а, по направлению к ней, родимой, устремились четыре огненные точки — аварийные модули Имперского крейсера «Невредимый».
— Гляди, сержант! — воскликнул Александр. — Один, два, три… четыре! С нашим, значит, пять. Кто-то еще спасся!
— Может быть, и так, — без особого энтузиазма заметил на это Вешняк. — Только вот о том, что мы спаслись, говорить пока рановато. А вам, вообще, товарищ лейтенант, не кажется, что от нас таким вот макаром просто захотели избавиться? Чтобы, к примеру, не возиться. Крейсер-то вон целехонький висит!
Александр удивленно посмотрел на своего сержанта и открыл было рот, чтобы ответить, как тут экран превратился в маленькое ослепительное солнце, а когда они обрели вновь способность видеть, он был уже мертв и не показывал ничего, кроме их собственных тусклых отражений в мутном серо-зеленом стекле.
Говорят, что хуже нет, чем ждать и догонять. Но и эти занятия можно разделить по степени их, так сказать, противности. Согласитесь, что догонять знакомую симпатичную девушку, которую вы случайно заметили на другой стороне оживленной улицы, это одно, а ушедших далеко вперед товарищей по учебе или работе — совсем другое.
Скучно и невесело сидеть в очереди к зубному врачу, но уж совсем погано ожидать смерти или, быть мо-жет, спасения, да еще в такой ситуации, когда от любых твоих действий или, наоборот, полной пассивности абсолютно ничего не зависит.
Плохо еще, конечно, было то, что в аварийном модуле Александра Велги и Сергея Вешняка при взрыве крейсера сгорела вся оптика; экран внешнего обзора ослеп; иллюминаторы в модуле предусмотрены не были, и, следовательно, лейтенанту и сержанту ничего другого не оставалось, как пялиться в пустой экран или друг на друга.
Теоретически им было известно, что металлопластиковая капсула, в которой они теснились, словно два зародыша в одном яйце, устроена таким образом, что сама доставит их на поверхность родной планеты. Но это только теоретически. Практически же оба впервые попали в такую ситуацию, когда их знания, умения и боевой опыт оказались совершенно бесполезны. Одно утешало: планета, на которую они падали, действительно была родной.
— Господи, — вздохнул Вешняк, когда молчание стало нестерпимым, — хоть бы на землю попасть, а не в какое-нибудь море.
— Да уж, — мрачно поддержал его Александр. — Я сам об этом только что подумал. Только теперь и начинаешь по-настоящему осознавать, что Земля наша, матушка, на три четверти или что-то около того покрыта водой.
— Так много? — ужаснулся сержант, которому в свое время удалось закончить только четыре класса начальной школы.
— Вот именно, что много, — подтвердил лейтенант. — И хорошо еще, если в море, а не в океан, ска-жем. Правда, я припоминаю, что Грапп что-то рассказывал насчет того, что эта штука (он постучал кулаком по подлокотнику кресла) в случае надобности может служить и лодкой.
— Так-то оно так, — почесал в затылке Сергей, — да все же лучше оказаться на твердой земле. Я лично и моря-то никогда не видел.
— А вот это ты врешь, сержант, — лукаво покосился на него Велга. — Видел ты и моря, и океаны.
— Это когда же?! — оскорбился Вешняк.
— А из космоса?!
— Э-э… а… и правда! — ошарашенно признал правоту лейтенанта Сергей и неожиданно захохотал. — Смешно получается, — объяснил он, отсмеявшись. — Вблизи ни одного моря не видел, зато видел все моря и океаны издали. Рассказать кому у нас в Рязани, ни в жизнь не поверят. И вообще, повидали мы то, чего, наверное, никто не видел, а, товарищ лейтенант?
— Да уж. Что повидали, то повидали.
— Мне вот что интересно, — после непродолжительного молчания снова заговорил сержант, — мы сейчас падаем или плавно опускаемся? Потому как если па-даем…
— Опускаемся, опускаемся, — успокоил его Велга. — Это я точно знаю.
— Откуда?
— Ты на самолете летал когда-нибудь?
— Не доводилось.
— А я один раз летал. Так вот, когда самолет попадает в так называемую воздушную яму, он как бы падает на несколько метров или даже десятков метров вниз. Когда такое происходит, появляется ощущение, что твой собственный желудок вот-вот выпрыгнет наружу. У тебя есть такое ощущение?
Сергей прислушался к себе и честно заявил, что подобных ощущений он в своем организме не наблюдает.
— Вот поэтому я и думаю, что мы опускаемся, а не падаем, — с удовлетворением заявил Александр.
— Хорошо, если так, — в очередной раз вздохнул сержант. — А как мы узнаем, что уже на Земле? Ведь не видно же ни хрена.
— Ты забыл, что капитан Грапп рассказывал? Люк, по идее, должен автоматически открыться.
— Да помню я. Просто молчать больно муторно. Когда говоришь, вроде как легче становится… А жалко Граппа — хороший был мужик, что ни говори. — И, подумав, добавил: — И всех остальных на «Невредимом» тоже жалко.
— Ты же думал, что нам специально это все подстроили, а теперь жалеешь?
— Думал… Мало ли что я думал! Теперь вот не думаю.
Десять парашютов (по два на модуль) бесшумно плыли сквозь ночь, приближаясь к земле.
