— То верно.
— А сегодня вот — шиш, пусто. Видать, соседи все подобрали.
— Так вы не только у своей избы, вы и на пожарище поглядите, — посоветовал Галдяй.
Кольша рассмеялся, показав неровные зубы:
— А то мы такие дурные, не посмотрели! Все руки вишь… — он вытянул черные от сажи ладони. — И ничего! Одни вон обломки, — он презрительно пнул ногой закопченный обломок кувшина, — во множестве тут валяются.
— Во множестве…
Галдяй не поленился — нагнулся, подобрал черепок, отчистив рукавом, посмотрел — красивый, с выпуклым рисунком в виде виноградной лозы.
— Много, говоришь, тут таких?
— Да полно. Эвон, смотри сам.
На пожарище Галдяй не полез, поленился, махнул рукой убежавшему отроку да потихоньку пошел в направлении к Китай-городу и к Кремлю — обратно на Земский двор. Опрашивать соседей сгоревшего Гермогена не стал, стеснялся, да и боязно было: по всей улице за воротами, гремя цепями, лаяли псы. Ну их к бесу, укусят еще. А вот черепок подьячий с собой прихватил, а как же — хоть что-то.
Вечером первый явился Митька. Довольный, сразу было видно — что-то раскопал парень.
Иван оторвался от бумаг, кивнул на лавку:
— Ну, что встал? Садись докладывай.
— Нашел, — усевшись, сообщил Митрий. — Картину нашел… то есть, пока не саму, а продавца — Андриана Грека, седенький такой старичок, здесь недалеко, на Никольской торгует.
— И что старичок?
— Поговорил я с ним. Примерно описал картину — с мельницами, мол, ветряными. Андриан сразу же закивал — моя, дескать, картина, язм такими торговал еще по осени. Ну, а зимой Ртищева убили.
— Еще не доказано, что убили, — Иван усмехнулся и махнул рукой. — Ты продолжай, продолжай.
— Так я и говорю, — пожал плечами Митрий. — Картину эту писал какой-то голландец, как его, я уж и не упомню, да то и неважно, думаю. Гораздо важнее другое — таких картин, с мельницами, всего было три. Все три по осени и ушли. Одну купил Амвросий Фрязин — лекарь, другую — аглицкий торговец лесом Джером Смит, третью — купец Никодим Рыло.
— Никодим Рыло? — переспросил Иван. — Кажется, знакомое имя… Ну, дальше! Надеюсь, ты всех троих уже проверил?
Митька усмехнулся:
— К сожалению, не всех, но проверил. Сказавшись больным, заглянул к лекарю — картинка с мельницами висит у него в людской на самом видном месте, как пояснил слуга — всегда там и висела. Ничего похожего на парсуну Ртищева — ни стола, ни изразцовой печки.
— Значит, лекарь отпадает.
— Вот и я так рассудил и не стал его дожидаться — еще осматривать начнет да найдет какую-нибудь дорогостоящую болячку, лекаря — они ж такие! В общем, ноги в руки — и на усадьбу к Смиту. Усадьба огромная, дом не дом, крепость. Частокол здоровенный, у ворот стража с мушкетами, псы…
— Как же тебя пустили?
— А я лесопромышленником прикинулся. Дескать, из Тихвинского посада господин Дмитрий Терентьев к господину купцу Джерому Смиту по важному лесоторговому делу. Ой, Иван, ты б видел, что тут началось! Приказчики, как слово «лес» услыхали, так слетелись, словно щуки на малую рыбу — проходите, мол, уважаемый господин, в горницу, присаживайтесь. Ну, уселся… А купца, Смита этого, нет — в Архангельск уехал. С приказчиками разговаривал — я тебе скажу, народец ушлый. Такое впечатление — они скоро весь наш лес спилят и в Англию вывезут! А, кроме леса, еще и пеньку, и лен.
Иван усмехнулся, кивнул:
— Понятно, Англия корабли строит. Ну, черт с ним пока, с лесом, даст Бог, все не вывезут… — Юноша вдруг замолк, прислушался. — Да что там за крики такие?
— А! — вдруг рассмеялся Митрий. — Галдяй Сукин лошадь казенную потерял.
— Как потерял?
— А так… Ездил, говорит, на пожарище… Пока видоков опрашивал — свели. А кто свел — не знает.
— Ну, дела-а… — Иван едва сдержал смех. — Ладно, утешу потом Галдяя. Ты про англичанина говорил?
— А, да, — Митька взъерошил рукой волосы. — В общем, с приказчиками мы говорили долго — и о лесе, и о пеньке, и о льне, — договорились почти о продажах, за Смитом только дело осталось… А какое выгодное дело, Иван! Эх, были б лишние деньги… Слушай, а давай — в компаньоны! Жалованьем скинемся, Прохора еще возьмем, и…
— Давай-ка, Митя, о лесе после поговорим. Сейчас — о картине. Узнал что?
— Да, о картине, — оторвался от радужных планов Митрий. — И эту картину я видал — висит в кабинете хозяина, Джерома Смита, мне ее специально старший приказчик показывал — я ж еще любителем парсун сказался: «Как, и ваш хозяин их собирает? Вот славно-то! А можно взглянуть? Ну, хоть одним глазком». В общем, взглянул. Кабинет большой, справный, печи круглые, с изразцами, — но там на них не тюльпаны, а какие-то хоромы, замки. И картина на стене не одна — множество. Пейзажи, портреты… Та, которая с мельницами, в уголке висит скромненько.
