Ну, черт с ним, с Ондрюшкой, посейчас у друзей голова о другом болела — о пожаре, о чем же еще-то? Ну, нашли, кому поручить — Галдяю Сукину! Он не только новенький, но еще и, очень на то похоже, тупой, до сих пор не мог точно разуметь, чем блуд от прелюбодеяния отличается, а пошиб от толоки. Уж тут даже Ондрюшка Хват ничего поделать не мог, хоть и твердил все время — учи, черт патлатый, учи! Мало того что твердил — палкой бивал подчиненного, как и было принято во всех приказах. Да вот, видать, мало бил — не помогало. Хотя самому-то Ондрюшке много ли помогали батоги? Как был мздоимцем, так и остался — и ничего его не брало, живуче «крапивное семя»!
— Что ж будем делать-то, парни? — тоскливо оглядел друзей Митька. — Неужто наплюем на смерть Ртищева?! Ведь такое дело — тут явный к ошкую след!
— Был след, — Прохор горько усмехнулся. — Да весь вышел, сгорел жарким пламенем.
Митрий пригладил волосы:
— Вот никак не пойму, почему Овдеев-то такое сложное дело Галдяю поручил, у которого ни опыта, ни, надо признать, старания.
— Может, потому и поручил, чтоб Галдяй на сложном деле опыта набирался? — предположил Прохор.
Подумав, Митька согласно кивнул:
— А может! Только ведь нам от того не слаще — дело-то все равно завалено будет… Эй, Иван, что молчишь?
Иван сидел у окна на лавке, с интересом наблюдая, как подьячие с приставами с трудом поднимают по крыльцу здоровенную бочку.
Не выдержав, Митька подскочил к приятелю, потряс за плечо:
— Иване!
Повернувшись к друзьям, Иван вдруг улыбнулся:
— Знаете что, други? Пришла мне тут одна мысль… А что, если мы Галдяю с этим делом поможем?
— То есть как это — поможем? — не понял Прохор. — Поясни.
— Поясню, — встав с лавки, Иван прошелся по горнице. — Я Галдяя сейчас учить начну, якобы по порученью Овдеева… Хотя, нет, пусть Ондрюшка, как временный начальник, такое поручение даст… И вот, под это дело, я с Галдяем частенько встречаться буду, о ходе дознания выспрошу, кое-что подскажу… а кое-кого нам, парни, и самим поискать придется. Чуете?
— Ну, ясно, — натянуто рассмеялся Прохор. — Мы за Галдяя работаем, он от начальства — подарки да благодарности. Хотя… оно конечно, ежели на ошкуя выйдем…
— Вот и я о том же толкую! — воскликнул Иван. — Ты, Митрий, как мыслишь?
Митька кивнул:
— Так же. И не только тут в ошкуе дело… Вы гляньте, наглость-то какая — едва мы к Гермогену, как его тут же спалили. Быстро работают! А значит что?
— Да видел кто-то нас… — предположил Прохор. — И даже, может, подслушал что.
— Не «может», а точно! Иначе к чему так спешить?
— Думаю — кто-то из слуг. — Митька потер ладони. — Больше некому! Вот только кто? Старик Джон или Телеша? Думаю, Джону хозяина своего жечь смысла не было. А вот Телеша… кто знает?
— Так они ж оба погибли вместе с хозяином, — почесав бородку, напомнил Прохор.
— Да, — Митька засмеялся. — Это верно… Так, может, Телешу сожгли, чтоб свидетеля не оставлять? Он-то, может, и надеялся на оплату, а вон оно как вышло.
— Все может быть, парни, — внимательно выслушав друзей, Иван задумчиво качнул головой. — Искать надо, не теряя времени. И о своих делах не забывать; приедет Овдеев, тут же спросит: а как дела с теми татями, что у кабаков пьяниц-питухов раздевают? Да ладно бы раздевали — так ведь еще и кистенем в лоб бьют! И не только пьяным.
