И, самое главное, парни вовсе не собирались забывать ошкуя, пожар, смерть Ртищева и еще многих и многих людей. Где-то по московским улицам ходил зверь в человеческом облике, и обезопасить от него горожан было, пожалуй, не менее важно, чем разбираться с мелкими лиходеями. Кто-то хитрый, хитрейший, обстоятельно рвал время от времени появляющиеся ниточки, оборвав жизни Гермогена Ртищева и его слуги. Иван не без оснований считал причастным к пожару и гибели Гермогена Телешу Сучкова, который, увы, покончил жизнь самоубийством. И покончил — ни с того, ни с сего. Мог бы, в конце концов, если уж так хотел, расстаться с жизнью и раньше, благо была возможность подставиться под шальную пулю. Однако ведь Телеша не подставился, сдался, причем довольно легко, словно бы на что-то надеялся… Или — на кого-то… И этот кто-то вместо помощи неожиданно оказал ему противоположную услугу.
— Да брось ты мудрствовать, — потянувшись, заметил Прохор. — Заела парня совесть, вот и сотворил над собой такое, — бывали и не такие случаи.
— Бывали, — Иван согласно кивнул. — Только мне что-то не верится.
— И мне не верится, — поддакнул из своего угла Митрий. — Больно уж весел был этот Телеша Сучков, когда мы его брали. Надеялся, что выручат? А вышло — наоборот. Кстати, на синяки на его запястьях внимание обратили? Словно бы держал парня кто-то.
Прохор усмехнулся:
— Его ж связанным вели, вспомни! Вот веревки-то и натерли запястья.
— И все же — ну не верю я в это самоубийство, хоть режь меня на куски! — махнув рукой, громко заявил Митрий.
— Ну, ну, — предостерег парня Иван. — Вот только орать здесь не надо. Я тоже не верю — и что? Это все лишь догадки, а — как говорил незабвенный Андрей Петрович Ртищев — где доказательства? А нету!
— Так надо искать! — снова взвился Митька.
— Вот, — Иван улыбнулся. — Вот именно что надо. Так что ты, Митя, и поищи… Я слишком на виду, Проша — прямолинеен, еще кого прибьет… А ты вот, самый из нас неприметный… Проверь-ка еще раз приставов с катами, из тех, что тогда в карауле стояли.
— Так ведь была же уже проверка! — хохотнул Прохор. — И наказали тогда, помнится, всех.
— Все — это никто, Проша! — откинувшись спиною к стене, негромко заметил Иван и, повернувшись к Митрию, добавил: — Ты, Митя, их расспроси осторожненько… что да как… Их ведь кто опрашивал-то?
Митрий хохотнул:
— Так самый средь нас знаменитый — Галдяй. Кстати, что-то его долго нет. Не приключилось ли что, а? Может, съездим, посмотрим?
Иван посмотрел в окно на быстро синеющее небо. Встал, вышел из-за стола, махнув рукой друзьям:
— А пожалуй, съездим. Запамятовал, он в какой кабак-то пошел?
— На Остоженку — там больше всего и лиходейничают.
— Оно понятно — Чертолье рядом, в случае чего есть где укрыться… Ну, — Иван надел шапку. — Едем!
— Пистоли прихватим, Иване? — вдруг озаботился Митрий.
Иван и Прохор переглянулись и вдруг, не сговариваясь, захохотали, причем довольно громко.
— Это с каких пор ты пистоль с собой стал брать, Митя? — отсмеявшись, участливо поинтересовался Прохор. — С тех пор как с князем Михайлой Скопиным-Шуйским стрельбой по мишеням балуешься?
Митька отмахнулся:
— Ладно вам издеваться-то. Ну, стреляем иногда на пари с князем, и что? Он у меня, между прочим, третьего дня такую знатную книжицу выиграл… Пришлось отдать. Ничего, даст Бог, отыграю.
— Ну, смотри-смотри, стрелок… Ха!
— Смейтесь, смейтесь…
Выйдя из приказной избы, парни отвязали коней и на рысях поскакали к Остоженке. На вечерних улицах, особенно здесь, в центре города, было довольно людно, так что пришлось придержать лошадей, а кое-где и вообще спешится, пропуская толпу артельщиков — плотников, каменщиков, штукатуров, с веселыми песнями возвращавшихся после трудового дня. Наконец, толпа схлынула, и снова стало можно проехать, — выехав за стены Белого города, поскакали быстрей, стараясь успеть в кабак до наступления темноты.
— Эвон, «Иван Елкин», — Митрий махнул на прибитые над неприметной избенкой еловые ветки — знак «царева» кабака.
Чтобы не привлекать излишнего внимания «питухов», спешились не у самого кабака, а чуть дальше.
— Оставайся здесь, — на правах начальника приказал Иван Митьке. — Стереги коней да посматривай…
— Вот так всегда, — подчиняясь, вздохнул парень. — А я-то пистоль с собой прихватил.
Иван усмехнулся:
— В кабаке-то от Прошкиных кулаков куда больше пользы, чем от любого пистоля!
— Да уж, — протягивая Митьке поводья, польщенно согласился Прохор.
Оставив под надежным присмотром тыл, парни перекрестились и зашагали в призывно открытую дверь питейного заведения.
Ой ты гой еси,
Православный царь!
Ударила по ушам лихая кабацкая песня. Жарко пахнуло чесноком, человеческим потом, ну и, конечно, переваром — самодельной водкой, коей целовальники, нарушая всяческие законы и постановления, охотно торговали по вечерам, ничуть не боясь царевых людишек.
