В начале 1944 г. генерал Лесли Гровс предпринял еще одно наступление, хотя и довольно неординарное. Вместо того чтобы бомбить исключительно военные и промышленные объекты, он решил, что настала пора ударить по научным целям. Его первоочередная задача заключалась в том, чтобы выжить исследователей из «удобных» лабораторий и затормозить их работу, но он определенно не стал бы возражать и против более радикальных последствий. Как было сказано в одном из отчетов, «уничтожение научного персонала… принесло бы особенно большую пользу».
Получив сведения от руководителей Манхэттенского проекта, Гровс выбрал в качестве мишеней обсаженные вишневыми деревьями улицы Далема, пригорода Берлина, где работали Отто Ган и Вернер Гейзенберг. Поскольку лаборатории раньше никто не бомбил, этот район оказался практически беззащитен, когда вечером 15 февраля 1944 г. эскадрилья союзников сбросила на него бомбы. Обе лаборатории сильно пострадали, особенно институт ядерной химии Гана. Одна бомба попала практически в его рабочее кресло и разнесла всю южную стену кабинета. Кровля здания вскоре загорелась, и уцелевшие научные сотрудники попытались спасти книги и оборудование, передавая их по цепочке. Затем они отступили и смотрели на языки ярко-красного пламени на фоне ночного неба. «Ужасное и прекрасное зрелище», – вспоминал один из них.
По счастливой случайности Ган в то время в Берлине отсутствовал. Он разыскивал новое место для лаборатории в Шварцвальде на юге Германии, чтобы обезопасить себя от подобных налетов. Поездка, несомненно, спасла ему жизнь. Тем не менее 64-летний химик потерял в результате бомбардировки бóльшую часть своих научных наработок; особенно он оплакивал гибель частных писем от таких ученых, как Эрнест Резерфорд.
Бомбежка Далема имела и косвенные последствия. Немцы ускорили эвакуацию членов Уранового клуба в Шварцвальд. Союзники же, по существу, провозгласили немецких ученых законными целями военных операций, что способствовало возрождению еще одного неортодоксального замысла. Еще в 1942 г. двое нетрезвых приятелей Сэмюэла Гаудсмита предложили похитить Вернера Гейзенберга в Цюрихе. Они поделились этим планом с Робертом Оппенгеймером, который, в свою очередь, уведомил начальство, но, насколько было известно Гаудсмиту, высшее руководство отклонило предложение. Однако Оппенгеймер все еще обдумывал эту идею и даже развил ее: если схватить одного немецкого ученого – хорошо, то схватить нескольких немецких ученых – еще лучше. В помощь военным Оппенгеймер начал составлять досье на семерых немецких ядерщиков. Когда эта идея обсуждалась на встречах в Лос-Аламосе, кто-то (Гровс так и не признался, кто именно) наконец взял быка за рога: «Если вы так опасаетесь вражеских ученых, почему бы просто не покончить с ними?»
Большинство кадровых военных с отвращением отвергли бы эту идею. Генералы нисколько не стесняются отдавать приказы об атаках, в которых гибнут тысячи, даже десятки тысяч, но в ту эпоху они редко говорили об убийстве отдельных людей – это считалось недостойным, даже мерзким, уделом наемных убийц и шпионов. Однако Гровс в своей типично бестактной манере на это плевал. По его мнению, ученые, разрабатывающие оружие для нацистов, были не менее, а может, и более опасны, чем вооруженные таким оружием штурмовики. Поэтому их первоочередное уничтожение представлялось справедливым.
Однако, не желая получить клеймо убийцы, Гровс отправил идею по инстанциям, чтобы выяснить настрой своего командования. Ответ пришел в феврале 1944 г.: «Передайте Гровсу, чтобы он сам занимался своими грязными делами». Если это было задумано как порицание, то из него ничего не вышло: Гровс усвоил только, что никто не сказал ему «нет». Он еще не решился на убийства, но, по крайней мере, у него оставался выбор.
Глава 37Паром
Хотя вывести из строя установки в подвале завода тяжелой воды «Веморк» с помощью воздушного удара не удалось, эта операция в конечном итоге дала результат, убедив немцев в том, что союзники будут атаковать завод снова и снова. Раз так, почему бы не делать тяжелую воду в более безопасном месте? Нацистские чиновники уже разрабатывали план постройки завода для производства D2O в глубине Германии, и налет на «Веморк» ускорил эту работу.
Тем временем на «Веморке» оставалось 14 тонн «сока» разной концентрации, и Урановый клуб нуждался в них для исследований. Поэтому в начале 1944 г. руководство завода организовало отправку всего этого запаса в Германию. Вопрос безопасности, конечно, стоял остро, и, рассмотрев несколько маршрутов, чиновники составили замысловатый план: отправить тяжелую воду по железной дороге до ближайшего фьордового озера Тиннсьё, переправить ее через него на пароме и затем снова по железной дороге довезти до Северного моря. Каким бы сложным ни был этот план с точки зрения логистики, он казался наиболее безопасным.
