Николай сделал паузу, во время которой сжал лежащие на столе кулаки так, что побелели костяшки, а на скулах заходили желваки. Однако продолжил рассказ спокойным и размеренным голосом.
– Осмотрев больных, и Попов, и Боткин пришли к выводу, что это не брюшной тиф или холера, а вернее всего, отравление. Так как с собой они привезли, можно сказать, целую лабораторию и большое количество сотрудников-медиков, у всех больных были взяты анализы и проведены их исследования. Почти через сутки исследований и наблюдения больных консилиум профессоров выдал свой приговор – отравление каким-то неизвестным ядом, вернее всего, растительного происхождения. Позже установили, что данное вещество проникает внутрь клеток и там блокирует процессы, благодаря которым клетки получают необходимые белки. Без этих белков клетки начинают умирать. В конце концов этот процесс распространяется на весь организм, после чего наступает смерть пострадавшего. Вот такие дела, Тимофей Васильевич. – Император тяжело вздохнул, а потом буквально прорычал: – Если бы ты знал, Тимофей, как тяжело смотреть на то, как умирают твои близкие, а ты не можешь им помочь.
Я смотрел Николаю в глаза и не знал, что сказать. Да, и в той, и в этой жизни я терял дорогих для меня людей, но их смерть, как правило, была быстрой и лёгкой. А вот видеть, как твои родители, брат и сестра умирают в мучениях, а ты не можешь их спасти – такого не пожелал бы и врагу.
Государь между тем пару раз глубоко вздохнул и продолжил:
– Первым ушёл Георгий – семнадцатого числа, за ним через восемь дней мама́, и двадцать девятого не стало папа́. Ольга пока жива, но врачи разводят руками. Поскольку противоядия у них нет, то они применяют интенсивную терапию, направленную на поддержание её общего состояния и на сведение к минимуму последствий отравления. Делают всё то, что для родителей и брата: внутривенное вливание поддерживающих жидкостей, вводят лекарства для контроля мышечных спазмов и низкого кровяного давления. Но по последнему докладу сегодня – не больше недели Ольге осталось. Почки практически отказали.
Тут Николай не выдержал, встал из-за стола и отошёл к окну. Я мог наблюдать только, как затряслись его плечи. Подумав, что неудобно сидеть, когда государь и император Всероссийский стоит, поднялся из-за стола и застыл изваянием. Минуты через три Николай успокоился и развернулся ко мне лицом. Глаза у него были красными и с большими набухшими мешками под ними.
– Садись, Тимофей. Давай без чинов. Всё-таки ты мне три раза жизнь спасал, – император тяжело опустился в кресло. – Если честно, я сейчас есть боюсь. Каждый раз что-то жуя, думаю, что и меня отравили.
«Млять, вот это ж!.. Тут психиатр, по-моему, уже нужен. Я не врач, но это явный психоз!» – пронеслось у меня в голове.
– И Лена боится и за себя, и за детей. Поэтому найди, кто это сделал, и побыстрее найди, – повысив голос, произнёс Николай.
– Ваше императорское величество…
– Тимофей! Без чинов! – прервал меня император.
– Николай Александрович, а какой яд был, на настоящий момент выяснили?
– Спорят до сих пор клистирные трубки, – раздражённо произнёс император. – У Ширинкина все их доклады имеются. Меня больше всех Боткин убедил. По его мнению, это был практически неизвестный у нас абрин – фитотоксин, содержащийся в семенах каких-то бобовых, произрастающих в Индии».
«Индия – Британия. Первый звоночек», – щелкнуло у меня в голове.
– Сергей Сергеевич написал в своём отчёте, что этот яд является стабильным веществом и он может храниться в течение длительного времени и даже при экстремальных условиях. Очень высокие или очень низкие температуры, – продолжал рассказывать Николай. – Официального описания клинической картины отравления этим ядом у нас нет, но Боткин ищет англоязычный журнал, в котором давно читал, что основные признаки отравления этим веществом включают рвоту, понос, в рвотной массе и стуле могут быть жилки крови. Сильное обезвоживание может быть результатом падения кровяного давления. Другие признаки и симптомы могут включать в себя галлюцинации, судороги и кровь в моче. В течение нескольких дней у человека могут отказать печень, селезенка, почки. Симптоматика и время до смерти зависит от количества принятого яда. Причём при попадании этого фитотоксина в человека при вдыхании симптомы совершенно другие. Там всё заканчивается отёком легких. Здесь же при исследовании внутренностей было установлено, что у родителей и брата одинаковое поражение печени, селезенки, почек и других органов. Вот так вот, Тимофей, почти как настоящий медикус начал изъясняться после всех этих отчётов. Как не про родных людей говорю!
Император опять начал заводиться.
– А каким образом яд попал августейшим больным? Это смогли выявить? – быстро задал я вопрос.
– Всё опять на уровне предположений. Либо суп, либо компот. И всё это только на основании того, что и компот, и суп Ольга практически не пила и не ела, в отличие от других, – Николай в раздражении ударил кулаком по столу и подхватил пустую пепельницу, чуть не свалившуюся со стола. – И представляешь, Тимофей, у них нет ни одного подозреваемого! Как это понимать?! Где их работа?! Разогнать их, что ли, всех?
