Выехав на Кузнецкую, приятели придержали коней.
— Ну что? В какой-нибудь кабак заглянем? — предложил Прохор.
Ивана передернуло. Да уж, не хватало еще кабака!
— Нет… Уж лучше — к церкви.
Подъехав к Божьему храму, спешились, подошли к паперти, осмотрелись. Рядом с горки, крича, неслись на санях вниз ребятишки, смеялись, слетая кувырком в снег.
Прохор аж позавидовал:
— От, славно-то!
— Так спроси санки-то, прокатись! — засмеялся Иван.
— А и прокачусь! — Парня, видно, заело. — На спор?
— На спор! — Иван азартно протянул руку. — Что ставим?
— Алтын!
— Алтын? Согласен… Ну, что стоишь? Иди, прокатись.
Прохор замялся — к церкви как раз подошли какие-то девушки в беличьих шубках, и ему не очень хотелось выглядеть глупо. Вот, скажут, несется на санках этакая орясина — в детство впал, что ли? Девки, как назло, не уходили, наоборот, во все глаза смотрели на горку, шушукались. И Прохор наконец решился.
Сдвинув набекрень шапку, подошел ближе:
— А что, девушки, прокатимся?
Девчонки оглянулись и засмеялись:
— А у тебя санки есть?
— Так вон, спросим у ребятишек!
Иван даже позавидовал — вот ведь повезло черту!
И в самом деле, Прохор живо отыскал санки, длинные, с полозьями, усадил девок и, присвистнув, помчался под гору. Эх, и здорово же они неслись… правда, недолго — налетев на какую-то коряжину, кубарем покатились в сугроб, поднимая снежную, золотящуюся на палевом солнышке пыль.
С хохотом выбрались из сугроба.
— Ну что, девчонки? Еще разок?
Те опасливо оглянулись:
— У нас тут маменька посейчас выйдет… Боимся! Нет, мы лучше пойдем. А за катанье благодарствуем — уж больно весело!
Девчонки, стряхнув друг с дружки снег, быстренько побежали к церкви.
А к Прохору пристал плачущий мальчишка — тот, чьи санки.
— У-у-у, — заныл. — Полозье-то мне сломали-и‑и…
— Какое еще полозье? — обернулся Прохор.
— Какое-какое… Вот это! Железом, про между прочим, оббитое… у-у-у-у…
— Да не реви ты, ровно корова, сделаю я тебе полоз — сам кузнец. Лучше скажи: где тут ближайшая кузня?
— Эвон, — парнишка показал рукой. — Тимофея Анкудинова кузницы… У него самолучшие кузнецы.
— Тимофея Анкудинова? — переспросил Прохор. — Кузницы… Так он, стало быть, богат, твой Тимофей?
Мальчишка шмыгнул носом:
— Да уж, не беден.
— Кузницы, говоришь, у него… А дочки на выданье, случайно, нет?
— Как же нет? Есть… Марьюшка.
Митрий явился в приказ к вечеру. Сбросил однорядку на лавку, кинул шапку на стол.
— У всех, — сказал. — У всех убиенных чего-то не хватало — про сердце-печень не знаю, а жир срезан!
— Ну, я же говорил — ворожеи! — хлопнул в ладоши Иван. — Чего Ртищев-то мыслит?
— Ворожей велит пощипать осторожненько… Да ведь ты и сам его слова слышал.
— Да слышал… Ну, теперь хоть ясно, где искать.
— Ясно? — перебил обоих Прохор. — А, между прочим, остоженские на ошкуя думать горазды!
— Ошкуй, ошкуй, — Иван задумчиво провел рукой по столу. — А может, ошкуй-то — прикормленный?! Теми же ворожеями-колдунами!
— А может, колдуны просто за этим медведем следом ходят, — предположил Митька. — И как тот кого задерет, так и они тут как тут — и жир берут, и внутренности. А знатных выбирают, потому что ведь с кого еще-то жир можно срезать? Простой-то народ, чай, до сих пор голодает. Не такой, конечно, голод, как два лета назад, но все ж не сытно.
