Наверху скрипнула дверь. Отрок затаил дыхание.
— Эй, Никодим, Васька! — послышался озабоченный голос хозяина. — Где вы запропастились, чтоб вам икалось, иродам! Никодим!
— Здесь мы, Демьяне Самсоныч, — прокричали в ответ откуда-то с заднего двора. Послышались торопливо приближающиеся шаги. — Здесь мы, амбары осматривали.
— Осматривали они, — глухо буркнул хозяин. — Сказали б лучше — господскую бражку пили.
— Как можно?
— Почто собачину не выпустили?
— Так, Демьяне Самсоныч, сам знаешь, кобель уж два дня не кормлен, как ты велел. А ну как на нас кинется?
— А и кинется, так что ж? — Демьян Самсоныч явно повеселел. — Эка потеха будет! Ишь, лает бедолага, надрывается. Не пробрался ли кто на двор? Или те — не выбрались ли?
При этих словах Митька насторожился.
— Да не выберутся, — захохотал кто-то из слуг. — Там и белке-то не пролезть.
Вот так! Значит, не зря неспокойно билось сердце. Все ж таки словили их, словили… Интересно, откуда узнали, что беглые? Или так догадались? И что теперь…
Слуга — кажется, Никодим — вдруг задал хозяину тот же вопрос. Демьяну Самсонычу, видать, хотелось поговорить, пусть даже и с собственными слугами. Митька слышал, как скрипнула на крыльце скамеечка. Да что там говорить — ведь не так и поздно еще было. А темень кругом непроглядная — так это оттого, что дождь.
— Что, девка понравилась, Никодиме?
— Понравилась, — согласился слуга. — Фигуристая деваха, кожа гладкая, белая…
Ага, все же подсматривали в баньке-то! То-то оконца там такие странные, необычные.
— Не засматривайся, — охолонул служку хозяин. — Девку, как наши с сарожских лесов возвернутся, отправим на Матренины выселки, в Заозерье. Сыну Матрениному как раз жениться приспела пора. Вот и женим! Матрена за выкупом не постоит — баба честная.
— Честная, — Никодим согласился. — Только сынок ейный, говорят, дурень. Тридцать лет, а все в штаны писается.
Демьян Самсоныч хохотнул:
— А нам какое дело, что дурень? Наше дело — девку в кабалу сбыть да с того поиметь. И ведь поимеем! Повезло нам с этими беглыми. Ишь, паш-озерскими прикинулись, змеи… Отродясь там таких не бывало!
— Ну, девку — Матрене, того здорового — беломосцу заболотскому Ивану в боевые холопы, а куда содомита?
Содомита! Митька закусил губу — это вот как раз про него. Видать, тоже разглядели в бане, сообразили что к чему.
— А содомит, Никодиме, — главная наша добыча! — явно похвалился хозяин. — Акулина Блудливы Очи помнишь ли?
— Это с Заборья, что ли?
— Его.
— Жуть человечишко! — Никодим, судя по паузе, перекрестился. — И как такого препоганца земля носит?
— А то не наше дело, — снова засмеялся Демьян Самсоныч, пребывавший, похоже, в отличнейшем расположении духа. — Давненько Акулин у меня мальца-содомита просил. Вот, дождался. Заплатит щедрейше!
— То я гостюшек на наш двор привез, — не преминул напомнить Никодим. — Что, так и будем их посейчас держать? А ну как иные гости нагрянут? Людишки-то наши когда еще с Сарожского лесу придут? Может, зря мы их туда послали?
— Не глупи, Никодим. — Хозяин постоялого двора желчно сплюнул. — Куда ж еще за зипунами посылать? Не на Пашозерье же? Чай, в тихвинских-то краях навар куда как жирнее.
Оба — господин и слуга — засмеялись.
«В сарожских лесах… за зипунами… — в смятении думал Митрий. — Так вот почему на постоялом дворе столь малолюдно — людишки-то по сарожским да тихвинским лесам лиходейничают, промышляют. Не постоялый двор это, а самое настоящее разбойничье гнездо! Вертеп! Как бы вот теперь отсюда выбраться-то, помоги Господи».
Митька хотел было перекреститься, да не успел — снова жутко залаял пес.
— Да что он все блажит?! — недовольно буркнул хозяин. — Ладно, плесни-ка ему вчерашних щец, Никодиме. Да опосля спустишь с цепи — пущай по двору побегает.
Услыхав такое, отрок похолодел — выбраться из-под крыльца у него сейчас не было никакой возможности: Никодим и второй слуга находились где-то совсем рядом, а на крыльце сидел на скамейке хозяин.
Загремела цепь. Раздалось глухое ворчание, лай и громкий голос слуги:
— Господине, а он рвется куда-то!
— Ну, рвется — так пусти, — засмеялся Демьян Самсоныч.
Митька сжал кулаки и приготовился бежать. Мокрая грудь его тяжело вздымалась. Вот сейчас, вот-вот… Никогда допрежь не пробовал остроты собачьих зубов, как-то до сей поры Господь миловал. Интересно, велик ли пес? Наверное…
Пес зарычал, взлаял и наконец бросился… Только вовсе не под крыльцо, а — судя по лаю — к воротам! Однако…
— Тут какой-то монах, господине! — прокричал Никодим. — Просит приютить до утра.
— Приютим, раз просит, — сипло отозвался Демьян Самсоныч. — Ты придержи пса-то…
— Так лучше его обратно на чепь, не то вырвется.
