сь в грязных руках двоечника, Соболиха просто треснула его цветочным горшком по макушке. Само собой, горшок раскололся, голова выдержала. Но осыпанный землей Гошик, конечно, рухнул на пол, очень искусно изобразив умирающего. Дело чуть было не дошло до искусственного дыхания, и раскаявшаяся Виола Игнатьевна уже опустилась на колени возле «бездыханного тела», но в последнюю секунду притворщика разоблачил завистник Васёна. К слову сказать, позже такой же трюк пытались повторить другие ученики, но опытная Соболиха на цветы более не покушалась.
Самое удивительное, что на ее отношении к ребятам вся эта дикая карусель практически не сказывалась. Более того, гадюшник, именуемый третьей злосчастной группой, она по-своему любила. Того же Краба даже уважительно называла на «вы». На то были основания, Краб нередко брал ее сторону, утихомиривая не в меру разбуянившихся. А симпатягу и дурачка Женьку Соболиха вообще боготворила. То есть сгоряча врезать ему учебником или слегка придушить — это она могла, но искусственное дыхание, мало кто сомневался, сделала бы с превеликим удовольствием. В общем, это были странные уроки, и наблюдая, как выкатываются из класса довольные, раскрасневшиеся третьегруппники, ученики первой и второй нередко чувствовали свою ущербность.
Следовало отдать должное Соболихе, она и Авроре своих мучителей никогда не сдавала. Похоже, такое обучение она считала обычным делом. Тяжело, затратно, но что ж… Таков был ее крест, с которым она мирилась. Ну а то, что ребята ни черта не знали, а из английского с отменным произношением повторяли лишь голливудскую ненормативную ругань, Соболиху нимало не смущало…
В Серегиной второй группе преподавала Инна Владимировна. Тетка добрая, английским владеющая вполне сносно. Правда, Катька Сонина, успевшая прокатиться по Америке с Англией, втихаря поясняла, что английский Инна знает примерно так же, как они — старославянский, но вслух уроки не комментировала. Дело было обычным: учились по прежним программам и старым методикам. Большинство ребятишек над этим просто не задумывались.
Сегодня читали газеты — самое нелюбимое Серегино занятие. Не потому, что переводить статьи было очень уж сложно, — просто давило тоской и скукой. Вся эта тягомотина об устаревших визитах одних министров к другим, о соглашениях нефтяных стран, о ценах и террористических заварушках совершенно не прикалывала. Даже когда читали что-нибудь попроще из светской хроники — скажем, о женитьбе какого-нибудь принца Фигаро на какой-нибудь принцессе Турандот или съемках очередного сериала с участием первых российских звезд, народ откровенно зевал.
Вот и сегодня всем раздали по газетке, и ученики забубнили, водя пальцем по строчкам, как в прежние малышовые времена. Разве что обратили внимание на язык Евы Оршанской. Та же Катька, обернувшись к группе, скорчила понимающую физию и даже палец большой показала. То бишь — усекла и оценила. Они-то со своими березовыми метелками вместо языков, конечно, мало что поняли, но акцент девочки выдавал ее с головой. Послушав немного новенькую, Инна Владимировна довольно оглядела группу.
— В нашей команде появился сильный игрок, — объявила она, — так что имеем шанс утереть нос первеньким!
Перспектива утереть нос «первеньким» особого восторга не вызвала, как, впрочем, и сопротивления. Типа, надо — так утрем, а не надо, так нам утрут. Фига ли! Все же Толя Хаматов не удержался:
— Колись, Оршанская, в каком Гарварде училась?
Ева подняла глаза на учительницу, та тоже улыбалась, ожидая ответа. Легкую заминку уловили все, а Серега так и вовсе понял: сейчас Ева что-нибудь соврет.
— Я не училась, — сказала она. — Просто… Отдыхала пару месяцев в Новой Англии, немного общалась с ребятами.
— Действительно, просто! — передразнил Вадик Савельев. — Я вот просто отдыхаю в Березовке на Чусовой и тоже общаюсь. С местными хоббитами…
— Савельев! — одернула его учительница. — Если хочешь что-то сказать, говори по-английски.
— Я и говорю… Типа, все very simple. Отдыхаю, значит in the village and…
Закончить свою цицероновскую речь Вадик не успел. Отворилась дверь, и в кабинет заглянула Соболиха. Мимикой попросив у коллеги прощения, она странным тоном произнесла:
— Мне бы Сережу Чохова. Там у нас Герман подошел, его друг… Ну, и надо бы помочь…
Что-то было не так, и Сергей спешно поднялся.
— Можно, Инна Владимировна? — не по-английски спросил он.
Учительница растерянно переглянулась с Соболихой и неуверенно разрешила:
— Yes, you may…
Гера был пьян в дупель. С одной стороны его поддерживал Краб, с другой — ухмыляющийся Шама. Гера и сам ухмылялся. Ноги парнишку практически не держали, глаза бедово блуждали по сторонам, губы то съезжались сердечком, то вновь растягивались разудалой гармошкой.
— Серый! — заорал он. — Серый!
Шама весело заржал. Кажется, больше ничего Гера сказать не мог. Своим «Серый» он одновременно здоровался и выражал радость при виде друга.
— Вот, полюбуйся, — Соболиха с опаской оглядела коридор. — Только начали урок, и вдруг заявляется. Сумки нет, и в таком вот ужасном состоянии.
