Совет командиров на погранзаставе решил: Павлова разоружить, взять под стражу и наказать со всей строгостью военного времени.
Никто из разведчиков не сталкивался еще с таким обманом на военной службе. Преступление это не обсуждали. Позорное вранье, забвение святейших правил разведчика, пренебрежение жизнью и судьбой боевых товарищей вызывало глубокое возмущение. Это был суровый урок для всех.
Группы по три-четыре человека обошли ближайшую к Зимней Мотовке округу, осмотрели окрестности. Везде лежала нетронутая снежная целина. Ни лыжных следов, ни пешеходных троп, только местами возле кустов да по берегам ручьев напетляли свои узоры зайцы. Попадались и осторожные стежки лисиц. Кругом — и на сопках и в низинах заиндевелая белая пелена.
11 ноября, когда стемнело, отряд вышел с Зимней Мотовки в сторону Луостари.
Снегу в долинах лежало еще больше, чем на озерах по пути от Мишуковской дороги, здесь его не столь плотно утрамбовало, он распушился как свежевыпеченный хлеб. Лыжи у передних дозорных утопали, сил у головной тройки хватало на полкилометра, приходилось ее менять. Николаев с Шелавиным отошли с лыжни в сторону посмотреть людей на марше.
Идут хоть и не ходко, но ровно, не спотыкаются и почти не падают, — похвалил лыжников Федор Шелавин.
— Не зря целый месяц мотали их по сопкам до по долинам. Сколько нападались на спусках, поспотыкались о камни, набили себе синяков и ссадин. Все пошло впрок.
Шли с двумя короткими привалами часов восемь. Около полуночи остановились на ночевку. Присмотрели подветренный нижний скат высоты с загущенным кустарником, расселись на лыжи и на рюкзаки. Каждый подрыл себе небольшую снежную нору, переоделся в меховое. Дозорные несли свою вахту, сменяясь через каждые два часа.
Еще с вечера погода стала меняться, небо потемнело, насупилось, округа набрякла принесенной с моря сыростью, местами повис туман, теплые гольфстримовы потоки вытесняли настуженный воздух гор и долин.
Утром туман еще более сгустился.
Шагали одной цепочкой, без боковых дозоров. Долиной реки спустились к озеру Чапрявр, пересекли его, одолели вздыбленный перешеек с ручьем и вышли к озеру Кошкаявр. На берегу его раньше стояла погранзастава. Теперь из-под снега торчали только остатки фундаментов. Все строения спалила война.
С гор потянул ветер, на смену туману и сырости надвигался буран. Разведчики улеглись на отдых возле кирпичных и каменных столбов. Как ни донимала стужа, а снег все же под спящими подтаивал. В прошлые ночевки кое у кого меховые костюмы намокли. Виктор Нечаев внушал всем, что оленья одежда воды не терпит, ее нельзя мочить, иначе шерсть полезет. Если уж где и попала влага, куртку, штаны или пимы надо проветрить на холоде.
В этот раз снег подрыли вплотную возле остатков строений, положили лыжи вниз креплениями, на них улеглись, подгребли с другого бока снежные бугры. Ветер стал меньше донимать.
Когда сыграли подъем, каждый выбирался из снежной берлоги.
Позади осталась река Титовка. Повернули на север.
Федор Шелавин пожаловался командиру группы Николаеву на боли в животе. Что-то, говорит, заныло, поташнивает. Лейтенант спросил его, сможет ли идти дальше или отправить обратно с одним-двумя сопровождающими. Федор ответил, что в походе и так мало людей, он потерпит, а там, может, и пройдет.
На привале Шелавина разгрузили, рюкзак и связку с меховой одеждой взяли по частям нести другие разведчики, шел он налегке, только автомат забросил за спину, временами то ли при неловком шаге, то ли при далеко скользнувшей лыже издавал приглушенный, сдерживаемый стон.
Перешли реку Петсамо-Йоки в верховьях и повернули по ее левому берегу к северу. Небо стало почище, немного прояснилось. Кое-где просвечивали звезды. Снег сделался рыхлее, зернистее, лыжи скользили без усилия, как будто сами катились.
Туго приходилось на спусках с холмов и с береговых откосов. В темноте глаза не различали, куда несут лыжи. Тормозили и лыжами и палками, распахивая снег как угольником. Падали все реже и реже, день ото дня лыжи становились все послушнее, обреталась сноровка и подсознательное чутье: если вскинуло впереди спускавшегося, настораживался и катившийся следом.
14 ноября приблизились к цели. Потянул ветер с моря, принес теплый воздух, заморосил дождь. Сверились с картой. Близость аэродрома чувствовалась во всем: слышался шум самолетных моторов, доносились автомобильные гудки, временами небо бороздили лучи прожекторов, указывая путь заходящим на посадку самолетам, то вспыхивали, то исчезали огоньки автомобильных фар.
Впереди, несколько особняком, отрезанная широкими лощинами от других высот торчала небольшая сопка. Возле южного подножия ее устроили лагерь для большого привала. Выставили дозоры, утрамбовали снег между зарослями кустов, сгрузили рюкзаки, сложили в сторонке груз, переоделись.
Николаев послал Старицкого и Бакешина обойти высотку, посмотреть, не попадутся ли дороги или лыжные следы к аэродрому.