Небольшое кабацкое помещение тускло освещалось тремя безбожно чадящими светильниками, длинный — и единственный — стол был уставлен чарками, кружками и деревянными кадками с капустой и огурцами. Кадок было мало, — не есть сюда приходили — пить. Народу — дюжины полторы, кто-то уже упился и теперь задавал храпака под столом, уютно подложив под голову свернутый в трубку кафтан, кто-то положил прямо на стол забубенную голову и спал так, а большинство находилось еще в той замечательной стадии где-то между легким подпитием и полным перепоем, что так мила сердцу любого русского человека. Когда чувствуешь себя безмерно счастливым, хочется всех любить, а случайные собутыльники-питухи кажутся в высшей степени высоконравственными и милейшими людьми. Чтоб они сняли с какого-нибудь вконец упившегося пропойцы кафтан? Да что вы… ну, если только пропить… если уж совсем денег не будет, уж тогда, ладно, можно…
Собственно, этим сейчас и занимались двое слегка подвыпивших мужиков, стаскивая не только кафтан, но уже и сапоги, и рубаху с какого-то подгулявшего молодого парня… в котором вошедшие, к ужасу своему, сразу же признали младшего своего сотоварища, подьячего Галдяя Сукина.
— Эй-эй, робята! — подойдя ближе, предупредил Прохор. — Что это вы делаете-то, а?
— Мы — водку пьянствуем! — обернувшись, охотно пояснил один из питухов.
И Прохор, и Иван вздрогнули:
— Михайла! Пахомов! Ты-то как здесь?
— Оба! — Михайла удивился не меньше. — И вы тут! Эх, сейчас и выпьем! Целовальник! Эй, кабацкая теребень! А ну водки сюда, можжевеловой, самой лучшей! Славно, парни, что я вас встретил. Вот за встречу и выпьем… Эй, атаман… — Он повернулся к собутыльнику. — Давай-ка поскорей с этого сымем…
— Не-не, — быстро сказал Иван. — Не надо ни с кого ничего сымать, у меня деньги имеются.
Михайла махнул рукой:
— Ну, тем лучше… Это вон, приятель мой, атаман Корела.
— Корела? — ахнул Иван. — Тот самый, что…
— Ну да, что гнал войска Годунова, что громил их и в Путивле, и под Кромами… Боевой атаман! Государь ему безмерно денег пожаловал, и меня не обидел, — третий месяц уже никак пропить не можем!
— Вижу, как вас пожаловали, — Иван скептически усмехнулся, кивая на бездвижно лежавшего Галдяя. — Последнюю рубаху с парня сымаете.
— Так ведь, — Михайла подмигнул, — всех же денег мы с собою не носим, не дураки, чай… Вот и кончились невзначай, а сходить лень.
— Он там не мертвый часом? — Иван склонился над подьячим. — Нет, вроде, дышит… Проша, отнеси-ка его на улицу, а я сейчас…
Атаман Корела единым жестом расчистил места за столом. По всему видно — его здесь побаивались и уважали, как, впрочем, и Михайлу. Целовальник поспешно принес водку, улыбнувшись Ивану, словно лучшему другу:
— Кушайте водочку на здоровье, господа хорошие. Славная водка.
Атаман вдруг схватил целовальника за грудки:
— Говорят, ты ее водой разбавляешь, кабацкая теребень?!
— Что ты, что ты, господине, — целовальник испуганно замахал руками. Иван вдруг перехватил его взгляд — пристальный и цепкий, — направленный на Прохора, выходящего с Галдяем на плече. Ага…
— Долго пить не буду, — сразу же предостерег Иван. — И не потому, что не хочу вас уважить, — дела.
— У всех дела, Иване! — расхохотался Михайла. — Вот, ты думаешь, почему я пью? Оттого что скучно! Эх, сейчас бы войну какую-нибудь, да на лихом коне, да с сабелькой! А, атаман?
— Похоже, он спит уже, — Иван покосился на поникшую голову атамана.
— Вот вам еще водочка, господине, — юркий целовальник поставил на стол глиняный штоф и, нагнувшись к уху Ивана, тихо спросил: — Девочек не желаете?
— Умм… Не сегодня. Сегодня водки!
— Понял!
Немного выпив, Иван вдруг улыбнулся, только теперь оценив всю задумку Овдеева. Ну, конечно же, не могло такого быть, чтобы целовальники и прочая кабацкая теребень не знали бы в лицо приказных из той чети Земского двора, что непосредственно занималась уличными разбоями, кражами и прочей водочно-торговой мелочью. Конечно же, их здесь хорошо знали. А вот Ивана, Прохора, Митьку и уж тем более Галдяя — нет! На том, видно и строил свои расчеты хитрый Овдеев. Молодец. Что и сказать — молодец. Нет, в самом деле…
— Капусточки не угодно ли?
Снова целовальник! Ох, не зря он так настойчиво пристает. Вот, сейчас снова выпивку притащит.
Иван не пил, пригублял, а потому, принюхавшись, сразу отметил для себя резкий запах принесенного целовальником напитка — ну, ясное дело, перевар да еще с какой-нибудь дурь-травой — зельем.
— Ну, пора мне, — шумно попрощавшись с Михайлой, Иван, покачиваясь и глупо ухмыляясь, направился к выходу.
У самой двери остановился, подав знак своим… и почувствовал, как двое невесть откуда взявшихся парней взяли его под руки:
— Домой сведем, брате!
— Пустите! — пьяно дернулся молодой человек. — Сам дойду.
— Не, господине, доведем! — Парни ухмыльнулись и, оглянувшись по сторонам, живо потащили Ивана в темный проулок…