— Да-а… — только и протянул Серега. — Ты чего, Гер, сбрендил?
— Сбрендил — это когда «Брэнди» фигачат, а он, похоже, нашей паленки насосался, — гоготнул Шама. — Запашок странный.
— Уж не знаю, что он употребил, но его надо срочно уводить домой, — сказала Соболиха.
— А лучше в вытрезвитель, — Шама переглянулся с Крабом. — Или там детям до шестнадцати нельзя?
Краб качнул головой, и Шама немедленно взорвался:
— Дискриминация, блин! Ксено… это… фобия!
— Шамадаев, прекрати!
— А что, неправда? До шестнадцати — уже и напиться нельзя по-человечески, так, что ли?
Скрипнула дверь, в коридор выглянул прыщавый Маратик.
— Чё вы там телепаетесь! Мы чё, ждать должны? Виола ммм… Гнатьевна, может, мы вместе его домой отволочем?
— Что?
— Ну, типа за руки, за ноги. Вон он, какой лосяра.
— Еще прикажешь всю группу на помощь звать, совсем с ума сошли! — Соболиха испуганно зашипела. — А ну, быстро убирайся в класс!
— Во, блин, дают! Им помощь предлагают, они кобенятся…
— Марш в класс, я сказала!
— Марш-фарш… Только и знают, что учить да мучить. Точно кошаков каких гоняют… — Маратик обращался уже к тем, кто оставался в классе. — Заколебало, блин, все! Ни в футбик сыграть, ни кореша домой оттаранить.
— Крабов мне сказал, что ты его друг, — Виола Игнатьевна взглянула на Сергея. Она делала вид, что не слышит воплей Маратика.
— Ну да…
— Может, ты, в самом деле, отведешь Митина домой?
— Конечно, отведу.
— Я даже думать боюсь, что будет, если его в таком виде заметит директор или Аврора Георгиевна. Это же скандал на всю школу! И мне достанется, и вам, и родителям.
— Конечно, отведу, какой разговор.
— Я бы с тобой Крабова отпустила, но мне еще урок вести… — Соболиха нервно поправила челку, поочередно покусала свои ярко накрашенные губы — сначала нижнюю губу, потом верхнюю. Ясно было, что без Краба в группу она возвращаться опасается.
— Я справлюсь, — успокоил ее Серега. — Сейчас ополосну его под краном, и порулим домой.
— Только не попадайтесь завучу на глаза.
— Постараемся.
— Портфель его поищи, — посоветовал Краб. — Он что-то мычал про раздевалку, там, наверное, оставил.
— Ага…
— Ну все! — Соболиха нервно поправила прическу. — Крабов Миша заходит первым, Шамадаев — замыкающим!
Распоряжение было не пустым, Соболиха еще хорошо помнила, какими минами ее потчевали в прошлом году — вроде швабры, обрушивающейся на грудь, или того хуже — банки с водой над верхним створом двери. Краб, таким образом, исполнял роль тральщика. Все знали, что за такие шуточки он мог и убить, а потому народ попусту не рисковал. В окружении самостийной охраны Соболиха засеменила в класс. Серега же подхватил Геру и двинул в сторону ближайшего туалета.
Пьяный друг — это грустно.
Пьяный друг — это сложно.
Хотя ничего нового Гера не выдал. Демонстрировал подобные фокусы и раньше, хотя… В таком датом состоянии Серега видел его впервые. Да еще средь бела дня, в разгар уроков!
— Где ты так нализался, дорогой? — он затащил Геру в туалет, чуть ли не силой пригнул к раковине, открыл холодную воду на полную мощь. Латунный краник зашипел и заплевался, и аналогичным образом зашипел и заплевался Гера. Терпеть хлещущую на затылок воду не всякий пожелает.
— Э-э, хорош!
— Терпи, дуролом!
— Табань, грю!..
— Оклемаешься, тогда закончим.
— Да все, Серый, все! Чё ты, в натуре, на душу-то давишь!
Но давил Серега вовсе не на душу, а на затылок. Чтобы не выскользнул из-под струи.
— Утопишь же, блин!
Серега выпустил Геру, достав платок, обтер физиономию друга.
— Ну?
— Чё, ну-то? — Гера оперся о стену, рукавом утер нос. — Закуси не было, вот и поплыл.
— Да когда ты успел-то! День еще только начался.
— А я, может, вчера начал… С вечера, как все нормальные люди.
— Нормальные в школу трезвыми являются! — Серега постучал себя по голове. — Кто тебе поднес-то? Родичи, что ли?
— Кто надо, тот и поднес, — Гера икнул. — Не знаю…
— Что не знаешь-то?
— В сумку пузырь сунули. Хороший такой, с фирмовой лэйбой.
— В сумку?
— Ну! Я дома только и разглядел. Сперва в холодильник сунул, а потом, думаю, отец все равно выжрет. А не он, так другие… У нас же, сам знаешь, постоянно пасутся левые-правые — проходной двор… А вещь клёвая, по пузырю видно, вот и решил. Типа, попробовать.
— Дурак ты решительный и больше никто! — Серега только головой покачал. — И про пузырь подброшенный, верняк, гонишь.
— Ничего я не гоню!
— Да кто же будет такое подкладывать?
— А я знаю?
— Ладно, пошли… — Серега приоткрыл дверь туалета, выглянул в коридор. — Тихо вроде. Главное — не ори.
— А ты не держи меня, я нормально… Своими ногами.