— Значит, не Джером…
Митрий задумчиво почесал за ухом:
— Погоди, Иване. Тут так, с маху, не решить. Хорошо бы еще выяснить, не делал ли кто с тех картин списков. Ну, копий, как их французы называют. Признаюсь, эта мысль мне уже позже пришла… Ничего, выясню… Так, теперь — о Никодиме Рыле. Тот тоже оказался в отъезде, в Каргополе, но супружница его показала, что картину Никодим покупал, но не для себя, а в подарок какому-то важному чину, какому — она не ведает. Ничего, вернется Никодим — расскажет!
— А когда вернуться должен?
— Да через месяц.
— Добро. Выясни. — Иван покосился на дверь — в коридоре по-прежнему шумели. — Да что же они орут там?
— Ясно что — над Галдяем насмехаются. Лошадь-то он проворонил.
Встав с лавки, Иван заложил руки за спину и прошелся по горнице:
— Что-то Прохора долго нет.
— Ничего, явится, — Митрий махнул рукой и задумался.
Какое-то время в горнице стояла тишина, прерываемая лишь раскатами хохота за стеной и в коридоре. Иван подошел к окну, полюбовался на оранжевый закат с длинными черными тенями соборов и башен, потянулся и, взяв с подоконника кувшин, налил в стоявшие там же кружки квасу. Протянул Митьке:
— Будешь?
— Благодарствую. — Парень долго пил, а когда напился, поставил опустевшую кружку на стол и, хитро прищурившись, посмотрел на Ивана. — Иване, а у тебя рублев десять не будет?
У Ивана было не десять, а куда больше, и хитрый Митька об этом был прекрасно осведомлен. Потому и спрашивал.
— А на что тебе такие деньжищи? — удивленно осведомился Иван.
— Да так… — уклончиво отозвался парень, потом не выдержал, усмехнулся: — Лесопильную мельницу на Тихвинке-реке хорошо бы поставить. Я уж с англичанами договорился — на паях, а потом и сами выкупим.
— Мельницу? Лесопильную? — ахнул Иван. — Ну, ты и авантюрист, Митька! А пошто в Тихвине?
— Оттуда бревна вывезти легче — по рекам сплавить иль на баркасах-насадах. Да и лесок один на примете имеется. Хороший такой лесок… и недалеко. На Москве-то, чай, уж все леса поделены — боярские либо царские, либо там, где ни рек, ни дорог нету.
Иван задумчиво посмотрел на приятеля:
— Знаешь, Митька, почему я тебе эти деньги дам?
— Потому что я тебе — брата вместо.
— Не только поэтому… — Юноша неожиданно улыбнулся столь светлой и лучистой улыбкой, что Митрий даже не сомневался, кому она предназначена. Не ему — Василиске, сестрице. — Видишь, Митя, ведь получается, что ты у Василисы — един прямой родственник, тем более — мужеска пола… И лесопилка эта, вернее, часть доходов с нее Василиске вроде как приданое будет. Ну, а прогорим — уж останется бесприданницей, всего-то и дел!
— Ну, Иване, — выслушав, восхищенно присвистнул Митрий. — Ну, голова.
Иван ухмыльнулся:
— Ты, кстати, как деньги в Тихвин доставлять думаешь?
— Векселем. На имя отца Паисия, судебного старца.
— Да, уж этому человеку доверять можно. Вот кого бы в отцы посаженые, жаль, далече он. Да и монах.
— Есть у меня один шустрый отрок, — продолжал тему Митрий. — Человек надежный, его с векселем и отправлю.
— А деньги в вексель где переводить будешь?
— Как это — где? У англичан, вестимо.
— А что, англичане и в Тихвине есть?
— А они, Иване, по всей России-матушке есть, если ты не заметил.
Оставив Митрия разбирать челобитные — ох уж, и утомился же от них за день! — Иван, в ожидании Прохора, отправился навестить Галдяя Сукина. Незадачливый подьячий был обнаружен им в людской горнице, в компании непосредственного начальника — дьяка Ондрюшки Хвата.
— Поклон тебе, Ондрей Василич! — входя, шутливо бросил Иван. — Чего домой не идешь, поздно ведь?
— Здоров, Иване! — дьяк дернул бородкой. — Уйдешь тут, с этакими-то обалдуями! — Он с презрением кивнул на поникшего головою Галдяя, скромно стоявшего в уголке. — Лошадь, вишь, увели у него. Про между прочим — казенную! — Ондрюшка вновь повернулся к подьячему: — Так, может, ты ее пропил?
— Не-е, господине… Не пью я.
— Не пьешь? — Дьяк подскочил к несчастному парню ближе и схватил за волосы. — А ну, дыхни!
Понюхал… и отошел разочарованно-устало. Присел на угол столешницы:
— Признайся — в кости проиграл?
— Не…
— В колпачки у шпыней рыночных?
— Как можно?
— Иль в новомодную игру — карты?
Галдяй грустно вздохнул и еще больше поник головою. Чуть оттопыренные уши его горели пожаром.
— Ну, вахлак! — Ондрюшка Хват погрозил парню кулаком. — Ну, погоди у меня… — Он обернулся к Ивану, пожаловался: — Не знаю, что с ним и делать.
— Так что делать? Пусть за лошадь платит — хоть в течение года, что еще-то? — Иван вдруг хохотнул. — Ладно лошадь, в Каменном приказе, рассказывали, лет пять назад приказную избу украли!
— Как так — избу? — заинтересовался дьяк. — Чтой-то я такого случая не припомню… Хотя, нет, вспоминаю смутно…
— Они там только новый сруб поставили, вечером. Утром приходят — нет сруба! За ночь украли, разобрали по бревнышку.
— Да… — Ондрюшка Хват вновь подошел к Галдяю и без замаха ударил кулаком в грудь. Подьячий скрючился, застонал. — Повезло тебе, паря, — усмехнулся дьяк. — Ежели б не лошадь, избу проворонил, прикинь — сколько б тебе платить?!