– Гвоздём зови, — скупо представился незнакомый иван, оглядывая меня с хорошо скрываемым любопытством. Сам он такой весь… средний! Средний рост, среднее телосложение, среднее лицо… Только глаза колючие, злые. Нехорошие. Палаческие.
— Жбан, — скупо представился высокий худой мужчина, перекатывая в руке полированные деревянные шары. А кисть такая, будто у фехтмейстера старого. Запястье не так штобы и широкое, но как крутанёт шарик, так только жилочки идут волной. Такой если поздоровкается, так небось и биндюжнику руку раздробит!
– Егор, – и улыбаюсь, вежественно так, одними уголками губ.
– Он же Конёк, — щурится на меня Жбан, -- он же Шломо, он же Еврейский Зять.
– Подрабатываешь? – сощурился я на нево.
– Ах ты… – а у меня нож в руке, и настроение, ну самое боевитое. Хотя надёжи на нож немного – хоть я и шустрый, но это так… отвлечь от револьвера.
– Злой! – припечатывает Лещ, чуть сощурившись, а Жбан, только што бесновавшийся, садится спокойно.
Хмыкаю, и ножичек в рукав. Проверяльщики, ети их мать!
– Злой, – соглашается Жбан, а за ним и остальные. Эко… прозвище дали?
Объясняться за проверочку не стали, и так понятно, што на сцыкливость и самоуважение.
Неприлично в этакой-то среде полицейское досье цитировать, тем паче если ево и нет.
Промолчал бы… Ну, остался бы Егоркой с Хитровки – мальчишкой, который песенки пишет, да танцы танцует перед пьяными иванами. А так… Злой.
Не так штобы и шибко серьёзно, но уже другой уровень. На котором не просто разговаривать можно, а переговоры вести и договариваться.
Отпустило меня мал-мала, сел по туркски на ковры, как и все сидят, да по сторонам гляжу. Ах ты, думаю, как интересно! Ни единой иконочки!
И лампадок нет, только лампа керосиновая над потолком висит, да под ней навроде таза медного на цепочках. Такая себе люстра от пожара. А и верно! Случись што, ковры разом займутся.
– По червончику? – предложил Окунь, доставая новенькую колоду.
– В игре, – соглашаюсь я, кидая перед собой пачку десятирублёвых ассигнаций, и скидывая за себя сперва обувь, а потом и верхнюю одёжку, оставшись в одних штанах и рубахе, на которой тут же подвернул рукава, – если проиграю, то дальше не давить. Лимит по времени – четыре часа, я человек занятой. Уговор?
– Уговор, – согласился за всех Сом, пошевелив раздумчиво босыми пальцами ног.
– Люди говорят, – сделав ход, начал разговор Лещ, – што ты имеешь свой козырный интерес в одесских раскладах.
– Ой вэй, ви мине таки раскусили самым страшным образом! – отвечаю, нарочито грассируя, и не забывая следить за картами. Сознание раздвоилось самым странным образом, – Имею таки свой маленький процент за хорошо предложенный гешефт.
– За хорошую идею не жалко, – соглашается Карп.
– И сколько вам не жалко?
Переглядываются…
– Смотря што за идея, – озвучивает Жбан, – я бы рублей триста не пожалел.
– А…
Играем дальше, я наглухо игнорирую намёки. Триста, ха! У меня на руках бескозырка, вот это да – серьёзно.
В следующей партии мне приходит на руки длинная масть…
– А сколько ты хочешь? – снова Жбан.
– В Одессе я имею свой процент с дела.
– Переглядываются…
– Можно попробовать, – осторожно озвучивает Сом.
Понимаю, што на этом всё, и потому кидаю тоже – на попробовать. Мелочь.
– Собачка… – скидываю карту, – в корзиночке. Приметная, желательно породистая. И объявление, што неутешный хозяин ищет, и готов заплатить настолько много денег, што у приметливого дурня ёкает от жадности в сердце, и он перекупает эту собачечку у туповатого нашедшего. Сам!
– О как… – Сом помолчал, и глянул наконец в свои карты, – Прикуп!
Четыре часа спустя удаляюсь с немножечко потолстевшим кошельком и сильно опухшей головой. Иваны московские оказались не жлобами сквалыжными, а скорее подходцы с выходцами искали на Одессу. Как умеют.
Оно наверняка и да, притом уже давно, но не так штобы вовсе хорошо и сразу ко всем. Так, цепочечки, на конкретных людей замкнутые. А тут новая цепочечка выковываться начала, уже на них, а не на людей посторонних, и потому безусловно нехороших.
Оно мине надо?
Некоторое время, привалившись спиной к чужому забору, думаю над этим, но понимаю таки, шо плюсов в этом могёт быть немножечко больше, чем минусов. Такой себе посредник между мирами, и на этом можно иметь если не деньги, то по меньшей мере какие-то полезности. Не сейчас, так немножечко или сильно в будущем.
А если нет… то ничево страшного, но и хорошево – тоже. Влететь меньше шансов, это да! Но с моей дурной авантюрностью я влетаю в неприятности на регулярной основе. Так што почему бы и не да?!
– Какие люди! – радостно склабятся гнилыми пеньками оборванцы на выходе с Живодёрки, начиная обступать кругом. Щелчок взводимого револьвера…
– … мы пойдём? – жалобно осведомляется один из несостоявшихся грабителей.
– Карманы…
– А вот принципиально, – хихикаю тихохонько, удаляясь от разутых и раздетых горе грабителей, став богаче на девятнадцать рублёв с семнадцатью копейками, четыре дрянных ножа, шикарный медный кастет, две бекеши и сюртук на ватине, ну и сапоги.
