На всякий случай покричал:
— Прохор, как там у тебя?
— Ничего, — тут же отозвался Прохор.
Ого! Да он совсем рядом, оказывается.
— Там все прогнило уже, — выйдя из-за ограды, пояснил молотобоец. — Не зайдешь — крыша обвалится.
— Ну, ясно, — Иван повернулся, махнул рукой и хотел было еще что-то добавить, но не успел — кто-то громко закричал на пустыре, ближе к реке.
Парни переглянулись:
— Митька?
И со всех ног бросились к пустоши. Метнулись под ноги репейники, колючие кусты, ямы. Обиженно залаяв, бросились прочь растревоженные бродячие псы. Пахнуло какой-то затхлостью, тленом и еще чем-то мерзостным, не поймешь даже сразу — чем.
— Сюда! — выскочив из кустов, замахал рукой Митька. — Скорее!
Парни подбежали к приятелю в един миг:
— Ну?
— Он здесь, Архипка-то… Похоже, дышит…
Отрок лежал на спине, раскинув в стороны руки. Кафтан его был расстегнут, рубаха разорвана на груди — однако кожа чистая, белая, без всяких порезов и крови.
— Видать, не успел… спугнули… — пояснив, Митька нагнулся к мальчику и, потрогав пульс, легонько побил по щекам.
— А? Что? — Отрок испуганно распахнул глаза. — Кто здесь?
— То я, Иван, не видишь, что ли?
В светлых глазах мальчишки проскользнуло узнавание и несказанная радость:
— И верно — Иван! Господи… А где же тот, страшный… Ошкуй!
— Ошкуй? — Парни вздрогнули. — Как ты сказал?
— Ошкуй, — постепенно приходя в себя, уверенно повторил отрок. — То есть — тело человечье, а голова — медвежья. Белая такая, зубастая… Господи-и-и… — Архипка вдруг зарыдал, бессильно уронив голову.
— А ведь он не мог далеко уйти, — Прохор сильнее сжал в руке саблю. — Ошкуй это или кто еще, но он где-то здесь, в кустах, прячется! Осмотрим, пока не совсем стемнело?
— Запросто! — Иван попробовал пальцем клинок.
Оставив обладавшего недюжинными медицинскими знаниями — еще с французских времен — Митрия с отроком, парни пошли к чернеющим ореховым зарослям, тянувшимся до самой балки, — больше здесь просто негде было спрятаться. Иван чувствовал, как азарт погони и злость встают откуда-то из груди, поднимаются, делаясь все шире и шире… вот уже ударили в голову…
— Слева! — крикнул вдруг Прохор. — Вон там, у жимолости!
Ошкуй — или какая иная тварь, — услыхав крик, дернулся, выскочил и, согнувшись, со всех ног припустил к пристани.
— Бросится в реку — не догоним! — кричал на ходу Прохор.
Иван понимал и другое — если эта тварь не ошкуй, а все же человек… На берегу было довольно людно. Пойди, разыщи! А бежала тварюга быстро, не угонишься. Иван пару раз споткнулся и чуть было не упал, выронив саблю, тем не менее не останавливался, бежал, не слыша позади крика Прохора, — тому повезло меньше, он угодил-таки в какую-то яму, коих было множество на Чертолье, и теперь вот отстал, выбирался…
А Иван сознавал, что не успевает…
Позвать людей? А как же!
Иван на бегу закричал во все горло…
Не хватало воздуху, и получилось тихо… Впрочем, похоже, кто-то услышал…
— Держи его, держи-и-и!
Бах!
Юноша на бегу запнулся о какую-то корягу, перевернувшись, упал, едва не сломав шею… А когда поднялся на ноги — фигура бегущего маячила уже далеко впереди. Эх, сейчас бы пистоль… а лучше — пищаль…
И тут грянул выстрел!
Иван инстинктивно пригнулся — показалось, что стреляли в него. У ошкуя — пистоль? Господи…
Выстрел раздался еще раз!
Стрелял тот самый, что бежал впереди… впрочем, там маячило уже довольно много людей. И стрелял вовсе не в Ивана.
Услышали!
Услышали, господи!
Спустившись к пристани, юноша, тяжело дыша, подбежал к стрелку:
— Ну что, попали?
— Навряд ли, — с сожалением отозвался тот. — Ловкий, стервец, оказался — похоже, выплыл.
Он обернулся, и Иван не сдержал удивленного крика, увидев перед собой… стряпчего Артемия Овдеева!
— Вот так встреча! — заулыбался тот. — А это кто там позади, с саблей?! Никак, Прохор? Господи, парни… Вас-то я и ищу!
Глава 9Земский двор
Новый царь выказал большой ум и способности к государственным делам.
Белила ложились ровно. Высунув от усердия язык, купецкая доченька Филофея проворно работала беличьей кисточкой — мазала сверху вниз, а щеки — еще и вкруговую, да все приговаривала:
— Во-от, во-от, во-от… Ну, таковой красавицей станешь, Василисушка, жених возвернется — не узнает.
— Уж пора бы возвернуться-то, — озабоченно промолвила Василиска. — Ишь — смеркается.
— Ничего, успеют — трое парняг, чего с ними сделается-то? Братца бы токмо нашли.
— Найдут. Раз пошли — найдут. Из-под земли вытащат — уж они такие.
