Отряд: Разбойный приказ. Грамота самозванца. Московский упырь — страница 151 из 164

— Кто такие, зачем? — Едва приятели заглянули во двор, сидевший на галерее седенький мужичок без лишних слов наставил на них длинный ствол увесистого, узорчато изукрашенного ружья — мушкета — с недешевым кремневым замком.

— Иван Леоньтев сын с Дмитрием, приказу Земского служилые люди, к господину Гермогену Ртищеву по важному делу.

— Господин Гермоген давно уже не принимает никого ни по каким делам, — улыбнувшись, поведал сторож. Он говорил по-русски довольно чисто, но все равно чувствовалось, что это не был его родной язык. И борода не русская — небольшая, аккуратно подстриженная, остренькая, — да и одет в короткий польский кафтан.

— Не принимает? — усмехнулся Иван. — А ты, мил человек, передай, что мы служили с его покойным братом, думным дворянином Андреем Петровичем!

— Вы — люди Андрея Петровича?! — положив на лавку пищаль, изумился старик. — И — по важному делу?

— По важнейшему!

— Телеша! Эй, Телеша! — обернувшись к двери, громко закричал сторож.

— Чего, дядюшка Джон? — Выскочивший на зов парнишка на вид лет четырнадцати — светленький, темноглазый, шустрый — с любопытством уставился на гостей.

— Лети наверх, доложи господину — пришли с Земского двора, двое, покойного Андрея Петровича сослуживцы…

— Не надо никуда бежать. — На опоясывавшую светлицу галерею вышел осанистый седобородый старик в теплом бархатном кафтане, накинутом поверх потертого камзола, вполне европейского по покрою, и сурово посмотрел вниз. — Андрея, говорите, люди? Пошто пожаловали? Что, Овдеев ваш послал?

— Нет, у нас дело личное.

— Личное? — Старик махнул рукой и закашлялся. — Ну, дьявол вас раздери, поднимайтесь!

Парни вошли и тут же застыли, удивленно выкатив очи, — все стены просторной светлицы были увешаны парсунами… впрочем, какими там парсунами? Парсун — сиречь портретов — как раз было немного… Картины! Самые настоящие картины в резных рамках! Пейзажи, несколько напоминающие нормандские, море, целые морские сражения. Вон какой-то огромный корабль — галион — с испанским красно-желтым «крепостным» флагом повернулся высокой кормой к целой своре юрких суденышек, на мачтах которых трепетали леопарды, золотые королевские лилии и красный крест Святого Георгия на белых, рвущихся ветром полотнищах. И — здесь же, в углу — замок-гора, французское рукотворное чудо!

— Красиво как! — восхищенно прошептал Митрий. — Господи, это ж Мон-Сен-Мишель!

— Бывали в иных странах? — Хозяин хором окинул гостей пристальным взглядом.

— Бывали, — кивнул Иван. — Ну, брате ваш, Андрей Петрович, верно, про нас рассказывал…

— Андрей про свою службу никогда не рассказывал. — Старик нахохлился, сразу сделавшись похожим на какую-то хищную птицу. — Да и не должен был, все ж не его — государевы тайны. Впрочем, про вас я, кажется, слышал… Ну-ко, назовитеся!

Парни торопливо представились.

— Так-так, — покряхтел хозяин. — Значит, ты — Иван, а ты — Митрий… Постойте-ка, кажется, у вас еще третий должен быть?

Митька тряхнул головой:

— Ну да — Прохор. Только он сейчас не пошел — дела.

— Ну, присаживайтесь, коли так, — милостиво кивнув, старик покричал: — Телешка! Телеша!

Чуть скрипнув дверью, возник шустроглазый отрок:

— Звал, господине?

— Звал, звал… Вина гостям принеси… Впрочем, нет — рому!

Усадив гостей на широкую лавку, старик отодвинул от стены резной столик и с видимым облегчением уселся в широкое кресло:

— Сейчас выпьем… Расскажете, зачем пришли. Что-то не верю я, что просто навестить старика да о брате убиенном вспомнить.

— Убиенном?! — едва не опрокинув столик, разом вскочили оба. — Так Андрей Петрович, что…

— Вот именно, — грустно оборвал их старик. — Кашлял он, правда, сильно, что верно, то верно, но умер быстро, можно сказать, в един миг. Едва проснулся — и сразу умер. Думаю — яд.

Ребята переглянулись:

— А он что-нибудь ел с утра или пил?

— Ну, пил, конечно. И квас всегда на ночь брал, малиновый, из сушеных ягод.

— В доме были чужие?

— А-а-а, — отмахнулся Гермоген. — Вот и мы с Джоном на слуг подумали. Не сразу, конечно, уже потом, когда разбираться стали. Я уж говорил Овдееву — дескать, странно брат умер, а он лишь усмехался да отмахивался — хоромы, говорит, на пустом-то месте не стройте. Какие, мол, доказательства? А какие у нас доказательства? Так, одни домыслы. Ну, вот чувствую я — не сам по себе умер брат, царствие ему небесное!

Хозяин, а следом за ним и гости перекрестились.

— На Троицу заезжали на погост… помянули, — тихо произнес Иван. — Хороший человек был Андрей Петрович, земля ему пухом.

— Так вы что-то говорили о доказательствах? — встрял Митька.

— Скорее — об их отсутствии, — грустно засмеялся старик.

А Митрий не отставал:

— И все же? Ведь что-то ваше подозрение вызвало? Окромя внезапности смерти.

— Да вызвало… — Хозяин задумался, поглаживая бороду. Бесшумно вошел Телеша, слуга, расставил чарки и нехитрую снедь. Выпили. Ром оказался крепок, Иван с Митрием схватились за горло.