Вслед мат, но негромкий, бессильный. Понимают…
С экспроприированным богачеством, окромя денег и приглянувшевося кастета, без толики сожаления расстался в ближайшем овраге, кинув сверху в жидкую глинистую грязь, текущую понизу после прошедших дождей. И посцал сверху. Ибо!
– Со стороны Хитровки более-менее прикрылся, – доложил я Саньке, вернувшись с Живодёрки через баню.
– Про слежку рассказал?
– Не-а! Да погоди ты супиться! Незачем. Они, оказывается,подходы искали на Одессу, понял?
А тут я, такой весь интересный и кучей возможностей! Я на сотрудничество да, и они теперь не хуже цепных псов будут от меня конкурентов отгонять.
– Которых с Хитровки, – въедливо уточнил брат.
– А на более и не рассчитывал, – жму плечами, – потому как полковница, и тем паче те кто повыше, это уже не их уровень!
– Всё-таки на живца?
– Агась… и не вздыхай!
Тридцать первая глава
— Казаки России! — слегка грассируя, объявляет импозантный конферансье, зрители бешено аплодируют, не дожидаясь открытия занавеса, и…
… ловлю себя на том, что отбиваю ритм ладонями по подлокотникам, немигаюче подавшись вперёд. Лезгинка! Ноги подрагивают, готовые пуститься в пляс, грудь распирает восторг и чистейшая, незамутнённая белая зависть.
Я понимаю! Труд, даже и не титанический, а вовсе уж космических, вселенских масштабов. И талант. Каждый!
Северин, иссиня-чёрный ганец и мой хороший друг, скалит кипенно-белые зубы, лупя себя ладонями по коленкам. Переглядываемся…
— Спасибо-спасибо-спасибо! – пулёмётно выпаливает он благодарность за билеты, и снова взгляд на сцену. Да… это не телевизор, это вживую. Драйв! Энергетика бешеная, не каждый рок-концерт такую даёт, сильно не каждый.
Вышли, и как шальные, так распирает.
– А?! Казаки! — выпучив глаза, орёт какой-то британец с явственным шотландским акцентом, — Мать их…
Восторженный, самый комплиментарный английский мат. Кто говорит, что английский мат уступает русскому, врут! Нагло врут. Ну или попросту недознайки, нахватавшиеся английского по верхам. Ах, какие обороты… заслушаешься!
– Егор, — Северин вцепляется в мою футболку, – я хочу это танцевать!
– Ага!
Наверное, у меня такие же бешеные глаза. Ну так мы и подружились на улице, в танце.
Потом уже оказалось, что он студент-медик, вгрызающийся в знания с упорством бешенного бобра, а танцы – единственная отдушина. Собственно, как и у меня. Бывает же…
Несколько дней спустя улицы Парижа увидели лезгинку. И если моя, с элементами брейк-данса, никого особо не удивила, то Северин…
Лезгинка с элементами национальных танцев Чёрного Континента, да от самого что ни на есть коренного африканца, это да! Сильно. Зрителей – валом! И все с телефонами. Снимают!
Проснулся, и некоторое время лежал без сна, пытаясь встроить кирпичик воспоминаний в долговременную память, а не так, штобы соломой на огне пыхнуло. Пф! И только зола на ветру.
Сходил в клозет, сбросил давление жидкости в баках, и зевая сонно, назад, прошаркивая тапочками по паркетному полу, распугивая тараканов. Заснул быстро, надеясь на продолжение, но снилось всякое глупое, невпопадное.
Бородатые казаки красиво и бестолково полосовали воздух шашками под «Ойся[49]», переминаясь сапогами на трещиноватом асфальте. Иногда выходило ловко, но чаще — стыдно.
Потом они обнялись, обросли внезапно пейсами, и начали водить хоровод под смутно знакомые слова «Хава нагилы»…
– Ещё раз, – настойчиво повторил Санька, не отставая от меня.
Закатив глаза, ещё раз вслух повторяю маршрут, вплоть до самых распоследних мелочей, которых на самом деле и нет. Всё важно!
Раздражает немножечко, но не сержусь ни капельки, и не срываюсь на брате. Если бы ему так пришлось побегать, я б и не так нервничал! Оно завсегда выходит, што за близких страшнее стократно, чем за себя.
— Может, я… -- начал было он нерешительно, – всё же останусь? А? Подстрахую…
– Са-ань, – снова закатываю глаза, – ну говорено-обговорено! Маршрут до последнево закоулочка выверен, роль я свою выучил, страховать меня будут люди Котяры. Иди! У тебя своя роль, и нужно показать, што знать не знаешь, ведать не ведаешь… понял? Меня одного подстраховать ещё могут, а если начнём все трое с подозрительными ужимками по городу шастать, так и никово не уберечь!
Вздыхая на всю квартиру, и одеваясь медленно-медленно… а ну как передумаю и возверну взад?! Санька ушёл-таки в Училище, оглядываясь через каждый шаг. Сплёвываю досадливо, глядя в окошко на унылую фигуру, шоркающую против ветра… ну што ты будешь делать, а? Всё ведь правильно делаю, а чувствую себя виноватым!
Чуть погодя ушла и Мария Ивановна, по каким-то своим благотворительным делам, зато с лавок вернулась Татьяна, словоохотливая и пышущая свежими, вкусными сплетнями. Вывалив их на меня за неимением других свободных ушей, она несколько успокоилась, принявшись хлопотать по хозяйству.