аварию, когда однажды ночью его водитель заснул за рулем. Он пережил несколько изнурительных месяцев реабилитации, и Черчилль, сжалившись над ним, назначил его руководителем комиссии по изучению ситуации в Пенемюнде. Такой знак благосклонности вывел Черуэлла из себя, и он невзлюбил молодого соперника.
Той ночью Сэндис первым представил свой доклад, суммировавший все доказательства, которые собрала его команда: показания пленных, сообщения агентуры, разговор между фон Тома и Крювелем, разведывательные фотографии ракет в Пенемюнде и бетонных бункеров, строящихся на севере Франции. Изложение своих доводов он завершил пугающей статистикой. Учитывая их предполагаемый размер, «Фау»-ракеты могли убить или ранить примерно 4000 человек за раз; при запуске одной ракеты в час в течение месяца число жертв среди гражданского населения может составить 2 млн.
После выступления прокурора Черуэлл изложил доводы защиты. Он намеревался унизить Сэндиса, но вынужден был соблюдать осторожность, выступая против зятя Черчилля. Поэтому он заявил, что просто хочет сыграть роль advocatus diaboli, адвоката дьявола, и затронуть несколько аспектов из доклада Сэндиса. Во-первых, по его мнению, пленные и агенты – источники заведомо ненадежные. Слишком полагаться на них не стоит. Что касается разведывательных фотографий, то они были сделаны с такой большой высоты, что детали в лучшем случае выглядят неоднозначными. Там, где Сэндис видит «ракеты», он, Черуэлл, видит только расплывчатые белые пятна, а они могут быть чем угодно. К тому же если бы немцы действительно испытывали огромные разрушительные ракеты на побережье Балтийского моря, то британские агенты в Швеции – всего в 150 км – наверняка хоть что-то бы о них услышали. В припадке гордыни Черуэлл настаивал на том, что немцы никак не могли разработать такие сложные ракеты, потому что британские инженеры пока не достигли ничего подобного, а фрицы определенно не могут опережать наших парней. Черуэлл пришел к выводу, что кляксы в форме труб на фотографиях, скорее всего, были вовсе не ракетами, а «авиационными торпедами», запускаемыми с самолетов, – обычное вооружение, ничего особенного. Возможно, все это вообще было обманом, призванным отвлечь союзников от реальной опасности в каком-то другом месте.
Черчилль обдумывал услышанное. Он мало разбирался в науке и только что наблюдал, как два его ближайших советника приводят диаметрально противоположные доводы. К счастью, в распоряжении Черчилля было и третье мнение: помощь в принятии решения ему оказал Реджинальд Джонс. Первоначально 31-летний Джонс был креатурой Черуэлла, но в тот момент работал в разведке с Сэндисом и, следовательно, мог представить сбалансированное мнение. Джонс уже произвел впечатление на Черчилля своей проницательностью в других вопросах, и теперь премьер-министр повернулся к молодому человеку, ткнул в него пальцем и зычно повелел: «А теперь, доктор Джонс, хотелось бы услышать истину!»
Джонс подобрался – это была самое важное выступление в его карьере. Он сильно нервничал, потому что собирался опровергнуть доводы своего наставника Черуэлла. Начал Джонс с указания на то, что, сколь бы ненадежными ни были отдельные агенты или пленные, в данном случае они предоставили слишком много подтверждающих друг друга подробностей, чтобы отмахнуться от всего этого как от слухов. Если строительные площадки или полигоны для ракетных испытаний служили просто камуфляжем, то это было на редкость глупо. Выбрасывать на ветер миллионы рейхсмарок и буквально выливать тонны драгоценного бетона в фиктивные бункеры и фальшивые стартовые площадки? Огромные масштабы этих проектов доказывали их подлинность. Джонс также опроверг довод о том, что «трубы» на фотографиях являются авиаторпедами: с учетом их размера и массы ни один известный самолет не смог бы их поднять.
Здесь Черчилль крикнул: «Стоп!» – и повернулся к Черуэллу со злорадной ухмылкой. «Слышишь? – сказал он. – Это весомый довод против тебя». Черчилль также оценил юмор ситуации, ведь именно Черуэлл выдвинул Джонса. «Помнишь? – хмыкнул он. – Ты сам его со мной познакомил».
Черуэлл пытался контратаковать, но безуспешно. Черчилля удалось убедить, и с того дня немецкая ракетная программа в Пенемюнде была официально признана угрозой для союзников. То, что они узнали в течение следующих полутора месяцев, только усилило их опасения.
К середине войны Пауль Росбауд – берлинский издатель, взявший оперативный псевдоним Грифон, – отлично отработал навык совершать мелкие диверсии против нацистов. Он заклеивал письма чрезмерным количеством марок, изводя бумагу, и усугублял характерную для военных лет нехватку меди, копя мелочь, а также воруя медные принадлежности из вагонных туалетов и выбрасывая их в окно. Но, помимо мелких каверз, Грифон собирал весьма ценные разведданные. Хотя в 1941 г. британцы проигнорировали его сообщение об оружии возмездия, он продолжал настойчиво искать информацию о Пенемюнде, и эта настойчивость оправдалась в августе 1943 г.
