Отряд: Разбойный приказ. Грамота самозванца. Московский упырь — страница 147 из 164

ком уж много русских людей связывали с молодым царем свои надежды и чаянья. И, надо сказать, Дмитрий пока их не обманывал — жизнь прямо на глазах становилась лучше, и, казалось, ушли далеко в прошлое голод, нужда и отчаяние.

— Слава царю Дмитрию! Слава!

Охваченная любопытством толпа подалась было вперед, тут же сдержанная зоркими стрельцами.

— Осади назад!

— А ну, осади, кому сказано!

— Возок! Возок! — вдруг закричали с краю, и все собравшиеся дружно повернули шеи, увидев, как с холма медленно спускается золоченая карета, запряженная тройкой гнедых.

— Слава матушке государыне, слава!

Дмитрий, спешившись, протянул поводья коня князю Михайле и, стараясь ступать неторопливо и плавно, как положено государю, пошел навстречу… гм… матушке. Крики и славословия быстро затихли, народ застыл в немом ожидании.

С помощью стольника Шапкина выбравшись из кареты, Марфа Нагая, худенькая сгорбленная старушка, впрочем, довольно живенькая для своих лет, поправила одежку и, распахнув объятия, шагнула к царю:

— Сыне мой, Дмитрий!

— Матушка…

Оба обнялись со слезами, озаренные желто-красным сияньем закатного солнца. Толпа рыдала…

Иван и сам вдруг почувствовал, как им овладевает экстаз: хотелось кричать, радоваться и плакать. Странно, но еще совсем недавно он ничего такого не чувствовал… Получается, что — заразился от толпы? Может быть…

О чем они там беседовали — царь и его матушка, — никому слышно не было, впрочем, надолго беседа не затянулась. Марфа села в карету, кони тронулись, и Дмитрий, как почтительный сын, с непокрытой головой зашагал рядом.

Собравшиеся исходили рыданиями.

— Слава царю Дмитрию! — вновь закричал кто‑то.

— Матушке царице слава!

Царице? Иван про себя усмехнулся. Вдова Иоанна Грозного Марфа Нагая давным-давно уже не была царицей, сосланная в далекий северный монастырь.

Царь пересел на коня, поехал возле кареты, и все остальные — свита, войска, народ — двинулись следом. Дернув поводья предоставленного князем Михайлой коня, Иван поехал вслед за стрелецким сотником.

— А матушка-то, матушка, — шептались в толпе. — Сразу сыночка признала!

— Да как же ей не признать — все ж таки родной сын!

— Слава царю Дмитрию, слава!

Позвякивая берендейкой, Ивана нагнал высокий стрелец в черном кафтане, при сабле, но без бердыша и пищали. Десятник. Тот самый… как его? Заиша!

— Ты извиняй, господине, — улыбнулся он. — Всякое на службе бывает.

Юноша милостиво кивнул:

— Бывает.

А солнце уже спряталось за деревьями, лишь последние лучи его рвались багряными полосами в бледно-голубое, быстро темнеющее небо. Смеркалось. Иван машинально подумал, что царь со свитою уж никак не успеют добраться до Москвы — не поедут же ночью? Значит, будут ночевать. А приготовлен ли ночлег? Наверное, приготовлен, князь Михайла, несмотря на молодость, проявлял завидную распорядительность.

Так и есть, через какое-то время — в небе уже повисли луна и звезды — впереди вдруг залаяли псы, а затем показались и частоколы, и избы. Село. И довольно большое.

— Там, за церковью — посады московские, — подъехав к Ивану, заметил нарядно одетый всадник. Высокий шлем его — ерихонка — был обложен золотом, в свете луны загадочно переливались драгоценные каменья на рукояти сабли.

— Князь! — узнал Иван.

Михаил улыбнулся:

— Давно тебе поджидаю, думал — и не сыщу. Хорошо, десятник Заиша сказал. Идем, поможешь.

Князь и Иван спешились, передав коней враз подбежавшим слугам.

— Вот тебе свет, — взяв у слуги факел, Михаил протянул его Ивану. — Вставай здесь, на перекрестке. Стрельцов посылай налево, рейтар направо, дьяков и прочих приказных — во-он в ту избу.

— А бояр?

— С боярами и поляками я сам разберусь.

Пожелав Ивану удачи, молодой князь быстро зашагал к обширной избе, где у крыльца уже толпились богато одетые люди из свиты Дмитрия. Скворча смолою, жарко горели факелы.

Честно говоря, Иван утомился, разводя всех — тяжелой оказалось работа, каждый — ну, почти каждый — спорил, что-то доказывал, стремясь занять местечко поближе к царевой избе, и не малых потуг стоило уговорить приказных располагаться на ночлег там, где им указано.

— Да я — жилец! Чин столичный из приказу Большой казны! — нагло выпятив бороду, рвался к царевой избе какой-то дьяк.

— Я сам — дворянин московский! — гордо подбоченился Иван. — И видишь, вперед не лезу!

— Да ведь и мы не лезем, милостивец, — услыхав чин юноши, залебезил дьяк. — Ты, эвон, туда посмотри-ко!

Какой-то иноземец в коротком немецком кафтане и накинутой на плечи епанче, раздвигая собравшихся широкой грудью вороного коня, нагло пробивался на царев двор. На голове его в свете факелов и луны сверкал серебром украшенный перьями испанский пехотный шлем — морион.

— Эй, парень! — пробиваясь к всаднику, закричал Иван. — А ну, осади! Осади, я кому сказал?!

Высоко подняв факел, юноша, изловчившись, ухватил за поводья коня.

