— Ха! И он еще осмеливается спрашивать? Отец Раймонд, настоятель монастыря на горе Святого Михаила, подал в бальяж жалобу о том, что некий послушник, именем Грегуар, садовник, изготовил поддельную финансовую грамоту, посредством которой имеет намерения от имени обители присвоить себе крупные суммы в банковской конторе братьев Клюве! Так?
— Что вы такое говорите, ваша милость? Клянусь святой Катериной, я…
— Молчать! — Чиновник хлопнул по столу какой-то толстой книгой. — Сию грамоту видел у тебя добропорядочный семьянин господин Мерсье — боцман со «Святой Женевьевы»! Или ты не плыл на этом судне?
— Плыл.
— Вот видишь! Далее… Ты, Грегуар-садовник, оказывается, совершил изнасилование некоей девицы Катрин Офли, девственницы, вернее теперь уже бывшей девственницы, которая тоже подала жалобу господину королевскому интенданту.
— Изнасиловал?! Да это же ложь, ложь! Я все время находился в монастыре на горе Сен-Мишель, это кто угодно из братии подтвердит!
— Точно подтвердит? — В голосе судьи послышались благосклонные нотки. — Честно говоря, ты, послушник Грегуар, производишь на меня благоприятное впечатление… в отличие от девицы Катрин Офли, которая, очень может быть, тебя зачем-то оклеветала.
— Так и есть, ваша милость!
— Ладно, завтра здесь будет проездом отец Николя, архивариус из аббатства…
— Отец Николя!!! — обрадованно воскликнул послушник.
— Надеюсь, он подтвердит твои слова…
— О да! Несомненно!
— И, конечно, захочет ознакомиться с грамотой…
— Да нет у меня ничего подобного!
— Нет? И ты сможешь поклясться в этом на мощах святой Катерины?
Послушник замялся — открыто святотатствовать даже ради брата-иезуита? Пожалуй, это был бы уже перебор.
— Видишь эту книгу, послушник Грегуар? — Судейский поднял со стола пухлый том. — Знаешь, что это? Большой кутюм Нормандии! Сборник всех и всяческих законов. Клянусь, если в нем найдется хоть одна статья, подходящая для твоего дела, я тебя тут же отпущу. Естественно, с соблюдением всех необходимых формальностей.
Выслушав это, послушник перевел дух и улыбнулся:
— Осмелюсь надеяться на лучшее, ваша милость.
— Надейся…
Чиновник лихо пролистнул книгу… и вдруг замер. Грегуар вытянул шею.
— Кто, будучи обвиненным в изготовлении фальшивых грамот, осмелится заявить, что это не фальшивки… Вроде похоже?
— Похоже, похоже, ваша милость! — закричал послушник. — Читайте же, умоляю!
— …тот должен предъявить королевскому суду сии грамоты, и, буде оные окажутся не имеющими преступной цены, означенный обвиняемый, на основании «Большого кутюма Нормандии», объявляется свободным от обвинения.
— Я согласен, согласен! — перекрестившись, воскликнул послушник. — Ваша милость, я сейчас же предоставлю вам эти грамоты… Я…
— Мне некогда ждать, — оборвал его чиновник. — Видишь ли, я сейчас уезжаю по одному крайне важному и весьма запутанному делу. Вернусь дней через десять — все это время ты посидишь в темнице, ну а когда вернусь, так и быть, предъявишь суду свои грамоты.
— Десять дней… О, ваша милость! — Упав на колени, Грегуар взмолился. — Подождите же… Или, если хотите, пойдемте со мной, здесь недалеко…
— Вот еще!
— Заклинаю вас именем святой Катерины! Вы куда едете?
— В гавань.
— Вот видите! Это как раз по пути…
— По пути… — Судейский вздохнул. — Чем-то ты мне пришелся по душе, Грегуар. Не знаю…
— О, я буду долго молиться за вас, ваша милость!
— Ладно, так и быть, идем… Раз, говоришь, недалеко…
— Рядом, ваша милость. Совсем рядом!
— Пойдешь впереди, а судейские слуги будут приглядывать за тобой, чтоб не сбежал.
— Как можно?!
— Я же отправлюсь за вами следом.
Они добрались до побережья безо всяких коллизий. Попросив подождать, послушник юркнул в кусты и сразу же вынырнул обратно, держа в руках несколько скрученных в свитки грамот, очень на то похоже, даже не бумажных, а пергаментных.
— Вот они!
Здоровяк передал грамоты судейскому.
— «Ин Ператор Демеустри»… — развернув, волнуясь, прочел Иван и, сдвинув на затылок шляпу, весело засмеялся. — Они!
А Грегуар, садовник Грегуар, тайный иезуит Грегуар, обманутый послушник, широко распахнул глаза от удивления и обиды, неожиданно для себя узнав в строгом судейском… того самого молодого дворянина, что когда-то проходил по внутреннему дворику аббатства Мон-Сен-Мишель и едва не повредил розы! Да и остальные, если хорошо приглядеться…
— Отдайте! — Вытащив из рукава кинжал, послушник бросился на Ивана… и, отлетев в сторону, затих, вытянувшись на белом песке пляжа.
— Ишь, — подул на кулак Прохор. — Прыгают тут всякие. Скачут.
— Надеюсь, ты там его не насмерть пришиб? — Иван вскинул глаза.
— Да через часок оклемается, — прищурился кулачник. — Нешто я не знаю, как бить надо, Иване?
