— Так в понедельник, вестимо.
— Да два дня ведь еще, Андрей Петрович!
— Нет у вас двух дней, парни! — Глухо выругавшись, Ртищев присел на край стола. — Собирайтесь. На Чертолье сынка князя Куракина убили! Так же… Не тело — месиво.
Лед на ручье Черторые был тонок и слаб. Тут и там чернели дымящиеся полыньи, впрочем, кое-где ручей пересекали натоптанные тропинки. Возле одной из таких тропок снег краснел размытым кровавым пятном.
— Увезли уже… — негромко посетовал Митька. — Не могли подождать.
— Чтоб убитому боярскому сыну черт-те где на снегу валяться? — Ртищев хмыкнул в кулак и закашлялся. — Да ты что, Митя?! Хорошо еще — вовремя сообщили. Хотя следы, конечно, затоптали…
— Да уж, почитай, здесь вся дворня была, да любопытные… — покивал головой Иван.
— Вот их сейчас и опрашивайте, — откашлявшись, Ртищев сплюнул в снег. — Да побыстрее.
— Андрей Петрович, — попросил Митька. — Может, убитого осмотреть, пока не схоронили?
Ртищев пожал плечами:
— Что ж, осмотри, попробуй. Если Куракины тебя на свой двор пустят.
— Так я ж царским словом! — раззадорился юноша.
— В чинах ты небольших, вот что! — Думный дворянин махнул рукой. — Впрочем, иди. Может, чего и выгорит. А с князем я сам поговорю.
Над головами хмурилось серое небо, падал мокрый снег, и поросшие густыми кустами берега Черторыя выглядели убого и пусто. Овраги, запавшие снегом ямы, пустоши. Уныло все, грустно. Даже не верилось, что это — Москва, что совсем рядом людная Остоженка, Белый город…
— Кто первым мертвяка заметил? — Отойдя в сторону, Иван поманил пальцем любопытных мальчишек, маячивших невдалеке стайкой нахохлившихся воробьев.
Ребята опасливо попятились.
— Да не бойтесь вы! Мы — с Разбойного приказу.
— Того и боимся. А ну, как пытать зачнете? — Один из пацанов, побойчее, сделал пару шагов вперед, — видать, любопытство все же пересилило страх.
— Не зачнем, — как можно шире улыбнулся Иван. — Поговорим просто.
— Ладно, — парень махнул рукой. — Только здесь говорить будем. И — один на один.
— Хорошо, хорошо, — Иван уже шагал навстречу мальчишке.
— А этот, здоровый, чего за тобою тащится? — внезапно остановился тот.
Юноша обернулся:
— Прохор, обожди чуть.
Они подошли к старой ветле — Иван и малолетний свидетель в рыжей лисьей шапчонке и армячке, подпоясанном простецкой веревкой. На ногах — лапти с онучами, руки в вязаных рукавицах. Лицо смешливое, круглое, серо-голубые глаза, взгляд дерзкий.
— Ну? — Иван привалился спиною к ветле. — Рассказывай, чего видел.
— Дак это… мертвяка и видел. — Мальчишка передернул плечами. — Я и вот дружок мой, Колька. Только он ничего говорить не будет — боится.
— А тебя-то как кличут?
— Антип.
— Вот что, Антип. Давай по порядку: когда ты мертвяка увидал, утром или, может быть, ночью…
Антип неожиданно засмеялся:
— Знамо дело, утром. Что я, дурак, ночью по Чертолью шататься? Шли мы, стало быть, с Колькой, к корчме — там завсегда еды запромыслить можно: кому лошадь почистить, кому сани протереть, кому еще что, короче — работы хватает. Вот, третьего дня…
— Анти-ипе! Не отвлекайся.
— Ах да… Ну, шли мы, шли… Как раз вот по этой тропинке. За стеной, за башнями, аккурат солнце вставало…
— Постой. Какое солнце? — перебил Иван. — Сегодня ж пасмурно. Эвон какие тучи!