Однако информация о нем просочилась к издателю Паулю Росбауду в Берлин, и Грифон предупредил британскую разведку. Союзники, разумеется, не могли допустить, чтобы такое количество тяжелой воды достигло Рейха, но остановить ее в пути было непросто. Две железнодорожные ветки хорошо охранялись, как и маршрут через Северное море в Германию. Единственным уязвимым местом казалась переправа через озеро Тиннсьё. Курсировавший по нему паром «Хидру» был беззащитным коммерческим судном. Размещенная под палубой бомба могла легко пустить его на дно, а с учетом впечатляющей глубины Тиннсьё, около 400 м, затонувший груз был бы потерян безвозвратно.
Имелась лишь одна загвоздка. Паром также перевозил пассажиров, в основном местных норвежцев, которые непременно погибли бы при проведении операции. Как только норвежские подпольщики услышали об этом плане, они тут же радировали в Лондон, чтобы выразить протест. Неужели обязательно убивать невинных людей? На следующий день Лондон ответил, использовав, что примечательно, страдательный залог: «Вопрос был рассмотрен; принято решение, что уничтожить сок крайне важно». Норвежцам оставалось только стиснуть зубы: еще кому-то из их соотечественников предстояло погибнуть.
Операция началась с тайной рекогносцировки. В середине февраля 1944 г. в 10 часов утра человек в темно-синем костюме поднялся на борт «Хидру» незадолго до его отхода. Он стоял на верхней палубе, держа футляр для скрипки, и курил трубку, чтобы согреться. Однако для музыканта он довольно плохо владел правой рукой: посредине пути он выронил трубку, и она упала сквозь решетку в машинное отделение в недрах парома. Он робко спустился вниз, чтобы подобрать ее, и, находясь там, успел рассмотреть двигатели. Поднимаясь, он столкнулся с судовым механиком и завязал разговор. Механик был счастлив поболтать (работа у него была скучная, делать особо было нечего), и, когда скрипач признался в своем увлечении паромами и предложил механику немного табака за хлопоты, тот согласился провести полную экскурсию, от носа до кормы. Как мило.
Вернувшись на смотровую палубу, скрипач схватил свой футляр, проверяя на вес лежащий внутри пистолет. Остаток поездки он провел, мысленно припоминая увиденное внизу. Он был одним из участников операции «Ганнерсайд», и по сравнению с «Веморком» подрыв «Хидру» представлялся ему смехотворно простым. Вернувшись из поездки, он передал подпольщикам план судна, добавив, что паром прошел самый глубокий участок озера через 30 минут после отплытия. Учитывая расписание рейсов и возможные задержки при посадке, взорвать «Хидру» в 10:45 утра было бы, по его мнению, оптимально.
Подпольщики снова решили использовать «Нобель-808», ту же взрывчатку с миндальным запахом, что применила команда «Ганнерсайда». Однако на этот раз бойцы не могли просто поджечь бикфордов шнур и убежать – им нужно было заранее заложить бомбу и установить таймер. Они выбрали конструкцию, состоящую из детонаторов, подключенных к будильнику со снятым колокольчиком. Пробравшись на борт парома накануне вечером, они заведут будильник и установят время. Когда он утром сработает, металлический язычок дернется и, в отсутствие колокольчика, ударит по медному контакту. Это замкнет цепь с детонаторами, послав электрический импульс к «Нобелю-808». Бабах. Единственным нерешенным вопросом оставался размер пробоины. Большая приведет к быстрому затоплению судна, но похоронит всех находящихся на нижней палубе в водной могиле. Небольшая может сохранить жизни, но даст немцам на борту шанс спасти тяжелую воду. Пытаясь найти баланс между милосердием и эффективностью, диверсанты решили потопить корабль за пять минут, для чего, по их расчетам, нужна была пробоина 3–4 м в обхвате.
За несколько дней до отправки тяжелой воды рабочие «Веморка» начали сливать ее в четыре десятка 400-литровых бочек с этикетками «Калийный щелок». Менеджер, курировавший операцию, участвовал в заговоре и знал, что это, вероятно, будет стоить ему жизни: после диверсии нацисты обязательно арестуют и допросят его. Но он все равно выполнил свою задачу и сумел затянуть розлив как можно дольше, чтобы бочки попали на борт «Хидру» утром 20 февраля, в воскресенье, когда на пароме будет меньше всего местных жителей.
С точки зрения диверсантов, период подготовки прошел без малейших проблем. Но платой за такую удачу стала череда трагических совпадений прямо накануне операции. Обследовавший «Хидру» «скрипач» оделся таким образом, потому что по окрестностям гастролировал симфонический оркестр и незнакомец с футляром для скрипки не привлек бы особого внимания. Но на вечеринке в субботу, 19 февраля, один из организаторов операции услышал, как участвовавший в турне скрипач мирового класса упомянул о планах отправиться на пароме следующим утром. Поперхнувшись, заговорщик попытался убедить его задержаться и осмотреть достопримечательности. (Плато не такое уж и скучное, попробуйте покататься на лыжах!) Безрезультатно. На следующий вечер у скрипача был концерт в Осло, и он не мог остаться. Несчастный заговорщик мог только кивнуть. В тот же вечер мать другого заговорщика объявила о намерении ехать воскресным паромом, и он тоже не сумел отговорить ее. Сыну очень хотелось рассказать ей правду, но операция была настолько важной, что после тяжелой душевной борьбы он все же промолчал.