Иван с Прохором переглянулись:
— Молодец, Митрий! Смотри-ка, ловкая у тебя придумка вышла. И впрямь — вот, оказывается, чего богатеев-то режут. А мы — народ небогатый — ночами можем запросто по Чертолью ходить.
Митрий покривился:
— Ага, иди-ка пройдись. Живо по башке кистенем получишь! Жира у нас, конечно, нет… Зато на кафтаны да зипуны любой тать польстится.
Снаружи послышались шаги и надсадный кашель, и в приказную горницу вошел Ртищев. На думном дворянине поверх кафтана был накинут длинный испанский плащ из плотной черной ткани с серебряной вышивкой, острая — на европейский манер — бородка победно топорщилась.
— Был у Семена Никитича, — взмахом руки велев подчиненным сесть, объявил Ртищев. — С думами нашими насчет ворожеев он согласился, велел искать. Про ошкуя тоже не забывать наказывал, боле того… — Андрей Петрович вытащил из-за пазухи бумажный свиток. — Вот списки бояр, кои медведей ручных держат.
— Ничего себе! — удивленно воскликнул Митрий. — Это как же узнали? Неужто по боярским усадьбам ходили, а?
— То не наше дело, — Ртищев помрачнел. — Сами знаете, в сыскном нынче людей — мнози. Все Семена Никитича радением.
— Угу, — скептически усмехнулся Иван. — Только, сдается мне, эти люди в основном крамолу ищут, а не за ворами да татями следят. Одни мы…
Ртищев стукнул ладонью по столу:
— Язык-то попридержи, Иване! Не то дождешься — отрежут. Думаешь, у нас в сыскном соглядатаев нет?
Иван послушно замолк.
— Андрей Петрович, а нам кузнеца-то разрабатывать? — неожиданно поинтересовался Прохор.
— Кузнеца? Какого еще кузнеца?
— Ну, того, к чьей дочке Ефим Куракин хаживал.
Думный дворянин пожал плечами:
— Ну конечно же, разрабатывать! В нашем положении любая мелочь — важная. Ты ведь, Прохор, помнится, и сам кузнец?
Прохор улыбнулся:
— Да бывало когда-то, махал кувалдою…
— У тихвинского оглоеда Узкоглазова, — засмеялся Ртищев. — Знаю, знаю твое прошлое, парень. Тебе и кости в стакан — иди-ка завтра с утречка к тому кузнецу, вызнавай что надо. Дочку его заодно расспросишь, может, и она ошкуя видала… или того лучше — колдуна-ворожея!
Прохор важно кивнул:
— Да уж, что смогу, вызнаю.
— Ну и славно. А вы… — Андрей Петрович посмотрел на Митьку с Иваном. — А вы, парни, отчеты пишите!
— Как, опять? — возмущенно воскликнули оба. — Вчера ведь только писали.
Ртищев с усмешкой пожал плечами:
— То не мое желанье — Семена Никитича.
— Вот, ей-богу, утонем скоро в бумагах! — в сердцах заругался Митька.
Ртищев взглянул на него, вздохнул и ничего не сказал, лишь закашлялся.
— Ой, Андрей Петрович, — покачал головой Прохор. — Вам бы самому к этим ворожеям — да полечиться.
— Не верю я им, — откашлявшись, отмахнулся начальник. — Никому что-то в последнее время не верю, окромя себя и вот, наверное, вас. Что смотрите? Отчеты пишите, да побыстрее. Завтра боярину отнесу.
— Андрей Петрович, а может, мы отчет един на всех напишем? Ведь боярину-то все равно.
Ртищев почесал бородку:
— Наверное, все равно… Инда, пес с вами — пишите един. Только быстрее!
Накинув на плечи плащ, Андрей Петрович покинул приказ. За окном темнело.
