В апреле 1944 г., после полугода в Англии и недолгого пребывания в Массачусетском технологическом институте, Гаудсмит был вызван в Вашингтон для получения нового задания; он подозревал, что это будут сверхсекретные радарные разработки. Армия поселила его в отеле, что произвело на Гаудсмита впечатление, поскольку во время войны свободные номера в столице было трудно найти и еще труднее оплатить. Около недели он дожидался инструкций и наконец позвонил, чтобы узнать, в чем дело. В Пентагоне его отшили. (Вы не представляете, как здесь все загружены.) Он прождал еще неделю – ничего. Потом еще одну. Уже сердясь, он позвонил еще раз и получил очередную отговорку. (Мы свяжемся с вами, когда нам будет удобно, Сэм.) Такая задержка казалась ему унизительной: они что, думают, ему нечего делать? Он очень хотел, чтобы ему было что делать.
Задержка, разумеется, не была случайностью. Военная разведка поместила Гаудсмита под колпак, прослушивая его телефон в отеле и следя за ним по всему городу, чтобы узнать, не встречается ли он с какими-нибудь подозрительными субъектами. (За Мо Бергом, скорее всего, тоже наблюдали, пока он торчал в Вашингтоне.) Очевидно, Гаудсмит прошел испытание, и в мае его наконец вызвали к генералу Гровсу в Пентагон.
Гаудсмит все еще полагал, что будет заниматься радарами, но заместитель Гровса быстро развеял его заблуждения. Задание оказалось куда более серьезным – ядерный шпионаж. Гаудсмит впервые услышал о миссии «Алсос», когда узнал, что будет одним из ее руководителей. Затем заместитель Гровса заставил его принести присягу на верность Соединенным Штатам.
Позже Гаудсмит утверждал, что так и не понял, почему его выбрали научным руководителем «Алсоса». Если учитывать его исследовательский опыт и знакомство с Европой, это было некоторым лукавством, но все же для кураторов миссии он определенно не был первым кандидатом. Из-за оплошности канцелярии Гаудсмит случайно увидел копию своего личного дела, где содержалась нелицеприятная оценка его плюсов и минусов. Плюс: он знаком с ядерной физикой. Минус: «его имя не добавляет миссии престижа». Плюс: его дружба с немецкими учеными может помочь получать информацию. Минус: он отличается раздражительностью и бестактностью – оба эти качества являются недостатками в разведывательной работе. Другие «за» либо были едва ли не оскорбительными («доктора Гаудсмита рекомендовали в основном потому, что он сейчас не занят»), либо всерьез пугали (раз он ничего не знает о Манхэттенском проекте, то не сможет выдать под пыткой какие-либо секреты). Все это не слишком укрепило его уверенность в себе.
Не укрепила ее и встреча с Борисом Пашем. Паш специально прилетел из Европы в Вашингтон, чтобы встретиться с Гаудсмитом, но не скрывал своего скептицизма по поводу включения в состав миссии кабинетных ученых. Паш называл их волосатиками, радикалами и выражал сомнение, что они не сломаются на передовой. Гаудсмит был полностью согласен: он тоже думал, что сломается. Как вспоминал впоследствии Паш, Гаудсмит признался, что «предпочитает удобства цивилизации и тишину мирной лаборатории, а не кланяться под пулями противника или прыгать с парашютом в тыл врага не входит в число его увлечений». Паш только посмеялся: «Я обещал, что, если нам придется прыгать, я пойду первым и подготовлю мягкое приземление».
Как бы то ни было, Гаудсмит проглотил свои возражения и в день высадки в Нормандии отправился в Лондон, где располагался небольшой вспомогательный филиал «Алсоса». Там он провел несколько месяцев, собирая досье на французских и немецких физиков – своеобразную сводку научных правонарушений – и тщательно изучая последние разведданные. Для предстоящей отправки на фронт он упаковал вещи согласно зловещему списку: каска, шерстяные кальсоны, противогаз и дополнительная страховка жизни. Больше всего ему запомнился комментарий британских агентов к показанным ими фотографиям гигантских бетонных бункеров на севере Франции: нацисты, утверждали они, не стали бы прикладывать такие усилия ради запуска обычных снарядов – это должно было быть что-то особенное, возможно ядерное. Гаудсмиту пришлось лично проверить эту теорию, когда через несколько дней после его приезда Лондон был обстрелян ракетами «Фау-1». Он провел много мучительных часов, сползая в воронки со счетчиком Гейгера и готовясь вприпрыжку бежать наверх, как только тот начнет щелкать. Добро пожаловать на войну, волосатик.
Тем временем Борис Паш собирался вторгнуться во Францию. Недавний прорыв генерала Паттона отбросил немецкую армию и освободил французское побережье в районе Л'Аркуэста (Порт Науки), где, по слухам, скрывался Фредерик Жолио. В начале августа Пентагон отправил Пашу срочную шифрованную радиограмму с приказом немедленно пробраться туда и найти ученого. «У меня все еще звенели в ушах слова, которые мне сказали [ранее] в Вашингтоне, – вспоминал Паш о своей высадке на пляже Омаха-Бич. – "Малейшее промедление – и мы можем понести колоссальные потери, а то и проиграть войну"». Паш с напарником раздобыли джип, прикрепили на капот армейский спальный мешок, чтобы защитить мотор от пуль снайперов, и тронулись в путь. Они ехали день и ночь, огибая тлеющие на обочинах танки; спали урывками – то в каком-то саду, то в поле.
