Таким образом, из-за непредвиденной помехи полковник не смог совершить последний подъем в гору, чтобы лично взять под стражу Вернера Гейзенберга.
Но никакая боль не могла омрачить триумф Паша после всего, через что он прошел, причем не только в тот день, но и в течение долгих бесплодных месяцев в Италии, когда «Алсосу», казалось, было не миновать роспуска. Он уже знал, что накануне под Мюнхеном арестовали Курта Дибнера, и, когда через час его люди вернулись с Гейзенбергом, Паш ощутил прилив удовлетворения: все до единого члены Уранового клуба были теперь в руках у американцев. «Молния-А» поразила Германию.
Видя количество солдат и транспортных средств, которыми рисковали американцы, чтобы захватить Гейзенберга, его соседи ощутили благоговейный трепет. «Даже Сталину не предоставили бы такой конвой», – подивился один. Но под впечатлением были не только местные жители. Когда отряд покидал Урфельд, Гейзенберг спросил одного американца, что тот думает об этом месте. Солдат обернулся и посмотрел вокруг: лес, гора, холодное прозрачное озеро в долине. Чуть помолчав, он признался, что объездил весь мир, но это самое красивое место из всех, что он когда-либо видел.
Через пять дней война в Европе завершилась капитуляцией Германии. «Алсос» отпраздновал это событие, вдрызг упившись превосходным вином, реквизированным из винного погреба Вайцзеккера. Взяв на абордаж весь Урановый клуб, этот отряд отморозков мог позволить себе великодушие по отношению к русским и пригласил на свою вечеринку стоявший поблизости советский взвод. Изрядно набравшийся Борис Паш (его ребра, по-видимому, хорошо заживали) вызвал бурю восторга, исполнив традиционный русский танец – пройдясь вприсядку.
Однако веселились не все участники «Алсоса». Сэмюэл Гаудсмит и в лучшие времена жаловался на жизнь, но на этой неделе ему пришлось совсем нелегко. Двумя днями ранее он провел допрос своего былого кумира Вернера Гейзенберга – неприятная, но неизбежная обязанность. Несмотря на поражение Германии, Гейзенберг оставался таким же самоуверенным и рассеянным, как всегда, и с энтузиазмом принялся рассказывать Гаудсмиту обо всем, чего достиг с помощью своих урановых машин, особенно о коэффициенте размножения нейтронов в 670 %. Затем он спросил Гаудсмита, осмелились ли американцы проводить столь сложные исследования. Из соображений безопасности Гаудсмит не мог открыть Гейзенбергу правду – что Манхэттенский проект намного обогнал Урановый клуб и ученые из Лос-Аламоса только посмеялись бы над его жалкими 670 %. Но и лгать старому другу он не хотел. В конце концов он пробормотал, что «некоторые особенности немецких экспериментов стали для него новостью», и позволил Гейзенбергу делать собственные выводы. Гейзенберг сделал – самый лестный для себя из всех возможных. Он сказал Гаудсмиту, чтобы тот не переживал: скоро и он освоит эту реакторную премудрость. В порыве великодушия Гейзенберг даже предложил провести для американцев экскурсию по его атомному погребу, который Паш уже взорвал.
От этой «полной печальной иронии» встречи Гаудсмиту было не по себе. И все же, возможно пытаясь оживить прежнюю дружбу, он в какой-то момент предложил Гейзенбергу работу в Соединенных Штатах, как сделал это в Мичигане шестью годами ранее. «Не хотели бы вы поехать в Америку и поработать с нами?» – спросил он.
Гейзенберг отказался. «Я нужен Германии», – настаивал он. Гаудсмит мог только вздохнуть. Точно такой же ответ Гейзенберг дал и в Анн-Арборе, слово в слово. Шесть лет войны нисколько не изменили его.
На той неделе Гаудсмиту пришлось проглотить еще одну горькую пилюлю. За несколько дней до беседы с Гейзенбергом, еще в Хайгерлохе, у него состоялся мучительный разговор с Максом фон Лауэ, одним из арестованных там физиков-ядерщиков. Фон Лауэ давно дружил с голландским физиком Дирком Костером, который пытался спасти родителей Гаудсмита. Как и Гейзенбергу, Костер написал фон Лауэ письмо, в котором умолял его заступиться за них перед немецкими властями. Гаудсмит знал об этом и снова нарушил правила братания с врагом, отведя фон Лауэ в сторону, чтобы потихоньку спросить, есть ли у него сколь-либо определенные сведения об Исааке и Марианне.
Такие сведения у фон Лауэ были. «Мне очень жаль», – сказал он.
Позже Гаудсмит узнал, что они оба погибли в Освенциме 11 февраля 1943 г., в день 70-летия его отца. Хотя он давно подозревал истину, услышанное от фон Лауэ вновь разбередило эту рану. Боль долго не проходила и мешала ему от души радоваться в день окончания войны в Европе.
Несколько месяцев спустя Гаудсмит услышал еще кое-что, что сделало ту неделю даже более болезненной, отравив воспоминания о ней. Ибо он наконец узнал полную историю письма, которое Дирк Костер отправил Гейзенбергу с мольбой о помощи. Тот получил его либо в конце 1942 г., либо в самом начале 1943-го (точная дата остается неизвестной) и, несмотря на настоятельность просьбы, ничего не сделал. Он колебался, тянул время и ответил Костеру лишь через несколько недель короткой прохладной запиской. Он начал с восхищения научными достижениями Гаудсмита. Затем с расчетливым лукавством отметил, что тот всегда поддерживал немецких ученых в Америке. Наконец Гейзенберг подошел к сути дела, написав, что «было бы крайне прискорбно, если бы родители [Гаудсмита] по неизвестным мне причинам испытали сложности в Голландии». Записка была датирована 16 февраля, пятым днем после смерти Гаудсмитов.