«Вот это я точно попал! Если жандармы и следователи ничего не накопали, то что я-то смогу? Если считать от девятого сентября, то прошло уже пятьдесят дней. Точнее, пятьдесят первый уже идёт. Полный попадос, как говорилось в девяностых моего мира», – мысли пролетели в голове, а я смотрел на бушующего императора, тискающего в руках пепельницу, но, в отличие от отца, не смогшего её смять.
– Николай Александрович, а проверяли всех? Я имею в виду, всех тех, кто находился в Ливадийском дворце, и всех, кто имел в него доступ, включая последнего поставщика дров.
– Как докладывал мне новый шеф жандармов Святополк-Мирский Пётр Дмитриевич, его следователи допросили всех, включая и их родственников. И ничего! Представляешь, Тимофей, ничего! Ни одной зацепки, по его словам, – император наконец оставил пепельницу в покое, притулив её на конце стола. – Ширинкин заменил всю прислугу, которая была в Ливадии на новую. Клянётся в её надёжности. А толку-то?! И те были надёжными. Многие по двадцать-тридцать лет отслужили. Некоторые ещё при моём прадеде начинали.
– А как давно делал доклад Пётр Дмитриевич?
– Да больше месяца уже прошло. А что?
– А за теми слугами, которые остались в Ливадийском дворце, и за теми, кто был отстранён от обслуживания вашего семейства, наблюдение было поставлено?
– Не знаю. У Евгения Никифоровича спросишь. Он у меня сейчас в опале. Дрожит за своё место начальника дворцовой полиции. Столько полномочий у человека, а результатов нет, – Николай в раздражении вновь ударил по столу, и пепельница всё-таки упала на пол.
Подняв серебряное произведение Фаберже с пола и водрузив его на столик, я задал ещё один вопрос:
– Вы теперь с семьей будете проживать в Гатчинском дворце?
– Да, Тимофей! По словам Ширинкина, здесь наилучшая система охраны. Намного лучше, чем в Александровском, где мы жили. Так что я теперь, как и мой папа́ после смерти деда, сижу здесь в затворничестве. Сижу и боюсь. Больше не за себя, а за Лену и детей. – Николай замолчал и зябко передёрнул плечами. – Как это мерзко, оказывается, быть отравленным. И как страшно, оказывается, ждать того, что и тебя могут отравить. Лучше уж бомбисты!
– Ваше императорское величество, – я вскочил из-за стола и вытянулся во фрунт, – приложу все усилия по поимке злоумышленников! Никто не уйдёт от возмездия!
Новый всероссийский император с какой-то отеческой усмешкой посмотрел на меня, потом досадливо махнул рукой и произнёс:
– Тимофей, хоть ты не разочаровывай меня. Не становись похожим на всех тех дуболомов, что вьются около трона. Садись давай, я ещё не всё сказал.
Дождавшись, когда я опять сяду, продолжил:
– По поводу возмездия я и хотел поговорить. Мне нужны улики. Хотя бы косвенные. Но желательно…
– Я понял, Николай Александрович, – кнопку «дурак» я выключил. Начинался очень интересный разговор.
– Я надеюсь, что понял. Помню, как после разговора с тобой мои неудавшиеся убийцы Белков и Эстре очень активно сотрудничали со следствием, а также помню про пять точек боли, которым тебя старик-кореец обучил. Надеюсь, ты используешь все свои умения при расследовании этого дела, – император зло ощерился и продолжил: – Считай, Тимофей, что ты в Хабаровске, где говорил покушавшимся на меня, что здесь закон – тайга, прокурор – медведь.
«Вот это да! Вот это Николя жжёт! Это уже не карт-бланш, а какой-то полный беспредел получается. Как бы меня за расследование такими методами самого потом не определили на каторгу или на танец с “конопляной тётушкой”. В моем времени-пространстве Николай сдавал своих приближённых, как пустую стеклотару», – подумал я.
Видимо, в моих глазах что-то отразилось. Не знаю что, но государь, резко протянув руки через стол, взял мои ладони и произнёс, глядя мне в глаза:
– Мне отмщение, и аз воздам, Тимофей. А ты – мой клинок мести.
Взгляд императора был, я бы сказал, с сумасшедшинкой, но ладони сухи, а пожатие крепкое.
– Я сделаю всё, что смогу, Николай Александрович, – не отводя взгляда, произнёс я.
– Хорошо, иного я и не ждал. Все материалы по делу и любую помощь получишь у Евгения Никифоровича. Мой указ даёт тебе неограниченные права, но постарайся всё-таки соблюдать секретность. Для Российской империи мои родители и брат умерли от брюшного тифа. Со всех, кто знает правду, взяты подписки о неразглашении, – император наконец-то отпустил мои ладони. – Понимаю, что полностью сохранить правду не удастся, но пускай это будет на уровне слухов. Ни к чему смущать души подданных тем, что можно взять и отравить русского императора, императрицу и их детей. Поэтому это дело до уголовного судопроизводства доводить не будем.
Произнеся последнюю фразу, император мрачно замолчал, а у меня в голове закрутились шестерёнки, скрип которых говорил о том, что есть ещё какая-то тайная подоплёка случившегося, и сейчас я её, возможно, услышу.