну хрен редьки…
Я нож в рукаве проверил, да и нырь туда. Крылечко ветхое, дверь низенькая, домик самый убогий, даже и без резьбы на ставенках, што вовсе уж позорище несусветное. Мужички востроглазые в горнице, в картишки себе перекидываются.
И без внимания! Как так и надо, што люди по дому шарятся.
Провожатый мой нырь в подпол! И рукой оттудова. Я щза ним, а там ход подземный. Лаз скорее даже, трёхпогибельный, досками дрянными околоченный наподобие короба.
Провожатый мой привышно так согнулся, и руками чуть не до земли, будто даже и касаясь иногда. Шустро! Обезьяна чистая.
Пошли кружить. Туды, сюды… Минут десять, никак не меньше. Ход подземный сперва, потом в сараюшке каком-то вынурнули, другими сараюшками огороженном. Потом опять да сызнова.
Ну да хитрость старая, известная! Вроде как всем всё известно, а пальцем ткнуть не так-то просто. Придёшь, а хозяин домика с самыми честными глазами крестится, охает и уверяет, што вот ни в жисть…
Полноценная же облава полка потребует, да и то – мало! Ходы все эти ещё и в овраги ведут, да и бог весть, куда ещё. Москва-то, она старый город, под землёй как бы не побольше, чем на верху.
Провожатый мой остановился у проёма, ковром занавешенного, да и руками туда указывает.
Шаг… большая горница без окон, и ковры, ковры, ковры… Один на другом, слоями и наслоениями археологическими. Клопяное место, ну да куда деваться?
А морды лиц такие себе, не все и знакомы. Лещ сидит, всё такой же полноватый дедушка из отставных приказчиков по виду. Счетовод Окунь. Сом, который скупкой краденого занимается, чуть не один из самых-разсамых. Эти даже и не изменились почти. Так только, постарели чутка, но по глазам видно, што прыти не утратили. Такие себе глаза, уверенные.
А вот Карп, беглый с Сибири, волосы отрастил, но в остальном похужел, и сильно. Лицо мучнистое стало, белёсое, будто и вовсе на свет белый не выходит, ночами безлунными разве што. И в глазах такое, что – да гори оно всё синим пламенем! Даже и сама жизнь будто обрыдла.
Жарко и душно, пахнет пылью и табаком, потом и давно истлевшими травами от насекомых.
Налегке все сидят, в штанах только, да рубахах, пропотелых уже подмышками. Обувь скинули, сидят с босыми ногами, мозолистыми и когтистыми.