Л'Аркуэст оказался крохотным: по большому счету это была единственная улица с каменной церковью и кладбищем по одну сторону и лавками и кабаком – по другую. Однако нацисты еще не совсем оттуда ушли; бои шли в лесу неподалеку от коттеджа Жолио. Паш все равно решил рискнуть и велел местному жителю с растрепанной бородой – как выяснилось, родственнику Жолио – указать им дорогу. Тот вывел их на окраину поселка к тропе, заросшей сорняками. «Voilà», – сказал он, отказавшись идти дальше. Нацисты заминировали лес, и там уже погибли семь бойцов французского Сопротивления. Проводник все же пообещал внести свой вклад в успех их дальнейшей миссии: «Я вернусь домой и выпью за то, чтобы вы остались целы и невредимы». Вот спасибо.
Паш с напарником начали самостоятельно пробираться через подлесок, проверяя каждый сантиметр на наличие растяжек и мин-ловушек. На полпути кто-то начал стрелять, и они нырнули в укрытие, затаив дыхание. Но едва стрельба пошла на спад, снова двинулись в путь, не желая задерживаться ни на минуту.
Коттедж семьи Кюри представлял собой красивый двухэтажный каменный дом с высокими окнами на фасаде. Но когда Паш с винтовкой наизготове добрался до лужайки Maison Curie, он увидел, что входная дверь приоткрыта. Толкнув ее, он заглянул внутрь – и его сердце упало: внутри было пусто. «Там не было ни мебели, ни чего-либо другого». Его напарник все равно обыскал комнаты, хоть это и было бессмысленно. Жолио исчез.
По крайней мере, стрельба снаружи стихла, поэтому Паш жестом показал: уходим. Но едва он появился в дверном проеме, как несколько пуль разнесли в щепки притолоку прямо над его головой. Они бросились на землю и поползли по-пластунски. В отличие от дома, лес отнюдь не был пуст, и в воздухе над ними обменивались любезностями автоматы и винтовки. Напарники вернулись в поселок невредимыми, но это служило слабым утешением. Несмотря на всю суматоху, произведенную «Алсосом» в Италии, результаты команды были мизерными – всего несколько второсортных ядерщиков. При этом Паш даже не получил от них сколь-либо значимой информации – ее получил Мо Берг. Во время последних поездок в Вашингтон Паш чувствовал, что над «Алсосом» сгущаются тучи; кое-кто вообще настаивал на том, что проект нужно закрыть. Он понимал, что провал с Жолио только укрепит позиции противников миссии, сколь бы несправедливо это ни было.
Через несколько дней Паш получил приказ возобновить охоту за Жолио, как только будет освобожден Париж. За приказом не последовало ни единого слова поддержки, и, хотя ничего тревожного никто тоже не сказал, Паш чувствовал, что для «Алсоса» это будет последним шансом. «Если в Париже мы снова останемся с носом, я застрелюсь или перейду к немцам, – писал он коллеге. – Или, хуже того, присоединюсь к русским». Для гордого ветерана Белой армии это был настоящий крик отчаяния.
Союзники рассчитывали взять Париж в начале сентября, и Паш планировал свою операцию, исходя из этого. Поэтому, когда сопротивление немцев начало всерьез ослабевать уже 23 августа, ему пришлось действовать, не теряя ни минуты. Он выклянчил для себя и трех товарищей два джипа из штаба сухопутных сил в Ренне и рванул в Париж налегке, прихватив только карту и полевую кухню. Один из четверки даже не входил в «Алсос» – ему просто наскучила штабная работа, и он захотел приключений. Пашу он понравился, и он взял его не задумываясь. Этот парень недавно подобрал бездомного щенка с белым туловищем и черной головой, так что они нарекли пса Алсосом и взяли с собой в качестве талисмана.
Четверка подъехала к Парижу с юга. Они пытались передвигаться скрытно, но при том энтузиазме, с которым приветствовали их местные жители, это оказалось невозможно. Крестьяне высовывались из окон каждого дома, мимо которого они проезжали, и махали красно-бело-синими флагами. В любой деревне толпы людей так тесно обступали джипы, что им едва удавалось проехать. Мужчины совали им бутылки с вином, а женщины запрыгивали на подножки, чтобы расцеловать их. Тем не менее поездка не была безопасной. Две тысячи нацистских солдат рыскали по дорогам, ведущим к Парижу, а тысячи других сражались с восставшими в городе. Однако самую большую угрозу для миссии представляли французские войска. До сих пор война была для Франции сплошным унижением: линия Мажино, коллаборационистское правительство Виши, нацисты, торжественно марширующие по Елисейским Полям. Французы отчаянно хотели реабилитироваться, и на совещаниях с союзным командованием их генералы настаивали на том, чтобы французская армия первой вошла в Париж в качестве освободителей. К сожалению, из-за постоянных поражений французские солдаты страшились столкновений с немцами. Даже когда обычные парижане уже отважно сражались с вермахтом в столице, регулярные войска медлили и торчали в сельской местности, теряя день за днем.