Обычный метод Грифона при добывании секретов заключался в том, чтобы напоить человека за ужином, и на этот раз его целью стал физик-ядерщик Паскуаль Йордан. Когда-то Йордан считался равным Вернеру Гейзенбергу и, вероятно, получил бы Нобелевскую премию, если бы не стал убежденным нацистом. Огромная трагедия его жизни заключалась в том, что он заикался, причем сильно. Заикался в любом разговоре – порой его речь звучала настолько нечленораздельно, что люди уже не могли этого переносить и отводили глаза, отчего Йордан начинал заикаться еще больше. Росбауд обнаружил некую связь между заиканием Йордана и его политическими взглядами. Нацисты превозносили красоту и физическое совершенство, и Росбауд сделал вывод, что множество «горбунов, калек и заик» вступали в партию, чтобы компенсировать чувство своей неполноценности.
Когда началась война, Йордан стал работать в Пенемюнде якобы метеорологом, а затем инженером-ракетчиком. Эта показалось Росбауду странным: Йордан был ученым-ядерщиком, и очень хорошим. Может, он испытывает в Пенемюнде атомные боезаряды? Грифон решил провести расследование, так что однажды вечером в августе 1943 г. он и его товарищи по сопротивлению пригласили Йордана на ужин и принялись его опаивать. Это развязало Йордану язык в обоих смыслах этого выражения: по какой-то причине в пьяном виде он меньше заикался и потому становился в такие моменты более разговорчив. Алкоголь также ослабил его бдительность, и, когда одна пышногрудая подруга Росбауда начала строить ему глазки, он вскоре стал потчевать собутыльников рассказами об исследованиях в Пенемюнде. Он даже обмолвился о графике запуска первых ракет. Это был шумный вечер, и Йордан прекрасно провел время. Он и не заметил, как один из приятелей Грифона потихоньку делал записи.
Йордан доковылял до дома и, без сомнения, на следующий день страдал от жуткого похмелья; кто знает, что он вообще помнил о той ночи. Тем временем приятель Грифона немедленно отправил сообщение в Лондон.
Учитывая все предупреждения, британцы решили как можно скорее разбомбить Пенемюнде и назвали эту операцию «Гидра».
Но враждующие группировки в правительстве Черчилля, как всегда, вступили в новый спор, на этот раз по поводу того, что именно бомбить. Одна фракция хотела атаковать только электростанцию и ракетный завод. В итоге эта сторона проиграла. Согласно мифу, чтобы убить гидру, Гераклу пришлось отрубить и сжечь все ее головы до единой, и британцы решили столь же основательно подойти к уничтожению Пенемюнде – обрушить бомбовый удар не только на инфраструктуру, но и на близлежащие казармы, что означало умышленное убийство ученых и инженеров.
Атака началась 17 августа, когда эскадрилья королевских ВВС с ревом пересекла северную береговую линию Германии, направляясь в сторону Берлина. Немецкий радар обнаружил вторжение, и люфтваффе направили на перехват все 158 находившихся поблизости истребителей, чтобы защитить сердце Рейха. Уловка сработала блестяще. Пока немцы были заняты защитой Берлина, вторая волна из почти 600 бомбардировщиков вылетела из Англии и обрушилась на Пенемюнде в 23:25. Они сбросили 1,4 млн килограммов взрывчатки и уничтожили практически все, что попало в поле зрения; несколько прямых попаданий пришлось по казармам. Летчики также заметили жилой район для ученых неподалеку в лесу и сровняли там с землей еще сотню домов.
Наиболее яркий отчет об этом налете содержится в дневнике одной немецкой секретарши. Она вспоминала, как бежала по аллее из пламени, пока вокруг нее рушились здания. В какой-то момент она чуть не упала в лужу крови и вскрикнула, увидев, что в ней плавает оторванная нога. Другой очевидец заметил военного коменданта территории – того самого, который хвастался фон Тома, что «скоро начнется веселье»; он рыдал от отчаяния, видя, как вокруг него пылает дело всей его жизни. «Пенемюнде, – выл он, – мой прекрасный Пенемюнде!»
Большинство инженеров и ученых бежали с места событий, спасая свои жизни, но вундеркинд Вернер фон Браун отказался покинуть свой прекрасный Пенемюнде. Он схватил вышеупомянутую секретаршу за руку и мелодраматично воскликнул: «Мы должны спасти секретные документы!» Вместе с другими смельчаками они бросились в горящее здание, где находился кабинет фон Брауна, и прорвались по задымленному коридору к лестнице. Достигнув третьего этажа, они обнаружили, что пол в центре комнаты провалился, и им пришлось пробираться по краю вокруг зияющей дыры к сейфу в углу. Фон Браун распахнул его, и секретарша целый час металась вверх и вниз по лестнице с охапками бумаг, запихивая их в другой сейф на улице. В конце концов она упала от изнеможения, пока вокруг бушевала геенна огненная.
Поначалу операция «Гидра» казалась для Пенемюнде окончательной катастрофой. На следующее утро начальник штаба люфтваффе (чьи самолеты бесполезно кружили над Берлином, оставив Пенемюнде без защиты) застрелился из-за позора – секретарь нашла его тело в кабинете. Но фон Брауну удалось спасти самые важные документы, сохранив тяжело добытые знания. Еще огорчительнее для союзников было то, что в ходе рейда погибло очень мало ученых. Благодаря сиренам большинство из них покинули свои дома до прибытия бомбардировщиков, так что из 120 погибших немцев лишь двое считались ведущими исследователями. К сожалению, казармы, пострадавшие от прямых попаданий, оказались жилыми помещениями для работавших на объекте заключенных, которые не могли бежать. Той ночью погибли шесть сотен из них, в том числе несколько люксембуржцев, которые предоставили союзникам ключевую информацию – разведданные, позволившие спланировать налет. Британцы же потеряли от зенитного огня 40 самолетов и 215 военнослужащих. По итогу операции «Гидра» несколько важных голов чудовища так и не были сожжены.