Щурясь от солнца, Иван, наклонившись в седле, спросил у пробегавших мальчишек дорогу. Услышав ответ, благодарно кивнул и дернул поводья. Верный конь без всяких приключений домчал молодого дворянина до хором, принадлежавших воеводе Федору Хвалынцу. Невеликие хоромы — две избы с теремом, конюшня, амбары — прятались за высокой оградой. Спешившись, Иван постучал в ворота и услыхал, как, загремев цепью, залаял во дворе пес. Долго не открывали — покуда достучался, юноша сбил все кулаки.
— Кто таков? — высунулся наконец из маленькой калиточки слуга — седенький хитроглазый старичок.
Иван вытащил загодя припасенный тархан, где было сказано — кто он и что. Правда, привратник, похоже, оказался неграмотным. Что ж, следовало ожидать…
— Думного боярина Семена Никитича Годунова посланец! — важно приосанился юноша. — Разбойного приказу дворянин московский Иван Леонтьев.
Привратник поспешно согнулся в поклоне.
— Веду дознанье по важному делу — убивству Егора Хвалынского. Давай отворяй ворота, да поскорее.
Еще раз поклонившись, дед шустро загремел засовом.
— Коня куда привязать?
— А ты давай поводья-то, родимец, я и отведу твово коника куда надо. А сам во-она в горницу поспешай. Солнышко-то наше ясное, Егорушку, как раз сегодня и схоронили… — Старик вдруг сморщился, так что показалось, будто вот-вот заплачет. — Так ты, господине, уж не обессудь, посиди с нашими. Там и расспросишь кого надо.
— Так воевода что, приехал на похороны?
— Что ты, что ты, — замахал руками привратник. — Мыслю, вестники еще токмо до Ярославля добрались. Покуда соберутся, покуда приедут… Да и воевода батюшка Федор Иванович по зиме-то поохотиться любит, поди и посейчас уехал — ден на десяток, никак не меньше. Потому и порешили Егорушку схоронить, не дожидаясь. Правду сказать, воевода не особо-то его и долюбливал, сироту, при себе не держал. Так что уж мы схоронили… Али неправильно сделали?
— Почему ж, — Иван вздохнул. — Правильно. Куда, говоришь, идти?
— Эвон, — показал рукой дед. — На крыльцо поднимайся, а там пройдешь сенями.
Доверив старому слуге коня, юноша снял шапку и быстро взбежал на крыльцо.
За столом, накрытым не столь уж и обильно, собралось человек двадцать, судя по одежке, людей не особенно знатных, впрочем, среди них мелькнула пара знакомых лиц, из тех, что постоянно ошивались в Кремле. Дьяки или дворяне. Иван негромко поздоровался, кивнул. Знакомые — а ведь и впрямь знакомцы — кивнули в ответ, подвинулись, уступая место. Кто-то поставил напротив нового гостя миску холодца и бокал с водкой. Юноша, как и подобает, молча выпил за помин души. Покривился — водка оказалась жгучей, — тяпнул скорей холодца.
— Выходит, и ты знавал парня, Иван? — тихо произнес сосед — чернявый молодой человек с острой бородкой, одетый в длинное темное платье из тех, что предпочитают писцы да дьяки.
— Знал, — на всякий случай соврал Иван. — Но не близко. А ты?
— И я так, шапочно, он в наш приказ заходил частенько, мы уж думали — к нам на службу верстается, ан нет, к вам, на Земский двор…
— Не успел. — Иван шмыгнул носом. — А ты из какой избы?
— Федор я, Разрядного приказу дьяк. — Чернявый вдруг улыбнулся. — Не помнишь разве, к вам заходил частенько.
— А, ну да, ну да, — Иван наконец вспомнил чернявого Федора — и в самом деле, тот к ним в приказную избу захаживал, то по поручению начальства, то просто так, поболтать. Вот это славно.
— Слушай, Федор, ты ведь завтра на службе будешь?
— Буду, — дьяк кивнул. — Как не быть? К тебе, что ль, зайти?
— Если нетрудно.
Федор хохотнул:
— Нетрудно. Только навряд ли я тебе чем помогу.
— Ну, хоть чем-нибудь… Мне б сейчас здешних опросить, пока не упились.
— А это запросто. — Дьяк встал и, подозвав какого-то длинного человека в темной ферязи, представил гостю: — Алексий, управитель местный. Он тебе, Иван, все и обеспечит. Ну а мы пока поминать будем.
Выслушав Ивана, Алексий, понятливо тряхнув головой, предоставил в его распоряжение смежную горницу, в которой из мебели имелся стол да огромный сундук, обитый медными, позеленевшими от времени и отсутствия чистки полосками.
— Чернила, перо — нужно ли?
— Нет. Хотя… — Подумав, молодой человек махнул рукой. — Тащи! Может, и запишу что. Неча зря голову перегружать. А ты вот что, Алексий, зови-ка по очереди сюда тех, кто с покойничком был наиболее близок, с кем он обычно куда-нибудь ездил, ну и тех, кто хозяина вашего последним видал.
— Понял. — Управитель чуть улыбнулся. — Спроворим.
Первым в горницу вошел совсем еще молодой парнишка, лет, может, пятнадцати на вид, а то и поменьше. Белобрысый, щупленький, с каким-то загнанным и потухшим взглядом.
— Вот… — отрок поклонился и смущенно потер руки. — К тебе, стало быть, господине. Алексий сказал…
— Ты кто таков? — обмакнув перо в чернильницу, живо поинтересовался Иван.