Иноземец гневно обернулся, закричал на ломаном русском:

— Стоять! Молчать! Я — страж Его величества Дмитрия!

— А я откуда ведаю, что ты страж? — резонно возразил Дмитрий. — Может, ты разбойник, тать лесной?

— Я — тать лесной? — Иноземец схватился за рукоять палаша.

Иван тоже привычно поискал рукою саблю… и не найдя таковой, схватил кинжал.

— Чего расшумелся, Яков? — князь Михаил появился вовремя. — Не пропускают? Правильно делают. Это мой человек, — он кивнул на Ивана.

Яков со злостью сунул палаш в ножны:

— Но… Я должен охранять царя!

— Идем… Проведу.

Михаил обернулся к Ивану:

— Благодарю за службу! Так и дальше действуй.

— Мы еще встретимся! — обернувшись, зло прошипел иноземец.

Юноша меланхолично пожал плечами — вот еще, обращать внимание на угрозы каких-то немецких шпыней!

Дело между тем пошло куда веселей. Народу — стрельцов, приказных, дьяков — уже становилось заметно меньше, да и Иван быстро привык командовать: вы налево, вы направо, вам — во-он в ту избу…. А ты куда прешь, борода? Из приказных? Ах, купец… Ну, тогда ночлег — твоя забота. Посоветовать где? Извиняй, не могу и, прямо сказать, сам не знаю.

Еще прошло несколько пищальных стрельцов и дьяков, а следом поперла публика попроще — мелкие торговцы, крестьяне, мастеровые и прочий любопытный люд, которых лично царем гнать было не велено строго-настрого — пусть народ смотрит и обо всем, что увидит, рассказывает.

Завернув пару телег, Иван нахмурился: похоже, телег и народишку прибывало немеряно, а сколько было изб в селенье и имелся ли там ночлег, он не знал. А телеги и люди скапливались, вот чуть-чуть — и забьют всю небольшую площадь. И посоветоваться-то не с кем, где сейчас князь Михаил — один Бог знает.

— Вы вот что, — Иван принял решение. Наверняка здесь поблизости имелся какой-нибудь водоем — озеро, река или, на худой конец, ручей. — Кажется, рядом река была?

— Озеро, милостивец.

— Ну да, озеро. Вот там, по бережку, и становитесь с возами. Ночь теплая — не замерзнете.

— А не погонят нас?

— Не погонят. В случае чего, скажете — светлейший князь Михаил Скопин-Шуйский разрешил.

Подставив таким образом князя — а нечего где ни попадя шляться! — юноша улыбнулся и, подавив зевок, вдруг подумал — а где он будет ночевать сам? Зайти в цареву избу да спросить князя Михайлу? Но в избе наверняка поляки — охрана. Не будут и разговаривать. Расспросить кого-нибудь из свиты? А вот это можно. Если не уснут…

— Ну, куда, куда едешь-то? — рассерженно воскликнул Иван. — Что, не видишь, куда все заворачивают?

И улыбнулся: это была последняя телега, вернее, крытый рогожей воз, запряженный медлительными волами, животными, вообще-то, для здешних мест малохарактерными. Волами правил какой-то звонкоголосый мальчишка в накинутой на узкие плечи хламиде с капюшоном.

— Ну, что встал? — Иван подошел ближе.

Данный ему князем факел уже давно догорел, хорошо — ночь была ясная, а луна и звезды — яркие.

И луна, и звезды отражались в больших темных глазах отрока.

— Кажется, мы знакомы. — Отрок вдруг вздрогнул и сразу же улыбнулся.

— Знакомы? — Иван пожал плечами. — Не помню… И кто ж ты такой?

— Лагерь под Кромами, — сбросив с головы капюшон, негромко отозвался возница.

И вот теперь вздрогнул Иван:

— Гарпя!

— Я… Так куда ехать?

— К реке… Вернее — к озеру. Знаешь, где это?

— Нет.

— И я не знаю.

Иван оглянулся на цареву избу. Во дворе жгли костры польские жолнежи, но уже в окнах света не было, видать, все полегли спать. Как, впрочем, и в других избах.

— Едем со мной, — улыбнувшись, вдруг предложила девушка. — Или тебе куда-то нужно еще?

— Да, пожалуй, нет, — Иван почесал голову, с удовлетворением оглядывая пустынную площадь. — Что ж, — он махнул рукой. — Едем.

Уселся рядом, на облучок. Гарпя тронула поводья. Повозка, заскрипев колесами, развернулась и, покачиваясь на ухабах, неспешно покатила неизвестно куда. Серебряная луна висела над сельской церковью, освещая кусты и могилки погоста, безразлично-сумеречно сверкали звезды. Когда выехали за околицу — запахло свежим сеном и клевером, по обеим сторонам, в лугах, пели сверчки.

Гарпя улыбнулась:

— Хорошо-то как, Господи! Тихо, спокойно… Совсем не то, что у нас.

— Ты про что?

— Я ведь из Речи, слуцкая… ты знаешь. У нас там то татары, то лихие людишки, то шляхта шалит. Друг пред дружкой кичатся, а на простых крестьян как на зверей смотрят. Так и зовут — быдло.

— Да уж, Речь Посполитая… — негромко протянул Иван. — Там много и бывших наших земель, русских. Киев, Житомир, Менск… Да и Слуцк твой, кажется, тоже. Шведы вас там как, не беспокоят?

— Нет, то на севере, в Поморье. От нас далеко. Тсс!

Девушка вдруг бросила поводья, прислушалась, и Иван тоже навострил уши: где-то недалеко слышалась протяжная русская песня:

Ой ты, гой еси, православный царь,