Армия и флот работали над этими летающими бомбами независимо: флот назвал свой проект «Наковальня», а армия – «Афродита», но идея была одной и той же. Для каждого боевого вылета требовалось два самолета – ведущий («мать») и ведомый («дитя»). Потрепанные бомбардировщики становились «детьми». Для подготовки такого самолета бригада механиков снимала с него все до последней мелочи, внутри и снаружи: ящики для боеприпасов, бомбодержатели, скамьи, столы, турели, пулеметы. Убирались даже несущие конструкции, после чего корпус бомбардировщиков приходилось укреплять досками. В целом, чертовски хорошо потрудившись, механики удаляли с бомбардировщика четыре тонны металла, облегчая его почти на четверть. Закончив, они уступали место другим бригадам, которые набивали «детей» взрывчаткой. Для этого использовался либо напалм (гелеобразный бензин), либо нитрокрахмал (кислоты, смешанные с кукурузным крахмалом, обычный компонент ручных гранат того времени). Взрывчатка поступала упакованной в ящики, и каждый бомбардировщик вмещал их примерно 10 тонн. Нагруженный таким образом бомбардировщик превращался в бомбу.
Поднять такую летающую бомбу с земли было очень трудно. Единственным нетронутым элементом самолета оставалось кресло пилота, и, если вам когда-либо доводилось вести загруженный под завязку микроавтобус, вы можете себе представить, как все это громыхало по взлетно-посадочной полосе. Как будто вокруг вас трясется мебель, нависая над вашими плечами и зловеще кренясь от каждого толчка, – только в этом случае стучат не лампы и книжные полки, а ящики с напалмом. И пилоту, нужно сказать, еще повезло. Хотя в самолете оставалось только одно сиденье, для выполнения операций «Наковальня» и «Афродита» требовалось два человека – пилот и инженер, которому во время взлета приходилось бы сидеть на полу, обхватив сиденье руками и ногами и моля Бога, чтобы взлет оказался плавным.
Поднявшись в воздух, пилот переходил бы в крейсерский режим полета на высоте 550 м, а инженер поднимался бы с пола и настраивал бы автопилот – ряд гироскопов, контролирующих тангаж, крен и рыскание. Каждый гироскоп должен был быть откалиброван независимо, ведь именно на них ложилась основная работа по доставке летающей бомбы во Францию. Но не вся. Чтобы направить самолет точно в бункер, нужен более точный контроль, чем может обеспечить автопилот; тут-то в дело и вступал ведущий самолет. У «матери» имелась возможность дистанционного управления, что позволяло ей направлять «дитя» левее или правее, а также отправлять его в пике. Единственная проблема заключалась в том, что, учитывая слабое в то время развитие электроники, комплект дистанционного управления нельзя было просто купить и установить. Необходимо было подключить и откалибровать несколько различных схем, изготовленных на заказ, и все это можно было сделать только в полете. В общем, на работу со всем этим оборудованием у инженера уходило бы около получаса.
Когда этот этап был завершен, инженер передавал бы на ведущий самолет кодовое слово (например, «смени картинку»), и «мать» брала управление на себя. Окончив свою миссию, инженер должен был спуститься в брюхо самолета через люк и пролезть через проход шириной в 60 см к аварийному выходу. Там он пристегивал бы парашют и, пытаясь не обращать внимания на вращающийся в паре метров от своей головы пропеллер, бросался бы в бездонную синеву.
Пилот между тем должен был провести ряд проверок, чтобы убедиться, что схемы дистанционного управления работают. Сделав это, он направлял бы «дитя» в сторону Франции и пускал его в плавное пикирование со скоростью 280 км/ч. Затем спускался бы через люк в полу и повторял путь инженера к парашютному отсеку. При этом ему нужно было торопиться, потому что самолет уже снижался, а прыжок с парашютом с высоты ниже 300 м равносилен самоубийству. Но перед прыжком нужно было сделать еще одно – активировать взрыватель. Для этого необходимо было найти несколько кабелей на большом блоке электроники и выдернуть их – по сути, взвести курок самого большого в мире револьвера. А затем – пошел! Если самолет все еще летел над Англией, пилот приземлился бы в поле или на пастбище. В противном случае ему предстояло купание в Ла-Манше.
С этого момента «мать», летящая высоко над «ребенком», управляла бы его полетом во Францию. (Бомбардировщики-бомбы сверху окрашивали в белый или желтый цвет, чтобы их было лучше видно.) Как только «дитя» приблизилось бы к бункеру, в ведущем самолете нажимали «тумблер сброса», чтобы перевести рули высоты ведомой машины в нижнее положение. Это должно было направить «дитя» прямиком на бункер и мощным взрывом избавить мир от атомных ракет Гитлера.