Когда Гаудсмит узнал об этой записке, он был ошеломлен. Сложности? По неизвестным мне причинам? Неужели Гейзенберг действительно считал холокост всего лишь бюрократической ошибкой? Трусливая сладкоречивая ложь. Более того, его старый друг даже не пытался связаться с властями Германии. Он просто написал частное письмо Костеру и умыл руки.
Трудно не сравнить поведение Гейзенберга в этом случае с его решительными действиями в собственную защиту во время атаки на «еврейскую физику». В том случае, чтобы сохранить свою честь, он обратился напрямую к Гиммлеру и выдержал полноценное расследование СС, рискуя репутацией и свободой своей семьи. А когда на кону стояли жизни родителей его друга, он едва удосужился взяться за перо. Гаудсмит был достаточно опытным человеком, чтобы понимать, что Гейзенберг, скорее всего, не смог бы спасти его родителей. Но он так и не простил своему другу того, что тот даже не попробовал. Как позднее выразился Гаудсмит, Гейзенберг «старался спасти "еврейскую физику" с большей энергией и успехом, чем еврейские жизни».
Глава 58Гоймания
После несостоявшегося покушения Мо Берг остался в Швейцарии и вскоре сдружился со своим коллегой, тайным агентом Флейтой. Они вместе купались в озерах, подолгу катались на велосипедах, а также целыми днями поглощали газеты в кафе Цюриха. Жена и дети Флейты полюбили этого верзилу, прозвали его Пушистиком и приглашали с собой на горнолыжные курорты. Берг, в свою очередь, сочинял об этой семье шуточные песни и исполнял их, немилосердно фальшивя. Тед Уильямс однажды сказал о своем товарище по команде Red Sox: «Я никогда не видел, чтобы он смеялся». Один же из детей Флейты вспоминал другого Берга: «Мы никогда не видели его печальным».
Но Берг не просто веселился – он продолжал работать в Цюрихе шпионом. На самом деле он готовился проникнуть в Германию, а тем временем начал выслеживать в городе некоторых пронацистски настроенных физиков. Однажды он даже припудрил волосы «под седину», последовал за ученым в библиотеку и проверил книги, которые тот читал. Когда стало ясно, что этот человек набрасывает схему циклотрона, Берг каким-то образом сделал копии его чертежей и отправил их в Вашингтон.
Со временем, однако, давняя страсть к путешествиям вновь обуяла Берга. Когда генерал Гровс внезапно отменил германскую операцию, кетчер оставил свой пост в Цюрихе и пустился странствовать по Европе. Некоторые его поездки имели потенциальную ценность для разведки: например, он был в Бухенвальде в день освобождения концлагеря. Другие не были с нею связаны: среди прочего он навестил лингвиста, чьи исследования кельтских и римских географических названий чем-то его привлекли. Но бóльшую часть времени Берг просто находился в самоволке, заезжая вечерами в разные города, чтобы навестить друзей и исчезнуть с рассветом.
Мотаясь по Европе, Берг прибегал к некоторым уловкам, чтобы путешествовать с комфортом. В каждом новом городе он находил местное представительство УСС и просил аванс из бюджета специальных операций, объясняя, что долг можно записать на его счет в Вашингтоне. Он регулярно уходил со 100 или 200 долларами, а иногда брал и до 2000 долларов (сегодня это было бы 30 000). Он также просил сотрудников выписаться вместо него из отеля и отправить эти счета в Вашингтон, зная, что плохо налаженная бухгалтерия УСС никогда ничего не заметит.
В течение этих месяцев Берг иногда выполнял и реальную работу: в апреле, например, он лично доставил приличную пачку шпионских документов в США. Но, вернувшись в мае в Европу, он снова начал болтаться по континенту: Лондон, Париж, Цюрих, Марсель, Рим, Флоренция, Зальцбург, Мюнхен, Франкфурт. (В трех последних он злорадствовал: «Германия повержена и страдает; как же мне это нравится!») У него не было никаких задач, только смутная надежда, что УСС или Гровс придумает, чем ему заняться. Он чувствовал себя отвергнутым.
При этом известный бейсболист вряд ли мог все время ездить по Европе инкогнито, учитывая, что в каждом городе было полно американских солдат. Не единожды какой-нибудь незнакомец бросался к нему на улице с воплем: «Ты, случайно, не Мо Берг?» Обычно он либо игнорировал таких людей, либо изображал удивление и бормотал что-то на местном диалекте французского или итальянского, прежде чем смыться. Правда, временами Берг все-таки позволял себе маленькие шалости. Как-то раз он наткнулся на группу солдат, которые хотели организовать игру. Для полного состава им не хватало кетчера, и они спросили болтавшегося поблизости высокого чернявого незнакомца, не возьмется ли он сыграть на этой позиции. Берг заверил, что сделает все возможное. Вскоре один много о себе возомнивший военный решил испытать старика и украсть базу, но Берг, поймав мяч, запустил его из дома так, что бегущий отстал на три метра. Тут до другого игрока, родом из Бруклина, дошло, кто этот загадочный тип. «Господи Иисусе, да это же Мо Бейг! – завопил он. – Надо же, здесь, в Гоймании».