— Не развалим… Крепкая…
И вдруг скрипнула дверь. Ветер?
— Василисушка!
Черт! И кого принесло?
— То я, подружка твоя, Филофея.
Василиска живо накинула на себя рубаху и летник, Ивана же выгнала в смежные сени.
— Заходи, Филофеюшка. Я тут прилегла вздремнуть чуточек.
Подойдя к двери, Василиска ногой закинула под лавку домашний зипун Ивана.
— Входи, входи, подруженька. Кваску ли?
— Ой, Василисушка, не буду. — Вошедшая во светлицу девушка приятной наружности, с длинной белой косой, встревоженно осмотрелась. — Иван, суженый твой, дома ли?
— Да был дома… А ты что хотела-то? Говори, не стесняйся.
Гостья вздохнула:
— Да вот, послала Архипку, братца, с деньгами на Чертолье… Теперь вот опасаюсь — не зря ли? В городе, чай, гулянье начнется, пиво-брагу на улицы выкатят, да как бы и не водку… Упьется народ. Ой, зря послала Архипку, зря…
— А зачем послала-то?
— Да к Никодиму-купцу, с долгом. Ходила вчера по торжищу, приглядела себе ожерельице… дай, думаю, куплю, пока тятенька с товаром в отъезде. А деньгов-то и не хватило… Хорошо, купец знакомцем оказался, — отправь, говорит, служку ко мне на усадьбу — принесет оставшуюся деньгу… Во сказал, да?! Да рази служкам можно деньги доверить? Братцу родному токмо! Его и послала… Вот и тревожусь теперь, наверное, надо было подождать до завтрева.
— Да ничего с твоим братцем не сделается, — отмахнулась хозяйка. — А что за ожерелье-то? Хоть красивое?
— Эвон! — Филофея с готовностью сбросила с плеч летний полупрозрачный платок с затейливой вышивкой. Ох, та еще была девица — ужас, как приодеться любила! И ведь знала, к кому зайти, похвастать.
— Ухх! — искренне восхитилась Василиска. — Вот это красотища! Никогда такого не видывала.
Гостья зарделась, словно бы похвалили не ожерелье, а ее саму. И в самом деле, изысканной красоты было ожерелье — серебряное, с золотыми вставками-листьями вокруг карминово-красных ягод — рубинов. Из богатой торговой семьи была Филофея — могла себе позволить.
— Ой, красиво, ой, красиво! — еще раз похвалила хозяйка.
— А у меня еще и помада фрязинская есть, и румяна с белилами! Идем-ка в гости — покажу.
— В гости… Ой, я у суженого только спрошусь, ладно? Ты иди пока…
— Ну, жду! — Покинув светлицу, Филофея резво сбежала с крыльца и вышла на улицу. Жила она рядом, в хоромах купца Ерофеева, знаменитого на Москве торговца.
— Ну? — выйдя из сеней, усмехнулся Иван. — В гости попросишься?
— А ты откуда знаешь?
— Да вы так тут галдели — не то что в сенях, на улице слышно.
— Так у Филофеи братец на Чертолье ушел, беспокоится.
— Ой, эко дело! — юноша рассмеялся. — Чай, братцу-то ее не пять лет. Почти вьюнош уже, что с ним случится-то белым днем? Нет, не из-за братца Филофейка заглядывала — ожерельем своим похвалиться. Что, в самом деле — богатое?
— Красивое. Так я схожу?
— Сходи, что уж с тобой делать? Смотрите, сильно там не малюйтесь, а то люди на улице испугаются.
— Да мы немножко… — Василиска проворно застегивала сарафан.
— Знаю я ваше «немножко»… Ла-адно, ла-адно, не обижайся.
— Ты пока поспи. — Девушка чмокнула Ивана в щеку.
— Да уж, поспишь тут, — шутливо нахмурился тот. — Скоро ребята с площади вернуться должны, ужо расскажут, что видели.
