Многие научные осложнения во время войны начинались с Вернера Гейзенберга. Так было и на этот раз. В октябре 1942 г. в Нью-Йорке австрийский физик-эмигрант Виктор Вайскопф получил письмо от коллеги из Швейцарии, в котором упоминались два факта. Во-первых, Гейзенберг скоро будет читать лекцию в Цюрихе. Во-вторых, он получил новую должность в Институте кайзера Вильгельма в Берлине. Это казалось просто научными сплетнями, но политически подкованный Вайскопф, читая и перечитывая это письмо, постепенно мрачнел от беспокойства. Институт кайзера Вильгельма был государственным (т. е. нацистским) учреждением с сильной программой исследований в области ядерной физики. Тогда уже вовсю циркулировали слухи об «атомном взрыве» в лаборатории Гейзенберга в Лейпциге, а также об интересе немцев к тяжелой воде. Таким образом, переход Гейзенберга в Институт кайзера Вильгельма мог означать только одно: Германия активизировала работы по созданию ядерной бомбы.
Незадолго до Хеллоуина Вайскопф показал письмо другому эмигранту, работавшему в Массачусетском технологическом институте. Тот согласился, что известия выглядели зловеще. Не зная, что предпринять, они прибегли к крепким напиткам. Когда выпивка как следует затуманила их сознание, у них созрел коварный план. В письме упоминалось, что Гейзенберг должен читать лекцию в Цюрихе в начале декабря. Швейцария была нейтральной страной, ее могли свободно посещать граждане как стран Оси, так и государств-союзников. А что, если направить туда какого-нибудь ученого, чтобы расспросить Гейзенберга – прощупать его насчет достижений Германии? Почему бы и нет?
Когда они выпили еще по рюмке, идея получила смелое развитие. Может, вместо того чтобы просто расспрашивать Гейзенберга, попробовать как-то сорвать немецкий проект? Например, отсрочив возвращение Гейзенберга в Германию. Или, черт возьми, отсрочить его навсегда: задержать Гейзенберга и вообще не дать ему вернуться. Идея была глупая, конечно: слишком рискованно. Но после еще двух-трех рюмок она показалась не такой уж нелепой. Разве они не смогут его задержать? В конце концов, идет война. Годятся любые средства. Если спланировать все как следует, Гейзенберг не пострадает, а его отсутствие в Германии сорвет весь нацистский проект создания бомбы. Чем больше оба пьянели, тем разумнее выглядела вся эта затея, и на следующий день Вайскопф, преодолевая похмелье, написал письмо Роберту Оппенгеймеру.
В этом письме сообщались сведения о новой должности Гейзенберга и о том, что это могло означать, а затем упоминалась его предстоящая лекция в Цюрихе. С поразительной прямотой Вайскопф добавлял: «Безусловно, лучшее, что можно сделать… это организовать похищение». «Немцы, не колеблясь, похитили бы вас», – писал он Оппенгеймеру. План, безусловно, был сопряжен с риском: он бы нарушил нейтралитет Швейцарии, и любой, кто приблизился бы к Гейзенбергу, мог быть схвачен как шпион в том случае, если дело обернется плохо, – однако эти осложнения казались незначительными по сравнению с перспективой появления у нацистов атомной бомбы. Несмотря на угрозу ареста и пыток, Вайскопф сам вызвался поехать в Цюрих. «Совершенно очевидно, – заключал он, словно это было простое математическое доказательство, – что похищение представляет собой, безусловно, наиболее эффективный и безопасный [!] выход».
К тому времени Оппенгеймер руководил лабораторией по разработке атомного оружия в Лос-Аламосе, и ему было не до нелепых затей. На самом деле он уже получил новости о Гейзенберге по другим каналам, и его ответ Вайскопфу состоял из обтекаемых формальных заверений в том, что «надлежащие инстанции» будут уведомлены. В качестве вежливой отписки он добавил: «Я сомневаюсь, что вы еще услышите об этом».
Однако в частном порядке Оппенгеймер счел, что идея похищения была не такой уж плохой, и передал это предложение руководителю научных исследований в военной области Ванневару Бушу. При этом Оппенгеймер отметил, что не обязательно его поддерживает, и указал, что Вайскопф для этого предприятия явно не годится – здесь требовался профессиональный шпион. Как бы то ни было, визит в Цюрих «может дать нам необычную возможность», написал он.
Буш, в свою очередь, тоже ответил Оппенгеймеру отпиской. Но втайне идея понравилась и ему, и военным тузам, которым он о ней рассказал. Те в итоге наложили на план вето, но не потому, что он был опасным и противозаконным, а по соображениям, основанным на теории игр. Если мы свяжемся с Гейзенбергом, рассуждали они, нацисты узнают, что мы знаем об их программе создания атомной бомбы. Это, в свою очередь, будет означать, что у нас есть аналогичная программа, что подвергнет нас риску. Более того, нацисты удвоят усилия, а это нежелательно, поскольку мы и так отстаем. Невероятно, но никто не отверг эту идею как таковую, и план напасть на лауреата Нобелевской премии по физике понемногу становился все более обыденным.
Разумеется, Виктор Вайскопф обо всем этом не знал. По соображениям безопасности люди, принимающие такие решения, никогда не объясняют свои мотивы мелкой сошке вроде него. Помимо письма Оппенгеймера, он не получил никакого ответа на свое предложение и по прошествии недели стал нервничать. Лекция в Цюрихе приближалась, один день сменялся другим, и столь ценный шанс мог быть упущен из-за бюрократических проволочек.
