Иван усмехнулся — экий щеголь, — спросил:
— А ты, верно, хозяин?
— Он самый, Ондреев сын, Флегонтий. А вы кто ж такие будете?
— Дети боярские из-под Коломны. Думаем в войско наняться, к воеводе князю Милославскому… Ну, или — к Шуйским.
— Хорошее дело! — Флегонтий заулыбался. — Без вас, уж ясно, никак не разбить Самозванца.
— Шутишь?
— Шучу, шучу, господа мои! Сами знаете, жисть сейчас такая, что без веселой шутки — никак. Надолго к нам? — Хозяин постоялого двора улыбался, но глаза его оставались серьезными.
— Как с воеводами сговоримся. Может, и сегодня съедем, а может, всю седмицу проживем. Да мы заплатим, не сомневайся.
— Да я и не сомневаюсь… Желаете отдохнуть с дороги?
Парни переглянулись:
— Да, пожалуй, для начала перекусим.
Флегонтий улыбнулся:
— Хорошее дело. Чего изволите? Есть студень, жареные свиные уши, щи мясные и мясопустные, пироги-рыбники, квас…
— Вот пирогов нам и подавай. И не забудь квасу.
Друзья уселись за стол примерно посередке и в ожидании пирогов исподволь рассматривали постояльцев — судя по одежке, средней руки купцов. С одним — уминавшим щи по соседству — разговорились:
— Давненько здесь?
— Да с Рождества…
— От славно… Может, подскажешь, стоит ли здесь останавливаться?
— А чего? — Не переставая работать ложкой, купчина поднял глаза. С рыжеватой окладистой бороды его свисала капуста. — Тут ничего, жить можно. Правда, дороговато, да что поделать? Дешевле-то вряд ли найдешь.
— А говорят, тут убили кого-то?
— Убили?! — Купец чуть не подавился щами. Положил ложку на стол, замахал руками. — Окстись, окстись, господине! Никаких тут убивств не было, вот те крест!
— Ну как же? — гнул свое Иван. — А на той неделе? Эвон, на торжище говорили… никак, в пятницу парнищу какого-то убили… да и, — юноша оглянулся и понизил голос, — истерзали всего!
— А-а-а, — протянул купчина. — Вот вы про что. Ну да, верно, было такое убивство, Господи, спаси и сохрани… — Он снова перекрестился и продолжил: — Так то не здесь, то на Черторые, есть невдалече такой ручей.
— О! — поднял палец Прохор. — Говорили же — невдалече!
— Да это просто не повезло парню… Ефимом его, кажись, звали.
Парни насторожились:
— Как это — не повезло?
— Да так, — купец снова заработал ложкой. — Я не очень-то и знаю…
Тут подоспели и пироги с квасом. Переглянувшись, парни заказали еще и вина.
— Выпьешь с нами, человече?
— С хорошими-то людями — чего ж не выпить? — оживился купец. — Меня Корнеем зовут.
— Иван.
— Прохор.
— Ну, за знакомство!
Выпив, купчина разговорился:
— Ефим-то, вьюнош убиенный, частенько сюда захаживал. Улыбчивый такой, темноглазый. Одет богато — ферязь золотом вышита, кафтан с битью, соболья шапка. Приезжал обычно к обеду, правда, не обедал, выжидал чего-то… Пождет-пождет, в оконце посмотрит… потом оп! Подымется в горницы… Спустится уже в простой одежонке, шмыг — и нет его! К вечеру обратно заявится, снова переоденется — на коня и поминай, как звали. Вот так вот, одним вечерком — и не пришел. А уж на следующий день пошли слухи… Убили парня да распотрошили. И знаете, кто убивец?
— Кто же? — хором спросили друзья.
— Ни за что не поверите. Ошкуй!
— Кто-о?
— Ошкуй! Медведь белый… Видать, сбег от какого-нибудь боярина: они любят медведей на усадьбах держать забавы ради. Вот и кормится.
— Страшное дело!