Митька потер руки:
— Пожалуй, пора и нам. Отчет, думаю, и дома напишем.
— Ага, как же! — Иван сдул с кончика пера бурую чернильную каплю. — Раз уж начал… Да и немного тут… Сейчас вот о Митькиных ворожеях напишу… О кузнеце и дочке его, как ее?
— Марье, — подсказал Прохор и, немного подумав, добавил: — Только не рано ли про нее писать? Еще ведь ничего не ясно.
Иван задумчиво почесал за ухом и заново обмакнул в чернильницу перо:
— Правильно, рано. А то в следующем отчете не о ком писать будет. — Он скорописью набросал последнюю фразу и вывел подпись — заковыристую и непонятную, как у всех приказных. — Ну, вот и все, парни.
На следующий день, прямо с утра, Прохор направился на Кузнецкую. Шагалось легко, радостно. Стоял небольшой морозец, и яркое солнце весело слепило глаза, отражаясь в замерзших лужах. Над избами Замоскворечья поднимались в бирюзовое небо многочисленные дымы — с утра топились печи, пахло кислыми щами, свежим, только что испеченным хлебом, навозом и парным молоком — не всех еще коров переели в голодную пору, а точнее, чуть оправившись, завели новых. Не все, правда, далеко не все, много было недовольных, обиженных, сирых…
А вот владелец нескольких кузниц Тимофей Анкудинов к таковым явно не относился. Уверенный в себе был мужик, коренастый, сильный.
— Так ты, стало быть, кузнец, парень? — Сидя в горнице, он внимательно осматривал гостя.
— Молотобоец, — усмехнулся тот.
— Пусть так… А кто тебе сказал, что мне кузнецы надобны?
Прохор хохотнул:
— Так об том вся Кузнецкая толкует!
— Гм… — Тимофей прищурил глаза и вдруг, схватив лежавшую на лавке шапку, вскочил на ноги. — Идем!
— Куда? — удивился Прохор.
— В кузню. — Теперь уж пришла очередь Тимофея смеяться. — Ужо, покажешь свое умение.
— А и покажу! — Парень задорно тряхнул чубом. — Эх, раззудись плечо! Давай, хозяин, кувалдочку.
Тимофей без лишних слов показал пальцем на стоявшую во дворе кузницу, на кузнеца у наковальни, на подмастерьев, раздувавших мехами горн.
— Молотобоец, говоришь? — Анкудинов с усмешкой кивнул кузнецу. — А ну, дядько Михай, спытай парня!
Кузнец взял в руку щипцы и показал рукой в угол:
— Ну, что стоишь? Бери кувалду.
— Посейчас… Кафтан скину только.
Подумав, Прохор скинул и рубаху — жаль прожечь, новая, — прикрыл богатырскую грудь узеньким кожаным фартуком, подмигнул кузнецу:
— Показывай, куда бить.
Взяв в руки небольшой молот, кузнец вытащил из горнила раскаленную до красноты заготовку… ударил молотком — дзинь.
Бухх — ухнул кувалдой Прохор, с первого удара угодив в нужное место.
Кузнец довольно кивнул, снова пристукнул молоточком — дзинь.
Бухх!
Дзинь — бухх! Дзинь — бухх!
И только искры летели!
А Прохор… Прохор даже временами прикрывал глаза — такое удовлетворение испытывал от возвращения к старому своему ремеслу; тяжелая кувалда летала в его руках, словно перышко, блестели глаза, и оранжевые зарницы горна окрашивали покрывшуюся потом кожу.
— Молодец парень! — обернувшись, прокричал кузнец.
Хозяин кузницы Тимофей довольно ухмылялся.
А Прохор на них не глядел — увидал вдруг у входа в кузницу молодую красивую деву. Голубоглазую, с русыми косами. Дева смотрела на него с таким восхищением, что Прохор аж покраснел, засмущался, чего уже давненько за ним не водилось.