— То-то я без тебя с ними не справлюсь! Ла-адно, не обижайся, рассказывай дале… Нет, постой… Эй, караульный!
Тут же распахнулась дверь.
— Чего изволит ваша княжеска милость? — сунулся в горницу чубатый стрелец.
— Квасу, — коротко кивнул князь. — Хотя, нет… лучше вина. Мальвазеи. Любишь мальвазею, Иван? Я — так очень.
— Благодарствую.
Не дожидаясь вина, Иван в красках и деталях описал молодому князю все, что с ним произошло, не упустив и разбойную девицу, и собственные мытарства на вершине сосны. Рассказывал интересно, словно бы заново переживая случившееся, да и князь оказался благодарным слушателем — не перебивал, не переспрашивал и даже заразительно смеялся в некоторых местах.
— Ушицу, говоришь, варила? Ха-ха-ха! А стерлядь на постоялом дворе сперла? Уж не на здешнем ли? Слушай, Иван, а девка-то хоть красивая?
— Игла-то? Да как сказать… смотря на чей вкус. По мне, так ничего… Глаза голубые, волосы словно лен, грудь такая… большая… красивая…
— Красивая, говоришь? Так ты с ней, значит, того… Ну-ну, не красней, не девка ведь. Бывает. Да и вообще… — Князя вдруг потянуло на философский лад. — Мы, мужики, хоть и умны бываем, и знающи, а все же на бабьи хитрости попадаемся, словно глупый карась на уду!
— Вот уж истинно сказано, — со вздохом признал Иван. — Словно глупый карась на уду.
Они вышли из избы уже друзьями, насколько могут быть друзьями родовитый боярин-рюрикович и дворянин из обедневшей семьи. На околице, в малиновых зарослях, весело пели птицы, невдалеке белела стволами березовая рощица, рядом с которой журча тек ручей, рядом с караульной избой, на пригорке, высилась деревянная церковь. Само же село — называлось оно Тайнинское — располагалось не так уж далеко от Москвы и насчитывало с десяток домов, в том числе постоялый двор, куда и направлялись сейчас Иван с молодым князем. Искоса поглядывая на Михайлу, юноша нащупал рукой висевший на шее мешочек с зельем.
Вдруг подумалось — а хорошо было бы, коли б мешочек этот достался разбойникам, либо, на худой конец, оборвался бы, потерялся в лесу. Хорошо бы — не надо было бы теперь думать. Так ведь нет, не оборвался, не потерялся, и разбойники на него не польстились — больно уж был убог, мал, неприметен. Вот и рассуждай теперь… выполнять ли приказ? То есть выполнять ли его вот сейчас, немедленно, либо немного подождать? Уж конечно же, Иван решил подождать.
И, прибавив шагу, нагнал ушедшего вперед князя. А тот вдруг обернулся и кивнул на стоявший на обширном дворе возок, крытый выкрашенной в красный цвет кожей, с тиснеными вызолоченными цветами, зверьми и травами:
— Чей, знаешь?
— Догадываюсь. Царевой матушки, инокини Марфы. Чай, с Белоозера привезли?
— Привезли, — кивнул князь. — Только без меня. Я ее уже здесь, в Тайнинском, встретил. Стрельцам да рейтарам велел не гомонить — не мешать отдыхать бабушке. Ей ведь еще с царем встречаться, с сыном…
— Так и я до Москвы — с вами.
— Погоди до Москвы, — Михаил отмахнулся. — Мы, думаешь, чего здесь стоим? Кого дожидаемся?
Юноша чуть не споткнулся:
— Господи! Неужель — государя?!
— Его… Государь мне безопасность встречи доверил!
Ах, вон оно что… Иван вдруг со всей отчетливостью понял, почему для обеспечения встречи Дмитрий выбрал молодого князя Скопина-Шуйского. А потому что Шуйские — опальный род! И, значит, тем ценнее будет свидетельство одного из Шуйских — князя Михайлы — в том, что инокиня Марфа Нагая признает в Дмитрии чудесно спасшегося сына. Признает ли? Судя по всему, новый московский царь был в этом уверен. Иначе не послал бы на встречу Скопина-Шуйского, да и сам не поехал бы… А вообще, зачем ему ехать? Ждал бы себе спокойно в Москве, с боярами… Вот именно — с боярами. Которые как еще себя поведут, коль все не так, как хочется Дмитрию, сложится? А сюда он, стало быть, едет не опасаясь… Значит, что же — он и в самом деле истинный царь, чудесно спасшийся от неминуемой, казалось бы, смерти, сын Иоанна Грозного? Что ж, может быть и так… А может быть и по-другому — Дмитрий никакой не Дмитрий, а самозванец, как о нем и говорили и что со всей отчетливостью вытекало из похищенных из монастыря Мон-Сен-Мишель грамот! А значит — именно здесь он собирается прорепетировать, и если Нагая его не признает, то… То дальше может быть все, что угодно. С Нагой. И с теми, кого Дмитрий — как ни крути, государь — сочтет лишними свидетелями. Ой, как почему-то не хочется быть лишним!
— Ну, что задумался? — Князь хлопнул юношу по плечу. — Идем! Сейчас помолимся да поедем поле выбирать. Раз уж ты с Земского двора — поработай, хоть тут и не Москва!
— Что еще за поле? — не понял Иван.
— Обычное. — Михайла смешно шмыгнул носом. — То есть не совсем обычное… Короче — для встречи.
— Ах, вон оно что, — кивнул юноша. — Конечно, поедем посмотрим.