— Товарищ лейтенант, смотрите, звезды…
Велга поднял голову. Сквозь распахнутый люк откуда-то из невообразимого далека ему слабо мигала парочка тусклых звезд. «А ведь я там был, — подумал он, расстегивая привязные ремни. — И оказалось, это вовсе не так уж далеко. Летают разумные. Дело техники всего лишь. Интересно, где это мы очутились?» Он попытался припомнить положение корабля относительно Земли на время катастрофы и быстро понял, что это бесполезно: невозможно вспомнить то, чего просто не знаешь.
— Ладно, товарищ лейтенант! — как бы прочтя его мысли, подмигнул Александру Вешняк. — Самое главное — мы на твердой земле, значит, как-нибудь разберемся. Разрешите разведать обстановочку вокруг?
— Пока только визуально, — разрешил Велга и потянулся за своим автоматом. — Ты первый, я за тобой.
Снаружи оказалось довольно тепло. Они стояли на покатом корпусе модуля, настороженно вглядываясь в сомкнувшуюся вокруг них ночную тьму, втягивали широко раздувшимися ноздрями долгожданный сухой воздух Земли и никак не могли понять, рады они возвращению домой или не очень. Как-то сразу стало совершенно ясно, что дом этот слишком огромен и в нем не так уж много найдется уголков, где такие люди, как они, могли бы чувствовать себя в полной безопасности.
Эта ночь была безлунной.
Какая-то полупрозрачная кисея равномерно затянула небо, и сквозь нее то здесь, то там просвечивали редкие звезды, так что нельзя было разобрать ни одного знакомого созвездия.
— Что за черт… — пробормотал Вешняк, задирая голову в зенит и придерживая рукой пилотку. — На облака вроде не похоже.
— Небо как небо, — пожал плечами Александр. — Мутноватое, правда… Интересно, где наши? Ни хрена не видать.
— Мутное небо… — саркастически хмыкнул сер-жант. — Мы же не в городе. С чего бы это ему быть мутным?
— Может, дым? Чуешь, гарью пахнет?
— Чую. Только гарь-то старая. То, что здесь горело, давно головешками стало. Что будем делать, товарищ лейтенант, кричать или стрелять?
— Ждать. Сейчас лето, значит, скоро рассветет. А ночью без луны да по незнакомой местности… только ноги ломать. Э, гляди-ка, Сергей, видишь?
Где-то далеко впереди вспыхнул и погас вертикальный луч мощного фонаря. И снова вспыхнул. И снова погас. Короткие и длинные лучи перемежались в определенной последовательности.
— Азбука Морзе! — воскликнул Александр. — Это наши! А ну-ка… Так… тра: что за черт… а! Ж-д-е-м у-т-р-а, ж-д-е-м у-т-р-а, ж-д-е-м у-т-р-а. Опять то же самое. Ну и правильно, мы тоже ждем… Что?
— Возьмите, товарищ лейтенант. — Пока он читал послание, Вешняк успел слазить вниз, в кабину модуля, и теперь протягивал Александру фонарь из аварийного запаса. — Ответить бы надо.
— Давай. — Велга принял фонарь, подумал, что-то припоминая, и замигал в небо: «Понял вас. Понял вас. Понял вас». В ответ получил: «Видим. Рады. Ждем утра. Конец связи» и выключил фонарь.
Они уселись возле открытого люка. Со всех сторон окружающая их ночь родной планеты казалась гораздо более враждебной, чем слабое перемигивание лампочек на мини-пульте в кабине аварийного модуля, созданного чужим разумом и чужими руками.
Сергей Вешняк оперся на локоть, принимая полулежачее положение, привычно похлопал себя по карманам гимнастерки и тяжело вздохнул. Курево кончилось давно и у всех.
— Давно хотел вам сказать, товарищ лейтенант, — кашлянул он, — да все как-то не с руки было.
— Что именно?
— Да вот насчет Милосердия Бога этого ихнего…
— А что такое?
— Да ведь… это… сломалась штука-то.
— Как это сломалась? Что ты плетешь?
— И вовсе я не плету, — слегка обиделся сержант. — Давно уже сломалась. Аккурат как мы «спасательную планету» покинули. Я говорить не хотел, чтобы наших сварогов не расстраивать. Да и нам так лучше, а то еще неизвестно, чем бы все кончилось.
— А ну покажи, — потребовал Велга. Вешняк вздохнул, сопя, полез в вещмешок и достал оттуда завернутую в тряпицу драгоценную пирамидку.
— Смотрите сами.
Милосердие Бога было мертво.
Исчезло теплое желто-оранжевое свечение. Растворились и пропали дивные цветные тени в глубине.
Лейтенант держал на ладони четырехгранную пирамидку из неизвестного материала. Темную и холодную.
— Сдохла, — с сожалением в голосе сказал Веш-няк. — Я же говорил.
— М-да. Действительно. Жалко, однако. Хоть нам вроде и все равно, а все равно жалко. А, Сережа?
— И не говорите. Я как заметил, так сердце прямо кровью облилось, как будто у меня дружка близкого убили. Но делать-то нечего — терпел, молчал…
— Ты молодец, — печально похвалил его Александр и протянул сержанту мертвое Милосердие назад. — Возьми, спрячь. Может, еще и пригодится на что-нибудь.
— Орехи колоть? — горько вопросил сержант, но пирамидку взял, аккуратно обернул тряпицей и спрятал в вещмешок.
ГЛАВА 3
Под утро на небо набежали уже настоящие тучи, и редкие звезды окончательно спрятались за ними. Рассвет занимался нехотя, словно через силу. Впрочем, на востоке виднелась полоска чистого неба, и, когда тяжелое, будто отсыревшее солнце выползло наконец из-за горизонта, люди были рады его первым, пока еще совсем не греющим лучам.