— Нет, с утра как раз солнышко было, — шмыгнув носом, возразил мальчишка. — Я еще подумал: эко, и денек славный будет. Так нет, глянь-поглянь — и натянуло. Тако и совсем нехорошо стало. Вот, бывало ране…
— Не отвлекайся! — снова повторил Иван. — Значит, шли вы с этим Колькой в корчму… А где корчма-то?
— Да рядом, на Остоженке. Шли, вдруг видим — собаки. Целым скопищем! Воют! Ну, мы туда — посмотреть, чего они. Там пес есть один, Трезор, он у них за главного, лохматый такой, здоровущий, он нас не трогает, а мы ему, бывает, тоже еды подбросим. Вот я Кольке, дружку-то, и говорю — пойдем, говорю, глянем, чего там псинищи крутятся, а Колька говорит — нет, боюсь, вчерась, к ночи ближе, грит, на Черторые ошкуя видел!
— Кого-кого?
— Ошкуя. Да врет, конечно, — тут и бурых-то медведей нет, не то что белых… Ну и вот, подошли мы с ним ближе — глянь — а вот он, мертвяк-то! Кафтан богатый, рубаха шелковая — вся в кровище. Расхристан, прости Господи, мертвяк-то, так, что аж кишки видать. Собаки-то их, видать, и рвали… Колька аж сомлел, когда увидал, бежать бросился, да все про ошкуя своего толковал — он, дескать, и растерзал мертвяка этого. Ни за что, говорит, боле на Черторый не пойду. И посейчас еще трясется. Ошкуй, говорит, кругом рыщет — смех один, да и только!
— Ошкуй? — Иван усмехнулся — чего только со страху не привидится. Однако, похоже, парнишка рассказал все, что видал. Или — не все?
— А ты, Антип, кроме собак никого у ручья не заметил? Ну, может, бежал кто или за кустом прятался?
— Не-а, — засмеялся мальчишка. — Не бежал и не прятался. Говорю же — одни псинищи были. Уж Трезор, коли б кого чужого почуял, осерчал бы, излаялся.
— На вот тебе, — Иван протянул парнишке малюсенькую медную монетку — «мортку». — Хорошо б еще с дружком твоим поговорить.
— Не, — Антип замотал головой. — Говорю ж, не станет он разговаривать — боится чужих.
— Неужто и за пуло бояться не перестанет? — Юноша повертел в руках монету, куда большую, нежели «мортка».
Антип неожиданно обиделся — ничего себе, его за какую-то «мортку» разговорили, а Кольку — за «пуло»?! За «пуло» десяток пирогов можно купить! Да не с капустою — с мясом! И за что же Кольке такие деньжищи?
— Не Кольке, обоим вам, — пряча ухмылку, пояснил Иван. — Ну, конечно, если ты дружка своего приведешь, я-то уж не собираюсь за ним бегать.
— Приведу, милостивец! — бросив шапку в снег, воскликнул мальчишка. — Посейчас вот и приведу… Только ты… это… не обманешь?
— Вот те крест! — Иван размашисто перекрестился на маковку ближайшей, угадывавшейся посреди серой мглы церкви.
Пока Антип бегал за своим боязливым дружком, юноша посмотрел по сторонам, заметив в отдалении высокую фигуру Прохора, деловито направляющегося к череде покосившихся изб. Ни Ртищева, ни Митьки видно не было — поехали на Скородом, в усадьбу Куракиных. Наверное, уж выяснят, какого лешего делал на Черторые юный княжеский отпрыск.
— Вот он, милостивец, Колька-то, — вернувшийся Антип подвел к Ивану тщедушного паренька с длинными, выбивающимися из-под войлочной шапки волосами, в нагольном полушубке, в лаптях и онучах. Худым, вытянутым книзу лицом с карими большими глазами парнишка сильно напоминал какого-нибудь святого, изображенного в древней византийской традиции.