— Онисим, Егория нашего холоп… — парень вдруг всхлипнул. Совершенно непритворно всхлипнул, а из глаз хлынули слезы, — видать, отрок искренне любил своего погибшего господина.
— Садись вон, на лавку, Онисим, — Иван махнул пером. — Да сырость тут не разводи, говори по делу.
— Спрашивай, господине.
— Когда ты в последний раз видел своего господина?
— Тогда… — Онисим сгорбился и, глотая слезы, зашмыгал носом. — В тот самый день, когда… Господи, Господи, да разве ж…
— Господа молить опосля будешь, — безжалостно прервал Иван. — Сейчас подробненько расскажи: как там все в тот день было? С самого утра и до… Ну, ты понял.
— Дак обычно все было. — Парень поднял заплаканное лицо. — С утра самого в Кремль поехали, в приказ.
— В какой именно?
— В… Земский вроде…
— Так-так-так! Интересно! И зачем же вы туда поехали?
— Знамо, зачем. Господине службу искал. Вот тятенька его, Федор Иванович, и написал письмишко самому Семену Никитичу Годунову… Тот и должен был пособить. Семен Никитич — человек важный…
— Знаю я, кто такой Семен Никитич. — Иван задумчиво почесал подбородок. Вот как оказывается! Этот погибший Егорушка вполне мог претендовать на важный пост в приказе! И молодость тут не помеха, не молодость главное и не знания — но знатность рода!
— Ну вот, поехали, — продолжал Онисим. — То есть это Егорушка поехал, а язм, грешный, за стремя держась, рядом с конем побег.
— По пути никого не встретили?
— Не… В Кремле только, у самых приказов… да там много народу толпилося.
— Так… а потом?
— А потом боярин мой к Семену Никитичу зашел, язм покуда во дворе у коновязи ждал. Потом вышел — радостный. Скоро, говорит, в Разбойном приказе служить буду. Не простым, конечно…
— Уж ясно, что не простым… — Иван на миг ощутил нечто вроде зависти к погибшему парню. Да уж, как говорится, не имей сто рублей, не имей сто друзей, а имей семейство родовитое, старинное, знатное! Уж тогда — все дороги открыты. А тут служишь-служишь, ночей не спишь, со всякой пакостью возишься — и на тебе, до сих пор — дворянин московский. Хоть бы до стряпчих повысили, так ведь нет, куда там… Ладно. — А что, кто-то знал про новую господина твоего должность?
— Не-а… Хотя… В корчму по пути заглядывали — господин пиво пил.
— В корчму или в кабак?
— К Ивашке Елкину.
— Поня-а-атно.
Выходит, в кабаке Егорий и протрепался. За это и убили? Хм… Вряд ли. Кому надо-то? И главное, так вот зверски — все внутренности повырывали… Лекаря еще раз допросить… Да-да, обязательно.
Больше ничего существенного по делу Онисим не показал, как и те из дворовых, коих удалось опросить, — остальные попросту уже опьянели, да и вряд ли они знали что-то такое-этакое, что помогло бы пролить свет на это мерзкое дело. За стеной уже раздалась песня — как и всегда бывает, поминки постепенно перешли в обычную пьянку. Ну, правильно — они ж для живых…
Опрокинув еще одну чарку на помин души убиенного, Иван самолично отвязал коня и поехал прочь. Следовало поторапливаться — смеркалось, а ездить в одиночку по ночной Москве означало без нужды рисковать головой, о чем неоднократно предупреждал Ртищев.
Когда Иван приехал домой, там еще не было ни Митьки, ни Прохора. Не вернулись еще парни, работали. Поднявшись в натопленную горницу, юноша уселся на лавку, расстегнул кафтан и, скинув сапоги, блаженно вытянул ноги. Неслышно скользнув в дверь, приникла к плечу Василиска — Иван обнял невесту, провел рукою по волосам:
— Саян на тебе какой… переливчатый…
— С твоих подарков аксамиту купила… Красивый?
— В цвет глаз. Синий. А бусы, что я подарил, чего ж не носишь?
Василиска притворно отпрянула — статная, красивая, синеокая, с толстой темно-русой косою. Сверкнула очами:
— Как это — не ношу? Ты просто не видел, Иванко! — улыбнулась загадочно. — Хочешь взглянуть?
— Хочу…
— Прикрой-ка дверь поплотнее.
Встав с лавки, Иван подошел к двери, прикрыл, задвинул малый засовец, обернулся…
Девушка уже расстегивала саян… Вот нарочито стыдливо повернулась к стене, обернулась:
— Ну, что ж ты у дверей стал, любый? Садись.
Иван вновь уселся на лавку, не в силах отвести от невесты восхищенного взгляда. А та и рада стараться — сбросила на пол саян, медленно стянула через голову рубаху, обнажив стройное тело с точеной талией… Сбросив кафтан, Иван вскочил с лавки, обнял девушку за талию, провел рукой по спине, повернул, погладив грудь, поцеловал в губы, чувствуя, как ласковые девичьи руки стаскивают с него рубаху…
А потом оба уселись прямо на полу у печки, на разостланную волчью шкуру. Сидели, крепко прижавшись друг к другу, молчали и улыбались.
— Так ты бусы-то рассмотрел? — вдруг поинтересовалась Василиска.
Юноша вздрогнул:
— Бусы? Какие бусы? Ах да… Ой! — Чуть отодвинувшись, он еще раз осмотрел девушку. — Чудесно! Как есть чудесно! Только вот что-то мелких бусин никак не разгляжу… Ну-ка, иди-ка сюда, поближе…
— Да зачем же?
— Иди…
Митька с Прохором явились уже ближе