Иван словно в воду глядел! Едва только Василиска скрылась в соседских воротах — юноша наблюдал за ней из окна, — как в конце улицы появились две фигуры в коротких кафтанах: одна — щупленькая, а другая — здоровая. Фигуры о чем-то азартно спорили.
— А я говорю — он правильно крест целовал, вовсе не по-лютерскому.
— Нет, по-лютерскому! Люди ж в толпе говорили!
— Хм, люди… Сами не знают, чего несут! Ну, пойми ты, с чего б Дмитрию лютеранином-то быть? Католиком — еще понимаю…
Не переставая спорить, парни вошли в дом.
— Иване, квас-то еще не весь выпил?
— А вас там что, пивом-брагой не напоили?
— Ага, напоят, как же! Чай, и без нас есть кому пить.
Сбросив кафтаны, парни испили квасу и развалились на сундуках.
— Ну? — нетерпеливо поинтересовался Иван. — Чего развалились? Рассказывайте!
— Так чего рассказывать? — Митька приподнялся на локте. — Подле лобного места отслужили молебен, все как положено, прилюдно. После Арсений-архиепископ благословил само… тьфу ты, Господи… Дмитрия-царя иконой, — какой именно, мы не рассмотрели, далеконько стояли, да и толпились там все, кричали. Тут и псалмы запели, а поляки — вот умора — в литавры ударили, затрубили в трубы: думают, раз песни поют, так нужна и музыка! Тут к Дмитрию подошли священники и повели в Архангельский собор, где царь, говорят, приложился к гробу Грозного Иоанна. Мы с Прошей, правда, в собор не попали, стояли вместе со всеми на площади. Из собора Дмитрий прошествовал в тронную залу, откуда выслал на площадь ближнего боярина своего — Богдана Бельского. Бельский ничего интересного не сказал, лишь призвал всех верой и правдой служить государю. — Митька потянулся. — В общем, потом мы домой пошли — уж больно жарко стало.
— Из наших, приказных, никого не видели?
— Нешто разглядишь в этакой-то толпище?
— Поня-атно…
Иван задумчиво заходил по комнате.
— Да не маячь ты, Иване, — неожиданно улыбнулся Прохор. — Мы ведь видим, с чего ты себя коришь — мол, прокорму нет, так?
Ничего не ответив, Иван подошел к окну и посмотрел вдаль.
— Зря не переживай, брате, — подойдя, Митрий положил ему руку на плечо. — Было время — ты нас кормил, а теперь — не обессудь, уж мы тебя покормим. Проша кузнечит, я переписчиком подрядился… проживем.
— Ну уж… — Иван отвернулся, улыбнулся, стараясь, чтобы друзья не видели, как заблестели глаза.
— А зеркало смотри, не продавай, Иване, — с сундука подал голос Прохор. — Больно уж оно Василиске по нраву. Она, кстати, где?
— Да в гостях, к вечеру ближе явится.
К вечеру, перебив парням послеобеденный сон, явились обе — Василиска и Филофея, соседка.
— Слушайте, парни, у Филофеюшки братец пропал!
— Как пропал?
— Да так… Пошел на Черторый к купцу Никодиму и запропастился. С обеда еще.
— Что ж, — Иван окинул взглядом друзей. — Ужо прогуляемся до Черторыя?
Прохор с Митрием степенно кивнули:
— Да уж, конечно, сходим!
Добрым молодцам собраться — подпоясаться. Вот и наши: надели кафтаны, прицепили сабельки, за пазуху — по-московски — кистень, острый ножик — за голенище, все, вроде бы, собралися…
Девчонки помахали им вслед из окошка да взожгли свечи.
— Ну, вот, — азартно потерла ладони Филофея. — Теперь и приодеть тебя можно будет без спешки. Набелить, нарумянить, подсурьмить брови… Вернутся — ахнут!