— И где только вы такое питье достаете, Гермоген Петрович? — отдышавшись, поинтересовался Митька. — Чай, иноземные корабли в Москву не ходят.

— Корабли-то не ходят, — посмеялся Гермоген. — Да англичан — аглицких немцев — хоть пруд пруди. Вот приносят по старой памяти. Я ведь у них, при Елизавете еще, много служил…

— Ага, — задумчиво протянул Иван. — Так это, значит, вас царь Иоанн в Англию направил?!

— А ты откель знаешь про царя-то?

— Да слышал. И про посольство ваше — тоже.

— Гляди-ко! — Старик покачал головой. — А я-то думал — все в тайне глубокой было. Ох-хо-хо… Сказать по правде — теперь уж можно — государь Иоанн Васильевич убежище себе присматривал в Англии… все бояр своих же пасся! Что смотрите? Я уж теперь что хочу, то и говорю — возраст позволяет. И так уже зажился на этом свете… хотя вполне мог бы висеть на какой-нибудь испанской рее!

— Вы про доказательства обещали сказать, — поспешно отставив чарку, напомнил Митрий.

— Да не про доказательства, — Гермоген с досадою тряхнул бородой. — Про сомнения — лучше так сказать.

— Сомнения, — еле слышно повторил Иван. — Потому-то Овдеев вам не поверил. Все время твердит — не верьте чувствам, ищите прямые доказательства.

— Ну, так что за сомнения? — нетерпеливо дернулся Митька. — Расскажите, Гермоген Петрович, чего уж… Раз уж начали…

— Да, — поддержал дружка Иван. — И в самом деле, расскажите! Может, и мы засомневаемся…

Неожиданно поднявшись, Гермоген прошелся по светлице, и показалось, что в выцветших глазах старика на миг мелькнула слеза. Впрочем, повернувшись к друзьям, он заговорил уже совершенно спокойно и строго.

— Брат вернулся в тот день поздно, после вечерни, — усевшись обратно в кресло, Гермоген пригладил бороду. — На дворе уже было темно, мела метель, и в горницах стоял холод: ветер быстро выдувал тепло. Брат быстро прошел в свои хоромы — в левую часть дома, даже не спустился трапезничать, хотя любил посидеть на ночь со мной и моим старым слугой Джоном. Джон, кстати, варит отличный глинтвейн — сим глинтвейном Андрей лечился от кашля, причем довольно успешно. Обычно мы так и сидели — пили, разговаривали, грелись у печки… А в тот вечер было не так, совсем не так — слишком уж быстро брат поднялся к себе… Потом прислал служку, Телешу, попросил свинцовый карандаш и лист бумаги… знал, конечно, что я рисую, да и сам, бывало, делал наброски, весьма даже недурственные… Ночью я выходил во двор, видел — в горнице брата до утра горела свеча. А утром он внезапно умер! О мой бедный брат…

Горестно вздохнув, старик перекрестился.

— Посмотрите, — встав, он подозвал ребят к увешанной картинами стене, — вот это я потом нашел среди других рисунков. Портрет — парсуна, — только не поймешь: человек или зверь?

Парни подошли ближе и вздрогнули: на небольшом — в четверть листа — карандашном рисунке был изображен сидевший за столом человек, судя по одежке и перстням на пальцах — боярин или богатый купец, в домашнем зипуне с узорчатым шнуром-канителью и накинутом поверх кафтане. Коренастый, сильный, мускулистый — так можно было охарактеризовать весь, так сказать, экстерьер, но вот старый был человек или молодой, угадать было невозможно — вместо лица, распахнув пасть, скалилась жуткая медвежья морда!

— Ошкуй! — переглянулись ребята. — Ошкуй.

— Что? — старик обернулся. — Узнали, что ли?

— Да нет, — почесав голову, усмехнулся Иван. — Разве ж тут узнаешь? А поближе посмотреть можно?

— Да смотрите. — Гермоген пожал плечами и, подойдя, распахнул дверь. — Жалко, что ли. Только вот, извиняйте, с собой не дам — последняя о брате память. — Выглянув в сени, он тут же прокричал: — Телеша! Телешка! Давай, неси квасу.

И квас был тут же доставлен. В сей же миг.

А парни, не торопясь, рассматривали парсуну, стараясь не упустить малейшие подробности. Точно так же, как когда-то Ртищев учил проводить обыск — слева направо, от краев к середине. Скупыми мазками был изображен интерьер — угол изразцовой печи, небольшой иконостас с лампадой, оконце. А на стене, наполовину закрытая головой сидевшего за столом ошкуя, картина… пейзаж с ветряными мельницами. Вообще, подобное в русских домах пока было редкостью… исключая, конечно, Тихвин, Новгород и прочие приграничные городки.

— Картинку запомнил? — шепотом осведомился Иван.

Митька кивнул:

— Угу. И изразцы смотри какие — с фиалками.

— Это тюльпаны, Митя.

— Ну, значит, с тюльпанами.

Гермоген Ртищев приглашающе махнул рукой:

— Ну что, насмотрелись?

Они еще попили квасу и, выспросив у хозяина сведения обо всех, ближайших его покойному брату, слугах, откланялись, обещав вскоре зайти.

— Да, — уже на крыльце опомнился вдруг Иван. — О деле-то мы забыли спросить!

Гермоген удивленно приподнял бровь:

— О каком еще деле?

— Челом бьем…

Парни глубоко поклонились, после чего Иван, с подобающими случаю витиеватостями, изложил свою просьбу.