— Дак я и говорю — не повезло парню! Вот и вы упаситесь на Черторые вечером околачиваться — не ровен час. С медведем-то как сладишь?
— Да у нас пистоли есть.
— Ну, разве что пистоли…
— А куда ж Ефим-то ходил?
Корней развел руками:
— Тут уж, братцы, ничего сказать не могу. Может, кто из местных… есть тут один мужик, вернее, парень. Здешний остоженский, Михайлой кличут. Частенько сюда заходит… — Купец вдруг оглядел стол и ухмыльнулся. — Да вон же он, вон! В углу, сивобородый, в овчине.
— Господи! — Присмотревшись, Иван наклонился к Прохору. — Да я ведь, кажись, его знаю… Михайла… ммм… Михайла Потапов…. Нет — Пахомов. Да-да, точно — Пахомов! — юноша замахал рукою. — Эгей, Михайла! Как жизнь?
Михайло вздрогнул, дернулся, но, разглядев улыбающегося Ивана, тоже улыбнулся в ответ. Подошел, поздоровался.
— Садись, выпей с нами, — радушно предложил Иван и кивнул на собутыльников. — Это дружок мой, Прохор, а то — Корней, купец. Хорошие люди.
— Да я вижу, что хорошие, — присаживаясь, Михайло улыбнулся в усы. — Винишко пьете? — Он заглянул в кружки. — Напрасно. Для своих есть тут у хозяина кое-что… Сейчас… Эй, парнище, — он ухватил за рукав пробегавшего мимо служку. — Скажи Флегонтию, пущай белого вина нальет. Для Михайлы Пахомова.
— Сделаю, Михайло Пахомыч, — поклонился слуга.
Иван усмехнулся:
— Ишь, как тут тебя величают!
— Так все вокруг когда-то батюшке моему принадлежало! — горделиво сверкнув очами, Михайло стукнул кулаком по столу. — До тех пор, пока царь… Тсс… Про то вам знать не надобно.
— Пожалте, Михайло Пахомыч. — Подбежавший служка с поклоном поставил на стол изрядный кувшинец и большое блюдо с дымящимися пирогами. — Пирожки с вязигою. С пылу, с жару! Угощайтеся.
— Угостимся! — Михайло самолично разлил принесенное вино по кружкам. — Ну, вздрогнули!
Иван глотнул… и закашлялся! Ну и вино — аж глаза на лоб лезут. Не вино — самая настоящая водка!
— Водка, водка, — занюхав выпитое куском пирога, засмеялся Михайла. — Хорошая, не какой-нибудь там перевар.
— И как хозяин-то не боится? — Прохор покачал головой. — Ведь не царев кабак… А ну, как донесет кто?
— Не донесет, — ухмыльнулся Михайло. — Только верным людям тут наливают. Ну, еще по одной?
Иван махнул рукой:
— Давай… Корней нам тут какие-то страсти рассказывал. Про истерзанного парня.
— Да, — Михайло пожевал пирога, — жаль парнишку. Ошкуй, говорят, напал. Я б этих бояр, что за своей живностью не следят, вешал бы на их же воротах! Ничего, придет истинный царь…
— Какой-какой царь? — перебил Прохор.
— Никакой, — Михайло зло сжал губы. — Ничего я такого не говорил — показалось вам…
— Ну, показалось — и показалось. — Иван незаметно наступил Прохору на ногу и улыбнулся Михайле. — Ты про ошкуя рассказывал.
— А, — взгляд собеседника подобрел. — Про это — можно. Вот, говорю, бояр бы за этих медведей наказывать — никаких ошкуев бы не было. Мужи здешние собираются все Чертолье прочесать — может, где и берлога отыщется? Хотя… это ведь наш, бурый медведь, по зиме в берлоге спит, ошкуй-то не спит, бродит. Ничего, отыщется!
Иван поддакнул:
— Уж поскорей бы. А что тот парнишка, Ефим…. Его ошкуй утром задрал или, может, ночью?