А Иван еще раз вчитался в буквицы, и сердце его пело, а в груди клокотала буйная радость. Ведь они выполнили приказ, выполнили! Вот они, грамоты — «Ин Ператор Демеустри»!
ЭпилогДома!
Осенний день — такие редки! —
Погож и молчалив.
Баркас тихвинского купца Лаврентия Селиверстова тяжело утюжил свинцовые воды Балтики. Лил мелкий дождь, и низкое серое небо сливалось с морем. Огромные волны вздыбливали суденышко на своих покатых спинах, словно дышали: вдох — вверх, выдох — вниз. Каждый выдох сопровождался тучей холодных брызг, бьющих прямо в лицо впередсмотрящему юнге Михейке. Парнишка ежился, упрямо протирая глаза, и упорно высматривал берег.
А он, берег-то, как раз и должен бы показаться, пора, ведь не сбились же с курса, стыдоба — тихвинским-то мореходам да от Стокгольма-города к Неве-реке дорожку не отыскать!
— Ну, как? — Старясь не поскользнуться на палубе, Иван подобрался к бушприту.
Михей улыбнулся во весь щербатый рот:
— Скоро придем, господине! Эвон, волнищи-то куда как меньше стали — уж точно в залив вошли.
Иван, хотя и не заметил, что волны стали меньше, кивнул и заговорил с юнгой о превратностях осенних плаваний.
— А куда нам деваться? — охотно рассказывал Михей. — Пока туда доберешься, в Стекольны… Вроде бы не так уж и далеко, да на таможне ладожской простоишь сколько, особливо ежели знакомцев нет. Пока в Швецию придешь… хорошо если к июлю месяцу… пока товар продашь да чего нового купишь — оглянуться не успеешь, как лето на зиму поворотит. Мы-то еще хорошо обернулись: и быстро, и с прибытком — эвон сколько меди везем!
— Ты болтай-болтай, да меру знай! — подобравшись сзади, зло оборвал парня купец. — Ишь, разинул хлебало!
— Ой, Лаврентий Федорыч! — Иван прищурился и расхохотался. — Нешто я в Стокгольме не видел, как вы медные слитки грузили? А я, между прочим, слыхал, что в Швеции русским запрещено медь продавать.
— Ну, это кому как, — довольно ухмыльнулся купец. — Людей нужных знать надобно…
— Я вижу, уж ты-то знаешь.
— Да знаю…
— Эвон! — перебивая беседу, вдруг закричал юнга. — Матера! Земля!
Купец приставил ко лбу широкую ладонь, улыбнулся:
— И впрямь земля. Губа Невская. Теперь скоро уж и Орешек, так что, можно сказать, приплыли — вот она, Родина!
— Родина, — тихо повторил Иван, вглядываясь в мутную зеленовато-серую мглу.
Впереди показался низкий берег и устье широкой реки, по обеим сторонам которого виднелись разбросанные там и сям деревни, в большинстве своем — чухонские, но попадались и русские и даже смешанные — не поймешь какие. Места эти издревле принадлежали то новгородцам, то шведам, и население было само себе на уме: примучивали поборами русские — поглядывало в сторону Швеции, ну и, соответственно, наоборот.
— Лодка! — обернувшись, воскликнул Михей. — Кажись, к нам грябают.
— К нам, а то к кому же? — потеребив узкую, по шведской моде бородку, усмехнулся Лаврентий. Сей тихвинский купец и сам был похож на шведа или немца — короткий камзол, плащ, высокие сапоги ботфорты — обычно на невских берегах так и одевались удобства ради.
Вытащив из-за пояса подзорную трубу, Лаврентий приложил ее к правому глазу:
— Точно, лоцманский челн. А вон и Тимоха-лоцман!
— Тимоха?! — радостно переспросил Иван. — Это не с Тихвинского ль посада?
— Оттуль.
— Так я ж его знаю! То знакомец мой давний!
Купец засмеялся:
— Не повезло твоему купцу, господине! Лоцман-то нам ни к чему.
Иван не слушал, просто стоял, улыбаясь, вдыхая полной грудью сырой воздух Балтийского моря. Там, впереди, уже совсем рядом, начиналась родная земля…
Юноша усмехнулся, вспомнив, сколь долог и тернист был пройденный путь. Как, заполучив наконец грамоты, трое приятелей — Иван, Прохор и Митрий — выбирались из Онфлера. Пешком — денег не было — добрались до соседнего Гавра, где швартовались голландские корабли. Повезло — пинк «Герцог Оранский» из Амстердама как раз отправлялся в Швецию, и, если бы имелись средства, то дальнейшая дорога не составила бы никакого труда. Если б имелись… Но таковых, увы, не было, пришлось наниматься матросами…
До Амстердама добрались безо всяких приключений, а вот потом в Северном море попали в жесточайший шторм, из которого уже и не чаяли выбраться. Хорошо — шкипер-голландец оказался бывалым моряком, да и команда видала виды — вырвались, помогла Богородица Тихвинская! Ветер стих, улеглись волны и выглянувшее солнышко ласково осветило синее, быстро успокоившееся море. А уж когда прошли датские проливы и разглядели за бушпритной пеной острые кирхи Стокгольма, радости друзей не было предела! Ведь Стокгольм — это почти что дома.
Ну а дальше просто-напросто отыскали подворье русских купцов да договорились расплатиться позже, уже в Тихвине, — голландец таки обманул, пиратская рожа, заплатил такой мизер, что был годен разве что на бутыль рома в портовой таверне. С купцом Лаврентием Селиверстовым денежных проблем не возникло. Иван, конечно, уговорил