Посланцы вернулись примерно через час; ни на высоте, ни поблизости люди не ходили и не ездили, снег лежал нетронутый.
Ночь прокоротали в снегу, дозоры ни разу не потревожили спящих.
Утром Николаев отобрал две группы и велел им отыскать места, с которых можно скрытно следить за аэродромом.
Младшему лейтенанту Синцову с тремя разведчиками — Богдановым, Замятиным и Ивановым — он велел пройти к северо-востоку километра на два, поглядеть, каковы подходы и каков обзор.
Другая группа натянув маскхалаты, налегке, только с оружием, пошла по склону сопки, а потом лощиной посмотреть, насколько близко расположен аэродром.
Федору Шелавину становилось все хуже и хуже. Он почти не мог сидеть. Разостлали меховые куртки, уложили, укрыли. Но Федор вскоре попросил поднять его, лежать и сидеть оказалось еще больнее.
Стало ясно: идти он больше не сможет. Из лыж связали волокушу, протянули постромки, чтобы в них могли впрячься двое лыжников. На волокушу приспособили меховую подстилку. Подготовились везти заболевшего.
Прошел час, второй, третий… От людей, посланных в дозор, не поступало никаких сигналов, хотя было условлено, что, если возникнут сложности, они дадут красную ракету.
После полудня в районе, где располагался аэродром, послышалась стрельба. На малой высоте пролетел над разведчиками самолет. По приказу Николаева стали готовиться к отходу: разобрали оружие и имущество, уложили Шелавина на лыжи-волокушу. Каждый залег на отведенной ему позиции, изготовившись поддерживать своих и отразить нападение.
Младшего лейтенанта Синцова с семеркой разведчиков Николаев снова послал к северному склону сопки, велел поддержать разведчиков, если они будут прорываться силой.
Синцов вернулся минут через сорок, доложил, что видел вражеских солдат с собаками, но катились они на лыжах без остановок, не стреляли. Из-за сопки, откуда можно было ожидать наблюдателей, никто не появлялся, стрельба идет будто бы намного левее.
Командир отряда Фрол Николаев молча вслушивался в тревожный разговор своих людей. Перешептывались, высказывали предположения, но все надеялись на благополучный исход.
«Какой народ! — думал Николаев. — В тяжелую минуту лучше, чем за месяцы и годы, узнаешь, чем живет и дышит подчиненный тебе человек. С такими можно горы свернуть! С ними можно воевать!»
Больше половины группы Николаев выставил в дозоры, остальным приказал отдыхать, готовясь к смене часовых.
Был на исходе третий час дня, когда Головин, Старицкий, Никандров и Кеньев вернулись к лагерю, который они покинули утром. Все облегченно вздохнули.
В пути разведчики натыкались на старые следы лыж.
Немцы или финны ходили тут с неделю назад, а то и более.
Был ли это постоянный маршрут патрулей или след от каких-то случайных путников, определить трудно. Сопка кончалась крутым обрывом. С нее аэродром виден как на ладони.
Ребята бегло оглядели все, что открылось взору. Отчетливо видели не только строения и самолеты, но и людей. Поблизости от себя ни дозорных постов, ни подвижных патрулей не заметили. Только на соседней сопке засекли зенитную батарею.
Успокоившись и отдышавшись, стали все записывать и зарисовывать, привязывать к координатам, прикидывать расстояния, отмечать на карте, сопоставлять с показаниями компаса.
Сперва руки мерзли, карандаш держался плохо. Несколько раз растерли их снегом. Нанесли на бумагу весь поселок: и дома, и метеостанцию, и командно-диспетчерский пункт, стоянку грузовиков, бензовозов, чуть отодвинутую в сторону радиостанцию с частоколом мачт и паутиной антенн на них.
Самолеты после посадки заруливали куда-то вбок и скрывались из виду. Оттуда же появлялись те, что собирались взлетать.
Захотелось получше рассмотреть стоянку самолетов.
Головин и Старицкий вызвались забраться на дерево, чтобы поглядеть в бинокли.
С деревьев и в самом деле виделось намного дальше. Просматривались и капониры, в которых укрывались самолеты, и снежные бугры, отделявшие одну стоянку от другой. Четче различалась зенитная батарея. Заметили скопление палаток.
Лай собак, одиночная стрельба и пулеметные очереди слышались еще до того, как разведчики влезли на деревья. Но и с дерева не было видно, где ходят люди с собаками.
Вернулись без происшествий.
— За вами никто не гнался? — первое, что спросил Николаев с дрожью в голосе не то от холода, не то от долгого нервного напряжения.
— Нет, мы шли тихо.
Посмотреть подходы к аэродрому с южной стороны сходило еще одно отделение разведчиков.
Федор Шелавин, согнувшись, простоял весь день на лыжах, опираясь на палки. Время от времени кто-нибудь из разведчиков подходил к нему сзади, становился на четвереньки. Федор садился ему на спину, давая ногам отдых.
Ему опять помогали встать и навалиться плечами на палки.
Кто-то из ребят предложил положить Федора на связку меховых костюмов, соорудить из них подстилку на лыжах. Опытный оленевод Виктор Нечаев мастерски сделал такую укладку. Федора аккуратно, придерживая руками, опустили на мягкий лежак. Но он тут же попросил поднять. Больного поставили на ноги. Собрались советоваться, как быть.