Ясно было, почему князь позвал с собой его, Ивана, московского дворянина из Земского двора, с сыскной его части. Ежели что не так — так отвечать будут вместе.
Подозрения юноши подтвердились, когда в обширной людской горнице постоялого двора князь Михаил подошел к невысокому темнобородому мужичку в дорогущей парчовой шубе, которую, наверное, запросто можно было бы обменять на московские хоромы Ивана. Пожалуй, даже на пару таких хором.
— Семен Шапкин, царев постельничий, — обернувшись, шепотом пояснил князь. — Его бы тоже на поле позвать… — Подойдя ближе, Михаил с ходу уселся на лавку, насколько возможно блюдя родовую честь перед худородным выскочкой Шапкиным. — Здоров, Семен.
— И тебе здравствовать, княже!
— Это приказной с Земского двора, — Михайла кивнул на почтительно вставшего рядом Ивана.
Шапкин обвел его безразличным взглядом:
— Кажись, и впрямь я его в приказных палатах видел.
— Хотим позвать тебя поле смотреть для встречи.
— С удовольствием! — Постельничий улыбнулся так широко, что показалось, зубов у него во рту гораздо больше, чем нужно. Однако тут же сник, заканючил: — С удовольствием бы… Да вот с утра занемог, почти совсем ходить не могу…
— Так мы верхом!
— Лежать токмо… Так и лекарь наказывал. Так что ты, князюшка, уж не обессудь, иди сам… А я уж государю обскажу, как было, — тебе и честь.
— Чтоб ты сдох, лиса хитрущая! — выйдя на крыльцо, сплюнул князь и, обернувшись к Ивану, махнул рукой. — Ну, да черт с ним, едем.
Вроде бы нехитрое дело — выбор места, подходящего для встречи царя с матерью, — неожиданно затянулось почти до самого вечера, ведь поле должно было удовлетворять целому сонмищу условий. Во-первых, быть ровным и без ям, чтобы высокие персоны, не дай Бог, не споткнулись. Во-вторых, быть не очень большим, но и не маленьким, чтобы и было просторно, и не казалось пусто. В-третьих, по краям его должно оставаться достаточно места для ликующего народа, — народ, кстати, тоже еще нужно было заранее собрать и растолковать, что к чему. В-четвертых, были потребны кусты — для охраны, чтобы не особо бросалась в глаза. В-пятых, кусты не должны были быть густыми, чтобы в них не смогли затаиться возможные тати и чтобы народу было все хорошо видно и слышно.
В общем, выбрали лишь к вечеру, с утра порешив отправить мужиков скосить траву, чтобы все было благолепно. А завтра, вот уже завтра, должен был приехать царь. Его-то все и ждали.
Небо было бездонным и чудесно-синим, редкие палевые облака, медленно проплывая в вышине, отбрасывали на луга смешные темные тени, весело пели птицы, а клонившееся уже к закату оранжевое смешное солнце светило так ярко, с такой жизнеутверждающей лучезарностью, что на душе каждого из собравшихся на поле людей тут же становилось радостно и спокойно. Согнанный с утра народ — крестьяне, податные люди, артельные, — негромко переговариваясь, толпились на краю поля, терпеливо дожидаясь царя. Большей же частью поле окружали люди отнюдь не простые — стрельцы, рейтары, дьяки, — к вечеру их должно было собраться еще больше, ведь царь, естественно, явится на встречу с матушкой не один, а в сопровождении подобающей свиты. Затейливо украшенный возок — целая карета — матушки Марфы уже стоял невдалеке на холме, окруженный оружными людьми князя Скопина-Шуйского. Там же, около возка, в накинутой на плечи дорогой парчовой шубе ошивался и постельничий Семен Шапкин, сопровождавший царскую матушку с самого Белоозера. Круглое лицо его истекало потом, черная борода смешно топорщилась, время от времени постельничий прикладывал ладонь к глазам, пристально поглядывая в сторону Москвы, — не появились ли? Не вьется ли над дорогою пыль? Потом разочарованно вздыхал, зевал и шел к возку поговорить с инокиней, а уж о чем они там разговаривали — Бог весть…
— Едут! Едут! — вдруг пронеслось в толпе.
Князь Михайла, дав шенкеля коню, поскакал навстречу клубящейся над дорогой пыли, поднятой сотнями копыт. Иван прищурился — он стоял на небольшом возвышении в тени березовой рощицы, рядом со стрелецким сотником и группой вооруженных бердышами стрельцов. Было хорошо видно, как туча желтоватой пыли, быстро приближаясь, становилась прозрачнее, так что уже можно было увидеть сияние начищенным песком кирас и гусиные перья на дугах польских гусар, сопровождавших Дмитрия. Молодой царь, увы, пока не очень-то верил боярам и русскому войску, предпочитая держать возле себя наемников — поляков и немцев — либо, на худой конец, уже не раз доказавших свою преданность казаков. Придержав коня — белого иноходца, царь с улыбкой приветствовал князя Михайлу, и вся кавалькада продолжила путь, сворачивая через скошенный луг к полю. Когда выехали на стерню, завеса пыли, наконец, спала, и оранжевые сполохи вечернего солнца, отражаясь, блеснули в кирасах и шлемах, желто-красным пламенем загорелись на остриях копий, протекли сверкающей лавой по парчовым одеяньям бояр.
— Слава царю Дмитрию! — радостно закричал сотник, и собравшаяся толпа подхватила крик слаженным многоголосым хором:
— Слава царю!
— Слава!
— Царю Дмитрию многая лета-а-а!
Кричали хорошо, складно — недаром все утро репетировали под надзором молодого князя, — впрочем, кричали, кажется, от души, слиш