Самая опасная часть операции была связана с так называемой прыжковой командой – пилотом и инженером самолета-«ребенка». Потому что, хоть они и не были японскими камикадзе (теоретически оба выживали), их миссия была ненамного безопаснее. С тем же успехом можно было попытаться прокатиться на торпеде до авианосца. Список обстоятельств, из-за которых все могло пойти наперекосяк, при такой операции весьма внушителен, но вот несколько основных. Взрывчатка по своей природе нестабильна, а электроника тогда была не слишком надежной, поэтому резкий взлет или турбулентность в воздухе могли привести к детонации. Не менее опасным было покидание самолета. В наш век бабушек-парашютисток об этом легко забыть, но прыжки с парашютом, особенно на таких низких высотах, некогда считались делом отчаянным: инструкции часто советовали пилотам не прыгать, а совершать, если есть малейшая возможность, аварийную посадку, даже если самолет полон топлива. Но и без учета этих опасностей шансы на успех проекта «Наковальня/Афродита» были невелики. Будучи весьма вместительными, бомбардировщики могли поднять значительное количество взрывчатки, но в то же время оказались слишком хорошо спроектированы для такого типа заданий: они были настолько стабильны в полете, что их было трудно заставить резко спикировать. А хуже всего было то, что, хотя бетонные бункеры во Франции равнялись по площади нескольким футбольным полям, их наиболее уязвимые точки, особенно жерла орудий «Фау-3» в Мимойеке, составляли всего несколько метров в ширину.
Но страх перед «чудо-оружием» Гитлера снова перевесил все другие соображения, и весной 1944 г. ВМС США начали реализовывать планы по превращению потрепанных войной бомбардировщиков PB4Y-1 Liberator в летающие бомбы. К счастью для Джо Кеннеди, Liberator оказался самолетом со сверхсложной системой управления, которую он уже освоил, а «Наковальня» была той самой безумной героической миссией, о которой он до смерти мечтал.
Глава 40Толстый капитан
Летом 1944 г., после нескольких месяцев безделья, отряд «Алсос» наконец-то дождался в Италии хоть какого-то дела. В середине мая союзники захватили горный монастырь Монтекассино, и остальная территория измученной войной страны перешла под их контроль в кратчайшие сроки. Рим пал уже 4 июня. В Неаполе Борис Паш посадил остатки своей команды в джипы и проехал 190 км на север. 5 июня в 8 часов утра они добрались до Рима и немедленно отправились на поиски Эдоардо Амальди, надеясь, что немцы не прихватили его с собой.
Не прихватили. Когда Паш и компания остановили свои джипы возле дома Амальди, их окружила толпа детей, пораженных присутствием настоящих американцев. Солдаты улыбались и гладили детвору по головам, но не задерживались. В документах операции «Акула» Амальди описывался как худощавый человек ростом 165 см «с голубыми глазами, каштановыми волосами и в очках в черепаховой оправе», и Паш испытал огромное облегчение, обнаружив по указанному адресу господина, соответствовавшего этому описанию. Спустя шесть бесплодных месяцев «Алсос» достиг своей первой цели.
Паш объяснил Амальди, что «Алсосу» придется задержать и допросить его, и Амальди воспринял это с юмором. В самом деле, он был польщен, что могущественные американцы проявили к нему интерес и даже назвали его «доктором». Когда Рим заняли немцы, сказал он, они устраивали облавы только на военных, полностью игнорируя ученых.
Каким бы облегчением ни была для него встреча с Амальди, о беседе с ним Паш вспоминал безо всякого удовольствия. Он внутренне опасался, что Амальди упрекнет его за неудачу с «Акулой». Но в итоге Паш не выдержал напряжения и сам поднял эту тему: «Нам очень жаль, доктор Амальди, что мы зря подвергли вас опасности».
Физик спросил, что он имеет в виду.
«Я имею в виду то время, когда наш агент связался с вами по поводу этого плана перебраться через линию фронта», – ответил он.
Амальди выглядел озадаченным: «Должно быть, это какая-то ошибка, полковник Паш. Я ничего не слышал о таком плане».
Настала очередь Паша выглядеть озадаченным: «Вы хотите сказать, доктор, что вас не предупредили, что в конце февраля вам нужно быть на пляже, где вас подберет катер?»
Амальди заморгал – он понятия не имел, о чем говорил Паш.
Тут-то Паш все и понял. Задержки с «Акулой», изменение планов, необъяснимые отмены операции – УСС все время пудрило ему мозги. Возможно, УСС действительно намеревалось ему помочь и просто напортачило. А может, они никогда и не собирались помогать и морочили Пашу голову. Возможно, все это было частью какого-то более масштабного замысла, которого он не мог постичь. Как бы то ни было, они выставили Паша дураком. Ему удалось сохранить перед Амальди лицо, сказав, что он, должно быть, что-то неправильно понял у себя на базе. «Но шестеренки у меня в голове заискрили», – вспоминал он впоследствии.
Закончив разговор, Паш строго приказал Амальди оставаться в Риме, а затем отправился на поиски другого физика. После этого он удалился к себе в номер в местном отеле, планируя опросить Амальди и остальных на следующий день. Но едва он уселся после ужина со стаканом кьянти, в дверь постучал Амальди. Он выглядел взбудораженным.
– Там внизу, в холле, американский капитан. У него приказ забрать меня, – сказал Амальди.
– Чей приказ? – спросил Паш.