Покончив с белилами, Филофея аккуратно сложила их в шкатулку, точнее, в небольшой сундучок, в котором, кроме белил, еще имелись румяна, помада, кисточки и разные благовонные притирания. Назывался весь этот наборчик просто — «сундучок», такими у Москвы-реки торговали купцы-персияне. Стоил «сундучок» денег немаленьких и был по карману далеко не всем, а уж у кого был, те всячески им хвалились, вот как сейчас Филофейка. Да, там еще небольшое зеркальце было, в «сундучке»-то.
Умело подсурьмив подружке брови, гостья приступила к щекам. Тут нужно было не торопиться, красить тщательно да следить, чтоб румяна ложились ровным кругом — чуть скривишь, совсем не по-модному будет.
— Ну вот, — девушка с довольным видом оглядела результаты своего труда и протянула зеркало. — На-ко, посмотрись… Каково?
— Ой, красиво-о-о! Подай-ко, Филофеюшка, гребень — волосы расчешу. Эвон он, на поставце лежит, гребень-то.
Гостья потянулась за гребнем — резным, из рыбьего зуба, с изображением белого медведя — ошкуя, — оценила:
— Экий у тебя гребешок баской. А ошкуй-то — словно живой. Ишь, щерится. С топором!
— То Иван из-под Кром привез. Нравится?
— Очень! — призналась девушка.
Василиска рассмеялась, махнула рукою:
— Так забирай, коли понравился!
Филофея явно обрадовалась, но для вида, конечно, покочевряжилась, так, самую малость, чтобы подружка не передумала, — гребешок-то купеческой дочке и впрямь сильно понравился. А уж если что ее нравилось — умрет, но выпросит или купит, как вот ожерелье, к примеру. Да уж, своенравной девушкой была Филофея, но ведь и доброй — коли подарок приняла, сразу и отдаривалась, не любила ходить в должницах. Помолчала, подумала, гребешок, как бы между прочим, в рукав убрала, потом молвила:
— А тебе, Василисушка, вижу, румяна глянулись?
Василиска зарделась — да, румяна б ей не помешали… как и белила.
Филофея словно подслушала мысли:
— А, — сказала, — забирай румяна — твои. Вместе с белилами.
— Вот благодарствую! — Подружки обнялись, закружились, смеяся, по горнице… даже не услышали, как вошли парни.
— Вот это да! — Поглядев на накрашенную Василиску, Иван живо спрятал улыбку в кулак.
Ну, а Прохор с Митрием не стеснялись — ударились в покатуху.
— Ох, — держась за живот, смеялся Митька. — Ты, сестрица, поди, на поле собралась — ворон пугать?
— Дурни вы, — ничуть не обидевшись, отмахнулась девушка. — Ничего в красоте женской не смыслите. Верно, Ваня?
Иван закашлялся:
— Да… уж… — И быстро перевел разговор на другое, с чего, собственно, и надобно было начинать. — Филофея, мы там братца твоего привели с Чертолья. До самого дому проводили, теперь вот лежит — отлеживается.
— Отлеживается?
Гостья побледнела, и улыбка сошла с лица ее.
— Да не переживай, цел он — ни одной царапины.
— Цел? Да что случилось-то?
— Думаю — сам расскажет.
Забыв и попрощаться, девушка убежала домой, к братцу, а Василиска, смыв под рукомойником наведенную красоту колодезной водицей, накинулась с расспросами — что да как?
Ей, конечно, рассказали… так, в общих чертах. А уж потом, после ужина, и совсем огорошили:
— Овдеева встретили, обратно на службу в Земский двор звал, — он теперя там почти главный начальник.
— Овдеева? — не поняла девушка. — А кто это?
— Стряпчий один… — пояснив, Иван рассмеялся. — То есть теперь уже не стряпчий — стольник. Недавно государем жалован!
— Та-ак, — протянула Василиска. — Опять, значит, на старую службу? Не знаю даже — радоваться иль грустить. Опасно ведь!
— Так жисть-то — она вообще опасная! — хохотнул Прохор.
А Митька добавил, что, в общем-то, они еще ничего не решили, и Овдееву ничего конкретного не обещали.
— Сказали лишь, что подумаем.
Василиска покачала головой — в нарушение всех старомосковских традиций, она сейчас сидела с парнями за одним столом — уж больно любопытно было, да и вообще — кого стесняться-то? Кругом все свои.
Парни тоже ей доверяли, а потому тут же, за трапезой, и приступили к совету. Стоит ли принимать предложение стольника? Не зазорно ли для чести? Подумав и поспорив, решили, что нет, не зазорно — все же ведь России служить будут, а не только царю. Сколько уж сменилось этих царей за столь короткое время, можно сказать, на глазах прямо — Борис, Федор, Дмитрий. Ребята, кстати, присягали одному Борису, Федору не успели, что же касаемо Дмитрия, то…
— Пусть хоть и самозванец, да ведь царь, — задумчиво произнес Митрий. — Нельзя ведь совсем без царя-то. Нешто тогда порядок будет? Да и не царю служить будем — Отечеству! Как и служили, не переставая. Опять же, ошкуя кто ловить будет? Овдеев ведь его недострелил, промахнулся.
— Овдеев, кажется, ничего человече, — утерев губы, заметил Прохор. — И самоз… государь к нему благоволит. Как-то под его началом служиться будет?
— Эх, был бы Ртищев!
— Что и говорить — уж Андрей Петрович нам бы растолковал, что к чему…
— Андрей Петрович бы растолковал? А у самого голова на что?
— Ладно вам спорить, — Иван поднял бокал. — Помянем Ртищева, братцы.