Не в силах усидеть на месте, Вайскопф с собутыльником решили, что британцы, которые больше всех прочих могли пострадать от атомной бомбы Гитлера, способны отреагировать на их план более адекватно. Поэтому они обратились к коллеге-эмигранту Сэмюэлу Гаудсмиту, который знал нескольких британцев, работавших над радиолокатором в Массачусетском технологическом институте. Гаудсмит решил, что похищение его старого приятеля Вернера – потрясающая идея. Британские коллеги подсказали ему, кому следует написать, и велели вставить в письмо словосочетание «трубные сплавы», которое в Британии использовали как кодовое обозначение атомных бомб. Гаудсмит так и поступил и 7 ноября бросил письмо в почтовый ящик, убежденный, что оно подвигнет кого-то к активным действиям.
Так и случилось, но в основном по американскую сторону Атлантики. Увидев слова «трубные сплавы», британские чиновники запаниковали. Откуда этот ничем не примечательный физик узнал их сверхсекретное кодовое обозначение? Они известили Ванневара Буша, который начал расследование утечки. Начисто лишенные чувства юмора агенты набросились на Гаудсмита и потребовали объяснить, откуда ему известен этот термин. Еще более подозрительным было то место письма, где Гаудсмит сообщал, что у него имеются и другие важные сведения, и интересовался, не хотели бы британцы их услышать. Легко представить, что подумали об этом американские агенты. Гаудсмит не замедлил объясниться и извинился за свои неуклюжие действия. После еще более жесткого допроса его неохотно отпустили. Вся эта история очень его расстроила: он отчетливо осознал свое место в научной иерархии военного времени – в самом ее низу.
И все же, как и Бориса Паша, столкновение с секретной стороной науки заинтриговало Гаудсмита. Он всегда обожал детективные романы и воображал себя сыщиком-любителем. (Когда из его лаборатории в Анн-Арборе украли оборудование, он раздобыл комплект для снятия отпечатков пальцев и сам посыпал все вокруг порошком в поисках улик.) Перспектива разработки разных военных хитростей вдохновила его еще больше. Поэтому, несмотря на свое разоблачение, Гаудсмит написал еще одно письмо сотрудникам разведки, предложив им свои услуги. Он отметил, что говорит на нескольких языках, может быть полезен за рубежом и знаком с учеными из Италии, Нидерландов, Бельгии и Франции. «Думаю, даже некоторые немецкие физики до сих пор числят меня в своих друзьях», – добавил он. Тон письма, откровенно говоря, был несколько жалким: пожалуйста, имейте в виду – я готов на все! Неудивительно, что никто ему не ответил. После неумелой попытки организовать похищение Гейзенберга казалось, что разведывательное сообщество не хочет иметь ничего общего с Сэмюэлом Гаудсмитом.
Другое письмо вскоре начисто вытеснило из головы Гаудсмита все мысли о шпионаже. Летом 1942 г. Рейх начал депортировать евреев из Нидерландов, и всякая связь между Гаудсмитом и его родителями прервалась. В течение нескольких месяцев он писал оставшимся на родине друзьям, прося помочь в их поиске. Среди тех, к кому он обратился, был и Дирк Костер, физик, который помог Лизе Мейтнер бежать из Берлина.
Костер поразмыслил и в конце 1942 или начале 1943 г. (точная дата неизвестна) попросил от имени Гаудсмита помощи у самого влиятельного немецкого гражданина, которого знал, – у Вернера Гейзенберга. В конце концов, рассуждал Костер, разве Гаудсмит и Гейзенберг не дружили? Разве Гейзенберг не обедал в доме Гаудсмитов? По иронии судьбы, человек, которого Гаудсмит планировал похитить, теперь, без его ведома, оказался единственной надеждой на спасение его родителей.
В марте 1943 г. до Гаудсмита наконец-то дошло письмо от Исаака и Марианны. Увидев их имена на конверте, он, должно быть, ощутил прилив надежды, но, когда рассмотрел штемпель, она наверняка сменилась отчаянием. Он не имел представления, как долго письмо было в пути и как именно оно дошло до него. Милосердный немецкий солдат? Голландское подполье? На конверте стоял транзитный штемпель Португалии, но местом отправления значился Терезиенштадт в бывшей Чехословакии. Рядом с этим городом находился огромный концлагерь.
Глава 23Операция «Первокурсник»
Уинстон Черчилль однажды назвал выражение «тяжелая вода» «зловещим, жутким, противоестественным термином, который начал проникать в наши секретные документы» в 1940–1941 гг. Возможно, из уважения к его привередливости британские официальные лица вместо этого стали называть D2O «соком». Когда шпионы подтвердили, что немцы скупают каждый грамм «сока», какой только могут найти, разведчики заспорили, что с этим делать.
Некоторые выступали за бездействие, ссылаясь на те же соображения из теории игр, следуя которым их американские коллеги решили не похищать Вернера Гейзенберга. Да, союзники, несомненно, могли перекрыть Германии доступ к тяжелой воде, например, повредив завод «Веморк» в Норвегии. Но тогда нацисты догадаются об интересе союзников к этой «жуткой, противоестественной» жидкости. И придут к выводу, что те тоже работают над бомбой, что