— Ага, — Иван весело потер руки. — Ну что, поговорим?
Колька вдруг бросился было бежать, да и убег бы, коли б не вцепившийся в его полушубок Антип:
— Куды, пес худой? «Пуло», думаешь, просто заработать? А ну, говори, про что спрашивать будут… — Паренек обернулся к Ивану. — Ты спрашивай, господине, он все скажет. А не скажет… так я ему так дам! Юшка с носу брызнет, не хуже как с того мертвяка! — Антип цинично усмехнулся и на всякий случай дал приятелю хорошего тумака.
Колька вздохнул и, вытерев кулаком набежавшую слезу, мотнул головой:
— Чего говорить-то?
— То, что ты дружку своему, Антипу, рассказывал, — улыбнулся Иван.
А Антип несильно хрястнул приятеля кулаком по спине:
— Да про ошкуя своего толкуй, чудо!
— А ты не дерись больше! — обиделся тот. — Не то вообще ничего говорить не буду, понял? Ишь, размахался!
— Ах, ты та-ак! — разозлившись, Антип ухватил парня за грудки. — Ну, держись, Кольша!
Мутузя друг дружку, оба повалились в снег, и Ивану стоило немалых трудов разнять наконец драчунов.
— Вижу, совсем вы не хотите ничего заработать. Что ж, ваше дело.
— Да как же не хотим-то, господине?! Это все он, у-у-у, гад патлатый.
— Сам ты гад ядовитейший!
— Кто-кто?
— А ну, цыц!
Иван схватил обоих парней за загривки и хорошенько встряхнул, после чего велел Антипу отойти в сторону, а Кольке положил медяху прямо в ладонь:
— Говори!
— Неужто про ошкуя слушать будешь, господине? — удивился тот.
— Да мне хоть про кого… Ты рассказывай, как дело было.
— В обчем, про ошкуя тогда, — размазав рукавом по лицу кровавые сопли (видать, достал-таки Антип), Колька довольно толково и с большими подробностями поведал о том, что имел возможность наблюдать не далее как вчерашним вечером, здесь же, на Черторые. — Возвращался я, значится, из корчмы — мы там с робятами сено с возов в овин сгружали — они-то потом все по Остоженке пошли, а я — через ручей, мне тако ближе. Иду — звезды на небе так и блещут, так и блещут, истинно чудо Господне, не холодно на улице, хорошо, морозец такой небольшой… В обчем, иду. Вдруг слышу — вроде бы как кричит кто-то на ручью, за кустами. Я еще подумал: и кому там кричать? Место глухое, там почти никто и не ходит — ямы да буераки, — потому и лихих людишек нет, грабить некого. Вот и думаю: и кто это там кричит так страшно? Может, муж какой неверную свою жонку батогом учит? Как-то был такой случай… Оно, конечно, страшно, но и любопытно стало посмотреть. Ну вот, стою на тропинке, раздумываю — смотреть али нет… И вдруг из кустов-то, ну, там, где крики, ка-ак выскочит, ка-ак побежит… да прямо на меня! Я скорей с тропы — да в снег, тем и упасся. А он — здоровенный такой — пробежал лапами, проскрипел когтями — да и сгинул себе в темноте. А я пождал немножко — да деру! Дома насилу уснул. Ну, а утром вот, как с Антипкой на корчму пошли, тут мертвяка-то и увидали. Я-то уж сразу сообразил, кто его растерзал, а Антип не верит, смеется. Вот, ей-богу, не вру — ошкуй! Огроменный такой, уши торчком, морда оскалена и шерсть — белая-белая.
— Как же ты все разглядел в темноте?
— Дак луна, видно… Я-то в овражек скатился, не то бы тож сгинул. Господи, спаси и помилуй! — сняв шапку, парнишка троекратно перекрестился.