— Воевать? — Макарий усмехнулся. — А стрельцы на что?
— Ага, они навоюют… Не о том у стрельцов башка болит, а о том, как торговлишку свою мелкую, ремеслишко наладить — с того ведь, считай, и кормятся. Почти у всех ведь семьи. Думали — отпустит по весне государь на роздых — так ведь нет, не отпускает. Народ недоволен зело, да и так — от безделья мается. — Дядько Лявон допил баклажку и, блаженно улыбнувшись, поднялся на ноги. — Ну, мы пошли, пожалуй. Отхожее место постережем — кабы кто мимо, в кусты не пошел.
— Пирогов-то возьмите, — напомнил Макарий.
Лявон улыбнулся:
— И то правда, возьмем.
Проводив ушедших ратников взглядом, Макарий обернулся к парням:
— Ну что, слыхали, как тут дела идут? Недоволен народ Борисом, ох недоволен. То-то рвутся все подметные письма читать — от нового царя милостей ждут, от Димитрия.
— Да уж, — согласно кивнул Иван. — Говоря немецкими словами — дисциплины в армии никакой. Часовые вражьим лазутчикам телеги вытаскивают — это ж где такое видано?
— Да не знают они, что я лазутчик, — Макарий покривился. — Хотя, может, и догадываются.
— Уборные зато сторожат строго! — хохотнул Митрий. — Лучше б дороги так сторожили, а то, я чую, тут все кому не лень шастают.
— А вот насчет уборных ты не прав, Митя, — вскользь заметил Иван. — Это они правильно делают. От пули да от сабли четверть войска погибнет, много — треть, а вот мор свободно может и все войско выкосить. Да и не только войско — все окрестные земли. А уж коли мор начался, так остановить его трудно. Сами знаете, как король Анри во Франции в таких случаях делает…
— Как? — живо заинтересовался Макарий. — Любопытственно будет послушать.
— А так, — Иван изобразил целящегося из ружья человека. — Ежели в каком граде болезнь объявилась, ежели народишко там помирать начал, король сей же час посылает туда не лекарей — войско. Окружают город, и кто осмелится из ворот высунуться — пулю промеж глаз!
— Промеж глаз? Лихо!
— Вот так городишко и вымрет. Зато и болезни там же конец придет — и вся страна в целости.
Так, под разговоры, неспешно поехали дальше. Парни шагали рядом с возами, а Макарий и еще один мужик — второй возница — сидели на облучках, время от времени натягивая вожжи. Дорога постепенно расширялась, становилась тверже, и вскоре за холмом показался лагерь — палатки, шатры, повозки и многочисленные дымы костров. Макарий показал плетью чуть в сторону:
— Вон там, где телеги, наши торговцы. Туда и едем.
— А не страшно? — поинтересовался Прохор. — Вдруг схватят?
— Не страшно, — Макарий сжал губы. — Не первый раз езжу.
Макарий был шпионом, лазутчиком самозванца. Собирал сведения о перемещениях царских войск, о настроениях, в них царивших, распространял подметные письма и прелестные грамоты — и ничуть этого не стеснялся. Наоборот, считал себя героем. Впрочем, если признавать самозванца истинным государем, то так оно и выходило.
Ивану же чем дальше, тем становилось грустнее, уж больно сильно было похоже на то, что Борис Годунов всем — ну, буквально всем — до чертиков надоел. Аристократам — арестами и ссылками, дворянам и детям боярским — полным разорением, торговцам — войною и высокими пошлинами, крестьянам — заповедными да урочными летами, запрещавшими уходить от хозяев и устанавливавшими срок сыска беглых, а таких было множество. К тому же именно с Борисом многие связывали выпавшие на долю России невзгоды — три неурожая подряд, недород, голод. И все больше и больше людей надеялись на «истинного царя» — самозванца! Впрочем — самозванца ли? Несмотря на, казалось бы, убийственные доказательства, парни начинали в этом сомневаться, уж больно уверенно вел себя Дмитрий. Явиться завоевывать трон со столь малыми силами, практически без поддержки сильных мира сего (король Речи Посполитой Сигизмунд вовсе не торопился хоть как-то помогать «царевичу», иное дело — магнаты) мог только самый забубенный авантюрист… либо человек, полностью уверенный в том, что «подданные» его поддержат. Хотя, конечно, по внешним ухваткам Дмитрий никак не походил на царя: больно уж прост. Любил пошутить, посмеяться, со всеми держался запросто — вообще-то, не самые плохие качества, но — не царские, не царские… Царь должен быть — ухх! Чтобы все боялись. А этот, видать, рассчитывал не на страх. На что-то другое.
Удивительное дело, он отпустил парней с миром, даже не потребовав присягнуть, и Иван понимал — зачем. Во-первых — грамоты. Во-вторых — Гришка Отрепьев. Дмитрий ясно показывал, что не боится ни того, ни другого, что грамоты — подделка, а с Отрепьевым он не имеет ничего общего. Ну и, конечно, было еще третье — заступничество Михайлы Пахомова, коему явно благоволил само… «царевич». Иван который раз хвалил себя за то, что не побоялся тогда исправить явную подлость — отпустил-таки Михайлу в побег. Ну, правда, ведь к Чертольскому упырю — ошкую — он явно не имел никакого отношения. А ведь именно поэтому его и схватили, не потому, что лазутчик — как вот выяснилось. Благодаря целой кипе причин Дмитрий и отпустил их — имея в виду, конечно, в первую очередь собственные цели. И вот теперь парни вместе с торговцем-шпионом Макарием въехали в лагерь царевых войск, прямо-таки пузырившийся недовольством, умело подогреваемым многочисленными лазутчиками Дмитрия. Впрочем, особо-то и не надо было подогревать — весна, весна! А как же землица? Кому приглядеть за мужичками? У кого, правда, они еще были.