— Вечером, скорее всего… — подумав, отозвался Михайло. — Видать, припозднился парень.
— Припозднился? Откуда?
— Ишь, любопытные вы какие… Все вам и расскажи!
— Так и расскажи — интересно же!
— Интересно им, — Михайло вновь потянулся к кружке. — Помянем-ко, братцы, Ефима. Хороший был парень, царствие ему небесное!
Все молча выпили. Иван, правда, не до конца, и так уже в голове шумело, а еще ведь дела делать надобно. Разузнать, к кому это хаживал молодой княжич. Псст… Как это к кому? А не было ль у него поблизости какой зазнобы? От того — и в тайности все. Дело молодое, знакомое…
— Дева-то его, поди, убивается, — негромко, себе под нос, но так, чтоб собеседникам было хорошо слышно, промолвил Иван.
— Какая еще дева?
— Ну, та, к которой он ходил.
Михайла похлопал глазами:
— А ты откель знаешь? Сказал кто?
— Так догадался.
— Догадливый… И впрямь, к девице одной он ходил… Да не очень удачно, думаю. Все грустный возвращался. Иногда про зазнобу свою рассказывал… Марьюшкой называл…
— Марья, значит.
— Ну да, Марья. Я так смекаю, она Ефиму не ровня — из купцов или богатых хозяев. Не знатного рода. Но, как Ефим говорил, батюшка его, князь, только бы рад был, ежели б все вышло. Тогда бы был повод нелюбимого сынка части наследства лишить — дескать, женился черт-те на ком не по батюшкиному слову, так-то!
— Вон оно что! А Марья — она хоть откуда?
— Да черт ее… — Михайло посопел носом. — За Москвой-рекой живет где-то… На Кузнецкой слободе, кажется…
— Так-так… — прошептал Иван. — Значит, Марья с Кузнецкой… А что, — юноша повысил голос, — не дальний ли круг — со Скородома на Кузнецкую через Чертолье таскаться?
Михайло насторожился, посмотрел подозрительно:
— А ты откель знаешь, что Ефим со Скородома?
— А… вон, Корней сказывал…
Купчина Корней уже сладко спал, уронив голову на руки. С бороды его все так же свисала капуста.
— Тут все в тайности дело, — негромко пояснил Михайла. — За Ефимом-то батюшкой его человечек специальный был пущен — следить. Ефим про то прознал — вот и делал вид, что ездил просто на постоялый двор — пьянствовать. А на самом-то деле здесь только переодевался — и в Замоскворечье, к зазнобушке… Да что мы все о грустном? Выпьем?
Не дожидаясь ответа, Михайла намахнул кружку и, утерев губы рукавом, поднялся с лавки:
— Ну, благодарствую за вино… Пора мне.
— Счастливо.
Приятели дождались, пока он вышел, и тоже направились по своим делам. Хозяину, Флегонтию, сказали, что еще вернутся, хотя, конечно, понимали, что вряд ли.
Засели у себя на усадьбе — по пути было, от Большой Якиманки до Кузнецкой идти — тьфу. Поговорили, прикинули, что к чему, выходило — на Кузнецкой следовало искать какого-нибудь богатого человека, купца или из мастеровых. Ясно, что не боярина и даже не дворянина.
— Тем лучше, — потер руки Прохор. — Быстрей найдем.
Тут же и отправились, пересекли проулками Козьмодемьянскую, Ордынку — и вот она, Кузнецкая, до самой крепостной стены стелется. Пара церквей золотятся маковками. Высоких хором нет, зато много обширных усадеб — ну, понятно, считай, кругом кузнецы, потому и улица так названа. Морозец после полудня спал, небо затягивалось палевыми полупрозрачными облачками, сквозь их пелену мягонько проглядывало солнышко. Оно еще улыбалось, светило, но уже ясно было, что к вечеру пойдет снег. Ну и пес с ним, пусть идет, детишкам на радость, лишь бы не мокрый, с дождем.