— Да помним мы наше заданье, помним, — отмахнулся Митька. — Еще и царское порученье забывать не след — ошкуя!
— На которого вдруг да через пожар и выйдем!
— Ага, Проша… если он в реке не утоп, ошкуй‑то.
— Однако ж, не должен утопнуть — иначе к чему пожар? — Немного посидев на краю стола, Иван вновь заходил по приказной горнице, маленькой, но с большой печкой. — Ну-ка, что мы такое узнали от Гермогена Ртищева… и что могли бы узнать?
Митрий вытянул под столом ноги:
— Узнали ясно что: бывший наш начальник, скорее всего, не сам умер — убит за то, что, похоже, приблизился к тайне ошкуя…
— Говори, говори, Митря! — заинтересованно подбодрил Иван.
— Так я вот и говорю… И перед своей смертью Ртищев нарисовал парсуну — ошкуя, может быть, даже в собственной избе…
— Что ж, выходит, Андрей Петрович знал, кто ошкуй? — удивленно переспросил Прохор. — Отчего тогда не сказал нам?
— Просто-напросто не успел… Или не был до конца уверен. Вот и изобразил… просто изобразил…
— А может, предчувствовал смерть?
— Может… Да что теперь гадать? Кстати, парсуна сгорела.
— Или выкрадена до пожара.
— Выкрадена? — Иван посмотрел на Митьку. — Нет, друже, не думаю. Если пожар — дело рук ошкуя, то ему выгоднее уничтожить парсуну… И вот поэтому мы с тобой, Митрий, должны вспомнить, что такого там было нарисовано… я бы сказал — необычного.
— Да ничего там не было необычного, разве что вместо человечьей головы — медвежья.
— Избу, избу вспоминай… Там ведь часть избы была нарисована… правда, скупыми штрихами, но разобрать можно.
— Избу… — Митрий почесал затылок. — Ну, стол был изображен, икона, печь… О! Картина с ветряными мельницами, в раме!
— Молодец, Митька! — закричал Иван. — В самую точку. Именно картина, да еще с мельницами… Нечасто такие украшения на Москве встретишь. Нечасто.
— Что ж нам теперь — по чужим избам ходить? Так ведь не пустят.
— Ходить, и верно, не нужно, а вот прикинуться ценителем картин можно… Вот ты, Митрий, и прикинешься.
— Согласен. Но почему я?
— Все знают, что ты книжник. А прикинь — Прохор вдруг начнет картины собирать? Даже я — уже подозрительно, скажут — с чего бы? А ты, верное дело, никаких подозрений не вызовешь. Где книги, там и картины.
Митька тряхнул головой:
— Вообще, так.
Иван походил по горнице и, остановившись напротив ребят, приказал:
— А теперь — за работу, парни. Ты, Митрий, по лавкам пройдись, по торжищам пошатайся, ценителем картин прикинувшись… впрочем, тебе и прикидываться не надо. Тебе же, Проша, дело потяжелее…
— Я согласен!
— Прогуляйся до пожарища, глянь, что там да как… Только никого не опрашивай — этим Галдяй заниматься будет. А вот трупы осмотри: как именно их убили?
— Да дырки от пуль там, говорят.
— Глянь точно — какие дырки, от пуль ли, или, может, от чего другого? Да, и в кабаки заглянуть не забудьте — поспрошайте там насчет татей, о своих делах забывать тоже негоже.
— Понял. — Прохор спешно поднялся с лавки, и приятели, простившись с Иваном, отправились по делам.
Иван же, немного посидев и подумав, решительно вышел в сени, направляясь в соседнюю горницу — к Галдяю Сукину. Хорошо б тот оказался один… если не один, придется под благовидным предлогом вызвать парня во двор… Ну, помоги Боже! Перекрестившись, Иван толкнул дверь:
— Здорово, Галдяй!
