— Ты это, Митяй… Вниз-то не стремись шибко. Там твердо.
— Знаю, что твердо. Тоже мне, шутник отыскался… Ну, отпускай, отпускай, хватит. Дальше как-нибудь и сам слезу.
Очутившись внизу, ребята споро побежали к реке, а уж там пошли краем берега вниз по течению. Темная торфяная вода играла на острых камнях буровато-белесой пеной, на излучине шумел на ветру камыш, а рядом, у плеса, играла, выпрыгивая из воды, рыба. На том берегу вдруг затрещали кусты, друзья вздрогнули, увидев, как, раздвигая могучей грудью заросли ивы, спустился на водопой хозяин здешних лесов, огроменный рогатый зверь — лось. Опустив в воду горбатую морду, сохатый принялся шумно пить, недобро посматривая по сторонам желтыми колючими глазами. Ветер был от ребят, и лесной великан вряд ли мог сейчас их учуять, а вот если бы высмотрел, так, может, и кинулся бы, что ему перемахнуть узкую речку! Это волк, пока сытый, мирный, а лось — другое дело, может и просто так, за здорово живешь, наподдать копытом, чтоб не шлялись тут некоторые. Известное дело — этакой-то копытиной живо черепушку срубит.
— О, смотри, смотри, ну и губищи! — не выдержав, зашептал Прошка. — Закоптить — знаешь, как вкусно.
— Смотри, как бы он сам тебя не закоптил… Ну-ко, спрячемся-ка в траве, ишь, косит глазом.
Ребята дружно опустили головы, да так и лежали, не шевелясь, дожидаясь, пока сохатый напьется да уйдет себе по своим лосиным делам — может, к лосихе, может, поглодать мягкой осиновой коры, а может, и нажраться пьянящих грибков-мухоморов. Ох, и не позавидуешь же тогда всему лесному царству! Пьяный лось — это уж такая бедища, хуже медведя-шатуна!
Однако пора было искать Василиску.
— Как же мы ее теперь сыщем? — который раз уже недоверчиво спросил Прошка.
Митрий пожал плечами — давно уже, с самой ночной встречи, прямо-таки распирало его узнать, каким же это образом объявился здесь Прохор, который вроде как в Сароже должен быть. Но молотобоец, похоже, пока не горел желанием все немедленно объяснить, старательно уводя разговор в сторону, и Митька решил не форсировать события, захочет — расскажет. Спросил только:
— Ты песни хороводные знаешь?
— Песни? Гм… — Прошка задумался, зачесал рыжеватые кудри. — Ну, так, немножко. А что, петь, что ли, сейчас будем?
— Именно! И во всю глотку! Про лен слова помнишь?
— Нет.
— Ну, тогда давай про воробушка.
У воробушка головушка болела,
Болела, болела, болела… —
затянули вразнобой оба. Любой певчий бы от этих жутких звуков скривился, хуже чем от прокисшей браги, а приятелям ничего, нравилось:
Уж как стал наш воробышек садиться,
Садиться, садиться, садиться…
— Тьфу ты, черт, прости Господи! Дальше-то позабыл… — Митрий с досадой тряхнул головой.
— И я не помню. — Пожав плечами, Прохор вдруг приложил палец к губам, прислушался, и на пухлых губах его зажглась, засияла радостная улыбка, словно бы осветившая грубое лицо молотобойца. На щеках кулачного бойца заиграли ямочки, взгляд стал такой наивный, детский, что Митрий, посмотрев на него, фыркнул и засмеялся. В общем-то было чему радоваться — из-за лесочка выплывал, приближался звонкий девичий голос:
Уж как стал наш воробышек порхати,
Порхати, порхати, порхати…
И вот наконец из-за кустов на лугу показалась Василиска. Завидев ребят, замахала руками, припустила бегом, так, что распущенные волосы ее забились по спине водопадом, падая темной болотной водицей на старое сермяжное платье.
— Милые вы мои, — подбежав, девушка обняла сразу двоих, — други! Прошенька, а ты-то как здесь?
— Да так… — отмахнулся молотобоец. — Проходил вот мимо, гляжу — Митька. Ты лучше скажи — как ты?
— А эти? — Василиска вдруг напряглась. — Обозники. Уехали?
— Уехали. Станут они по лесам за нами таскаться, чай, и другие дела имеются. Где пряталась-то, в лесу?
— В орешнике. — Девушка улыбнулась. — Поначалу у реки ждала, будто русалка. Потом шум какой-то почудился — вроде как бежал кто-то. Вот и я долго не думала, в лес подалась, затаилась. Вас как услыхала, обрадовалась.
— Да, уж мы старались, — горделиво приосанился Митрий. — Выводили громко, как певчие в Преображенской церкви.
— Да уж, — Василиска кивнула. — Ничего не скажешь, орали премерзко — далеко слыхать.
Оба «певца» переглянулись и дружно расхохотались, после чего Митрий пристально посмотрел на дружка:
— Так ты, Проша, выходит, проводить нас пришел?
— Да нет, други, не проводить, — со вздохом отозвался Прохор. — С вами теперь пойду.
— Вот славно как! — обрадованно воскликнула Василиска и от избытка чувств чмокнула парня в щеку. Тот покраснел, сконфузился, но было видно, что поцелуй сей ему дюже приятен.
Митька тоже обрадовался и, задумчиво покачав головой, предложил пробираться к броду.
— А по пути ты бы, Проша, рассказал нам, что да как. Чай, мы тебе не чужие.