Торжище примыкало к самому лагерю, можно сказать — прямо срослось с ним. С самого утра там уже ошивались ратники, большая часть которых была посошными людьми — крестьянами с северных земель, искренне недоумевавших: а чего это их сюда пригнали? Бить самозванца? Так где он? А сидеть тут, под Кромами, когда весна, когда скоро пахота, сев… Господи, да что ж это такое? Что, государь опять голода хочет?
Установив возы, натянули рогожку на случай дождя. Макарий ушел куда-то по своим делам, а парни, усевшись невдалеке, за возом, принялись совещаться. Вообще-то, им бы нужно было в Москву… Но с чем возвращаться? Можно ли было считать задание выполненным? Да-да, именно так стоял вопрос, и никак иначе, ведь парни присягали Борису Годунову и, естественно, не могли нарушить присягу. Даже и мысли подобной не возникало. Зато возникали другие: если действовать строго по присяге, то они должны немедленно явиться к кому-нибудь из воевод — к Милославскому или к Голицыным — и немедленно доложить о том же Макарии. Чего друзья никак не могли сделать, ибо дали слово не причинять мужику вреда. Но ведь тогда они не знали, что он шпион, лазутчик! Теперь-то ситуация изменилась, и…
— Боюсь, это будет выглядеть как предательство, — покривился Митрий. — Да-да, как предательство, ведь мы предадим помогавшего нам человека — Макария.
— Но он лазутчик!
— Но мы дали слово!
— А присяга? Ведь мы же на государевой службе!
Торжище, да и весь лагерь, вдруг заволновались, словно бурное море. Засновали туда-сюда группы возбужденных людей, появились конники в блестящих латах, в затейливых узорчатых шлемах — мисюрках, где-то громко затрубили трубы.
— Что такое? — удивленно привстал Иван. — Неужели наконец началось наступление?
Прохор пожал плечами:
— Пойдем глянем.
А к возам уже бежал Макарий, в распахнутом зипуне, с топорщившейся косой бородой.
— Все! — радостно закричал он. — Умер царь Борис, прибрал Господь!
Опустившись на колени, Макарий размашисто перекрестился.
— Как — умер? — не поверил Иван.
— А так, насовсем. Воевода Петр Федорович Басманов прибыл в войско с подмогой, сейчас будет приводить люд к присяге новому царю — Федору Годунову! Мнози — за Дмитрия. Князья Голицыны — наши!
Вот так да-а! Голицыны — воеводы — поддерживают самозванца!
— Ну дела-а-а! — задумчиво протянул Митрий. — Это что же мы делать-то теперь будем? Нешто новую присягу принимать?
— Побегу. — Макарий вскочил с колен. — Знакомцев обрадую!
Иван проводил его взглядом и обернулся к своим.
— Вот что, — твердым голосом произнес он. — Я так мыслю: кто на Москве сидит — тот и истинный государь, ему и присягнуть.
Переглянувшись, парни согласно кивнули:
— Пойдем… Эвон, уже народишко собирается.
Ратники и впрямь собирались в центре разбитого лагеря, где уже реяли стяги с изображением Георгия Победоносца. Парни вместе с остальными торговцами и вооруженными людьми, ускоряя шаг, отправились туда же.
— Басманов, Басманов! — кричали воины, указывая на воеводу на белом коне.
Ратники споро выстраивались по отрядам. Побежали с докладами сотники. Воевода Басманов поднял затянутую в латную перчатку руку. Все затихли.
— Вои росские! — Военачальник, герой битвы под Новгородом-Северским, где был разбит самозванец, приподнялся в седле. — Горе, горе великое постигло землю нашу — умер государь и защитник Борис Федорович!
Басманов помолчал, слегка наклонив голову. Он был бледен, видать, еще не совсем отошел от ран; все в войске хорошо знали о личной храбрости воеводы: в боях он не щадил себя.
— Новый государь, сын покойного царя Бориса Федор вступил на российский престол, — помолчав, продолжал Басманов. — Москва присягнула государю. Так присягнем и мы, и с новыми силами, воодушевлясь, разгромим самозванца и его приспешников, как сделали это не так давно под Новгородом-Северским!
Ивану хорошо было видно, что находившиеся по обеим сторонам от Басманова конь в конь богато одетые всадники — князья Голицыны — вовсе не разделяли воодушевления воеводы. Можно даже сказать — кривились. Выходит, что ж, прав был Макарий? Но тогда… тогда страшно подумать: в войске — заговор! И во главе его не кто-нибудь — воеводы, князья! Кстати — ближайшие родственники Петра Басманова. Даже лучше сказать — старшие родственники. К тому же, как вскоре выяснилось, Басманов вовсе не считался в войске главным — был еще князь Андрей Телятевский, может, не такой знающий воевода, зато куда как более родовитый, а это очень много значило. Конечно, можно себе представить, как было обидно Басманову!