Обрадовался — помог-таки Господь, Сукин сидел за столом в гордом одиночестве. Даже, вернее сказать, угрюмом.
— А где все?
— На торжище поехали, купчин неправедных наказывать. Ондрей Василич лично возглавил, а мне сказал — над делом порученным думать. Вот я и думаю, — Сукин вздохнул.
Был он небольшого роста, тощенький, с круглым, несколько вытянутым к подбородку лицом и чуть оттопыренными ушами. Глаза непонятного цвета, скорей — светло-серые, волосы русые, длинные, кое-как стриженные, кафтанишко куцый — из рукавов далеко выглядывали руки в цыпках.
— Тебе сколь лет-то, детина?
— Шестнадцать.
Да-а… Иван покачал головой — в самый раз для такого сложного дела.
— Что, Ондрюша мордует?
— Да… не особо пока… Правда, наказывал, чтоб к его возврату все выучил… «блуд», «толоки» какие-то… Не знаю, у кого и спросить. — Парень с надеждой посмотрел на молодого чиновника.
— У меня спроси, — ухмыльнулся тот. — Повезло тебе — я ведь случайно зашел. Шел вот мимо, дай, думаю, загляну, поболтаю с Ондрюшей… Это что у вас за бочка? — Иван кивнул в угол.
— У купца Дюкина изъяли, — охотно пояснил Галдяй. — Мясо протухшее… солонина.
— Протухшее? — Иван наклонился, понюхал. — А вроде не пахнет. Ну, да ладно — ваши дела. Кстати, ежели купец на неправду государю пожалуется, вас вместе с начальничком вашим, Ондрюшей, батогами на площади отдубасят.
— Батогами… — Подьячий испуганно хлопнул глазами. — Больно, наверное?
— Конечно, больно! Что, не били никогда?
— Не-ет…
— Ничего, — цинично обнадежил Иван. — Еще впереди все. Слушай, а ты не из тех ли богачей Сукиных, что держат на Никольской лавки?
— Родич я им, — парень кивнул. — Дальний. Так, седьмая вода на киселе.
Иван уселся на лавку и доброжелательно усмехнулся:
— Ну что, седьмая вода? Ты, кажется, спросить что-то хотел? Так давай, пока время есть, спрашивай.
— Ой, сейчас, господине! — Обрадованный подьячий вытащил из-за пазухи клочок бумаги. — Я тут записал даже… Эвон…
Иван протянул руку:
— Давай-ка сюда… Ага… «блуд» и «прелюбодеяние»… Что, разницы не чувствуешь?
— Нет, господине.
— Напрасно. А разница большая: блуд творят люди незамужние, неженатые, по обоему хотению… И смотрят на это сквозь пальцы.
— А если не по хотению?
— А если не по хотению, то это уже не блуд, а пошиб — сиречь насилие. Ежели девку кто пошибнет, тому наказанье светит — епитимья, ну да там еще и много чего. А девке раньше одна дорога была — в монастырь.
— И правильно сие! — неожиданно улыбнулся Галдяй. — Конечно, гулящих девиц в монастыри отправлять надо — уж там-то они постом, молитвою да Господнею волей живо исправятся!
— Либо монастырь под себя исправят, — Иван хохотнул. — Случаи такие бывали, и часто. Ну да пес с ними, с гулящими, к нашим делам вернемся… Значит, «прелюбодеяние». Это, братец ты мой, куда большее преступление, нежели блуд. Прелюбодеяние — когда хотя бы один — или одна — женат или замужем. За такие дела могут и от причастия лет на пять отставить.
— Господи, помилуй! — Подьячий перекрестился.
— Читаем далее, — продолжил Иван. — Пошиб… ну, это я уже рассказал… Теперь — толока. Это когда девку не один насильничает, а сразу несколько. Преступленье, к слову сказать, довольно распространенное среди простонародья. Ну, наказанье — сам понимаешь… Все у тебя?