Молотобоец снова вздохнул, еще тяжелее прежнего, повел плечом, словно примериваясь для удара, и, с шумом выдохнув, с какой-то обреченностью махнул рукой:
— Так и быть, слушайте. Кому и рассказать, как не вам?
Выслушав Прохора, Василиска ахнула, а Митрий поскреб заросший затылок и нараспев протянул:
— Ну и дела-а-а…
Однако тут же взял себя в руки и продолжил уже самым деловым тоном:
— Значит, таможенный монах Ефимий убит при твоем содействии. Не вздыхай, ты ведь ничего не ведал! А вот хозяин твой, Платон Акимыч, похоже, тот еще змей. Ты, Прохор, думал — кого-то просто-напросто проучить придется, а вишь — дело до убийства дошло. Видать, поджидали Ефимия на бережку, у омута, куда ты его сверзил. Так?
— Ну да, — шепотом согласился Проша. — Так.
Он виновато шмыгнул носом.
— А перед этим, если я правильно понял, хозяин твой упоминал московского купца, дескать, что-то он для него должен сделать… — Митрий задумчиво намотал на палец свой длинный темно-русый локон.
Прохор кивнул, и Митька неожиданно улыбнулся:
— Тогда тут, выходит, прямая связь — между московским гостем и убийством таможенника. Я, кстати, как раз в тот день и видел, как купчина шептался с Ефимией, видно, подговаривал на какое-нибудь темное дельце. Но, — отрок важно поднял вверх указательный палец, — таможенный монах Ефимий — человек ответственный, честный и неподкупный, о чем все хорошо знают. А из этого следует что?
— Что?! — хором поинтересовались Прохор и Василиска.
— А то, что московит ни о чем с Ефимием не договорился и решил его убрать. Видать, слишком много наговорил такого, после чего ну никак не можно было оставлять чернеца в живых. И тогда выходит, что заказал убийство московский торговый гость Акинфий, а исполнил заказ твой хозяин, известнейший на посаде человек, владелец кузниц Платон Акимыч Узкоглазов! Вопрос: зачем ему это было надо? Я имею в виду Узкоглазова. Что за дела у них с московским купцом? Почему московит имел на Узкоглазова такое влияние, что заставил пойти на убийство?
— Н-не знаю… — растерянно протянул Прохор.
Митька кивнул:
— Правильно, не знаешь. И никто пока не знает, исключая московского гостя и твоего дорогого хозяина. Кстати, и убийство какое-то странное. Ты точно видел, как монах выплыл?
— Вот те крест! — Прохор истово перекрестился. — Христом-Богом клянусь и заступницей нашей, Пресвятой девой Богородицей Тихвинской! Да ведь и бил я не сильно — как бы не выплыть?
— Угу… — Митрий задумался, но ненадолго. Усмехнулся нерадостно, молвил: — Ежели все, как ты говоришь, Проша…
— Так! Так!
— …то, выходит, твой хозяин тебе не очень-то доверял! Еще и других людишек послал — они чернеца-то внизу, на реке, поджидали. Как вылез монах из воды — треснули по башке каменюкой… Н‑да-а… Жаль Ефимия, хороший человек был. И тебя, Прошка, жаль.
— Меня-то чего? — обиженно прогудел Прохор.
— Да пойми, ведь Платон Узкоглазов тебя со свету сжить хочет! — вступила в разговор Василиска. — За убийство чернеца знаешь что бывает?
— Верно говоришь, сестрица, — Митрий одобрительно кивнул. — Только вот однобоко мыслишь. Да, может быть, и по-твоему — Узкоглазов за что-то Прошку подставить хочет. Или не за что-то, а вместо кого-то… Но тут и другая возможность есть — к себе Прошеньку привязать, аки пса верного. Кровью! А чего? Ты, Проша, боец известный. Так что и так может быть, и эдак. Одно ясно: на посаде покуда показываться нельзя ни тебе, ни нам. Но и Спасский погост — место ненадежное, дознаться чернецы могут. Не на погост нам надо, а в деревни мелкие, в пустоши, уж они-то всяко на Шугозерье должны быть.
— Да есть…
— Вот там и отсидимся — край дикий.
— А… до каких пор сидеть?
— Ох, Прохор… Кабы я знал!
Немного не дойдя до брода, они остановились на месте покинутого лагеря московитов. Конские катыши, обглоданные кости, остатки костров. Ничего интересного. Переглянувшись, ребята пошли к реке, только вот Митька задержался возле одного кострища, присмотрелся и, опустившись на колени, вытащил из золы обгорелую книжицу. Кинулись в глаза латинские буквы — «Пантагрюэль». Не так уж и обгорела, только крайние страницы да угол маленько. Ну, все равно — сволочи!
Очистив книжку от пепла, Митрий бережно спрятал ее за пазуху и побежал догонять своих спутников. Над лесом, отражаясь в реке, ярко светило солнце.
Глава 6Кузьминский тракт
…правительство смотрело на поместье как на государственную собственность, находящуюся во временном условном владении помещика. Служилый дворянин изначально был поставлен в положение временщика.
Беглецы шли целый день, до самого вечера. Передвигались осторожненько, опасаясь нарваться на московский караван, однако и сильно отдаляться от него в планы ребят не входило — а вдруг да опять объявятся разбойные люди? На хорошо охраняемый обоз напасть побоятся, а вот трое путников вполне сойдут за добычу. Хоть брать с них нечего, да зато самих силком в холопы поверстать можно, запродать какому-нибудь помещику-беломосцу или — что касается парней — еще можно заставить их стать участниками шайки. Ну а уж Василиску… Про то Митрий старался не думать.