— Да ну… А вдруг да не понравится?
— Что ты, подруженька! С ног свалятся — точно.
А парни деловито шагали к Москве-реке. Спрямляя путь, свернули с Якиманки в проулок — все ближе. Выйдя к реке, закричали лодочника… Город гулял, наслаждаясь дармовым угощением, по обычаю, выставленным на улицы новым царем. Повсюду слышались песни, шутки, веселые крики. Где-то играли на дудке, где-то плясали, а кое-где — уже и дрались, как же без этого? По улицам бродили полупьяные толпы молодежи, люди постарше степенно сидели за столами, а кто упивался, просто-напросто падал лицом в серую дорожную пыль. Смеркалось.
Докричавшись, наконец, лодочника, друзья переправились через реку и быстро пошли к Черторыю. Миновали веселящуюся Остоженку, вышли на Чертольскую — там было еще пьянее, да и народишко жил тот еще, правда, к уверенным в себе молодым людям, да еще вооруженным, приставать опасались.
Купец Никодим Рыло встретил новых гостей радостно:
— Заходи, парни! Пить-гулять во славу царя-батюшки будем! Эй, дворня, тащите-ка новый бочонок!
Пришлось выпить — а как откажешься? Утерев подбородок, Иван поблагодарил хозяина и поинтересовался насчет Архипки.
— Архипка, купца Ерофеева сын? — улыбнулся хозяин. — Да был, был, мед-пиво пил. Вот, только что ушел, вы с ним едва-едва разминулись.
— А куда пошел, не сказывал?
— Да к пристани. Так, говорит, ближе…
— Это где-то он по пути заплутал, — задумчиво протянул Митрий. — Там, на Черторые, ведь заброшенных изб много…
— Да поразвалились все эти избы давно, — Никодим отмахнулся. — Одни бревна — и заходить страшно, как бы не придавило! Вы пейте, пейте, а за отрока не беспокойтесь — дело молодое, может, девку какую по пути встретил?
Купец скабрезно засмеялся, ну а парни, простившись и поблагодарив за вино, решительно удалились. Раз уж обещали девке отыскать братца — отыщут. А вина можно и после выпить, сколько влезет.
Пройдя темным переулком с покосившимися заборами, зашагали вдоль заросшего репейником и чертополохом оврага — ведущая напрямую к реке тропинка как раз и шла мимо, за избами. Иван внимательно всмотрелся вперед — хоть и темновато уже было, да видно, что к пристани никто не шел, не спускался, — обширная, поросшая невысокими кустами пустошь выглядела совершенно безлюдной. Ну, не мог больше никуда деться парень! Либо спускался бы к реке, либо — шел бы сейчас рядом с избами… А может — лежит убитый в кустах? Или — в избах?
— Митрий, давай по кустам, мы — по избам, — живо распорядился Иван. — Ты, Прохор — с той стороны, а я с этой. Ежели что — кричим.
Обнажив саблю, Иван перешагнул валявшиеся на земле ворота и, войдя на пустынный двор, внимательно огляделся. Покосившийся забор отбрасывал под ноги длинную размытую тень.
— Архип, — оглядевшись, негромко позвал Иван. — Эй, Архипка!
Показалось, кто-то шевельнулся в избе…
Юноша осторожно подошел к входной двери… Чей-то пронзительный, словно бы нечеловеческий крик внезапно полоснул по ушам!
Выставив вперед саблю, Иван рванул дверь… и отпрянул, пропуская орущую, бросившуюся под ноги тень. Кошка! Черт бы тебя побрал…
— Эй, есть здесь кто-нибудь? — громко позвал юноша.
Никто не отзывался. Сквозь провалившуюся крышу были видны первые звезды. Осторожно осмотрев горницу, Иван вышел во двор и, обследовав амбар, выбрался прочь, направляясь к следующей избе, вернее, к ее скелету, черневшему обожженными балками саженях в пяти левее…