— На чепь, так на чепь, — к вящему Митькиному облегчению согласился хозяин. — Давай монаха сюда… Ага, бредет, вижу. Бог в помощь, человеце Божий! Пошто в этаку непогодь странствуешь?
— Анемподист я, монах с онежских ловен, тонник, — голос ночного гостя оказался силен и благозвучен — легко перебивал дождь. Только вот говорил чернец как-то не совсем по-русски, с каким-то чуждым, смягчающим звуки выговором. Весянин?
То же самое спросил и Демьян Самсоныч.
— Я по рождению карел, — пояснил гость. — С рождения и крещен в обители Шуйской. Беда у нас, Господи! Неведомы люди, ночью напав, разграбили тоню, многих рыбаков убили, иных разогнали кого куда.
— Что за люди? — хозяин проявил любопытство. — Да ты проходи, проходи, святой человече, на дожде-то не стой.
По ступенькам прогрохотали шаги. Стихли. Загремела цепь. Правда, пес уже больше не лаял, видно, привык к чужому запаху, и лишь иногда глухо ворчал. Немного выждав, Митрий осторожно выбрался из-под крыльца — пес, зараза, залаял!
— Тихо, тихо, собаченька, — пробираясь мимо собачей будки, ласково прошептал отрок. — Ну, полаял — и будет. Эвон, лучше покушай.
Наклонившись, Митрий пододвинул к будке деревянную плошку с каким-то холодным, щедро разбавленным дождевой водицею, варевом. Пес довольно заурчал, даже вильнул хвостом. Ну и псина — огроменная, как дождевая туча! Но, кажется, зверина не злая. Кушай, собаченька, кушай.
Благополучно пробравшись мимо пса, отрок подошел к воротам и вдруг замер. Ну, выберется он отсюда, и что? Первоначальная идея — позвать людей со Спасского погоста — по здравому размышлению показалась ему не особенно хорошей. Ну, допустим, приведет он людей. И что им скажет хозяин постоялого двора? А то и скажет — поймал беглых! И будет со всех сторон прав. Так что никакой это не выход. А что же тогда делать? Что делать? И ведь обратно-то не залезешь, никак!
Дождь чуть уменьшился, из прохудившихся туч глянули вниз желтые звезды.
Друзья, захваченные в полон коварным хозяином-татем, на стороне которого закон, пара преданных слуг и здоровенный пес, да еще разбойный отряд, вот-вот должный вернуться. А что Митрий? Безоружен, гол, жалок. И как же ему теперь?
Что делать?! Вразуми, Господи!
Глава 7Болезный
В России вообще народ здоровый и долговечный. Недомогает он редко, и если приходится кому слечь в постель, то среди простого народа лучшими лекарствами, даже в случае лихорадки с жаром, являются водка и чеснок.
Дрожа от холода, Митька привалился к воротам — безоружный, жалкий, нагой. В доме — враги, рядом, у будки, собака — сейчас доест, лаять начнет, а то и бросится. За ворота, конечно, выбраться можно — а дальше что? Как друзей-то спасти? Пока добежишь до Спасского… Да и не поверят там, хуже только будет. И помочь-то совсем некому — Василиска заперта, Прошка тоже, наверняка в подклети сидит. Нет у Митьки союзников… Отрок перекрестился, и слабая улыбка вдруг тронула его уста. Как это нет? А монах-тонник? Как бы только вот с ним переговорить? Подстеречь в сенях… Неплохая мысль, по крайней мере, лучше-то нету. Тогда и нечего больше думать, пора действовать!
И-и-и… р-раз! Помоги, Господи!
Оттолкнувшись от ворот, Митька стрелой промчался мимо собачей будки, ловким пинком опрокинул миску. Пес обескураженно заворчал и тут же зашелся злобным истошным лаем, рванулся на цепи — да отрок уже был далеко, на крылечке. Прижался к косяку, моля Бога, чтоб не заметили.
Не заметили! Выскочили на лай, посмотреть, все трое — хозяин и оба слуги. Закричали на собаку, забегали. Воспользовавшись суматохой, Митрий нырнул в сени — нос к носу столкнувшись с чернецом, в руках которого был зажат маленький свечной огарок, освещавший помещение тусклым дрожащим светом. Видать, и чернецу любопытно стало.
— Что еще… — начал было чернец, да Митька не дал ему договорить.
Взмолился, пав на колени:
— Тише! Христом-Богом молю — тише. Выслушай, Божий человече!
— Ну…
— Хозяин и служки его — разбойники, тати. Подкарауливают одиноких путников да продают в холопы по лесным беломосцам. Дружек моих уже схватили, теперь и до тебя черед придет. Все так — Богородицей клянусь Тихвинской!
— Так ты из Тихвина? — неожиданно обрадовался тонник. — А мне ведь туда и надо. Знаешь дорогу? Покажешь?
— Знаю, покажу, — заверил отрок. — Моих только освободить надо.
— Освободим… ежели не врешь.
— Клялся же! Я вот что… я вон тут, за старый сундук спрячусь. А ты…
— Понял, приду незаметненько. Жди с Богом.
Услыхав на крыльце тяжелые шаги, Митька юркнул в свое убежище. Поверил ли ему монах? Если нет — схватят, как пить дать схватят. Одно хорошо — убивать не будут, не для того хватали, чтобы убить. А из любой кабалы и сбежать недолго, ежели места знать да подготовиться хорошенько.
— Никодим, пса с цепи спусти, — обернувшись на пороге, распорядился Демьян Самсоныч. Грузная фигура его на миг закрыла проглянувшие в небе звезды. Ливень почти закончился, лишь моросило.