— Кажется, я вас обещал к себе позвать, поговорить о Франции, об университетах, — вспомнив, мечтательно улыбнулся Дмитрий.
И тут же, при виде подъезжающей свиты, легкая улыбка его сменилась недовольной гримасой, а темно-голубые глаза сверкнули затаенным гневом.
— Эх, бояре, бояре… — не высказал — простонал царь. — Опутали вы меня, зацепили… Теперь без вас и дел никаких не решить… — Он перевел взгляд на Ивана и тихо продолжил, будто жаловался: — Вот и тебя с Митрием хотел бы, а не позвать. Бояре скажут: нельзя шушукаться с худородными, не царское это дело.
— Да уж, — усмехнулся Иван. — Я и не боярин даже.
— Ах ты ж! — Дмитрий вдруг весело засмеялся и с силой хлопнул юношу по плечу. Иван аж присел от неожиданности, — царь был человек не слабый, кряжистый, плечистый. — Ты что ж, намекаешь, чтоб я тебя боярством пожаловал?
— Да упаси Боже! — замахал руками Иван и впрямь ничего такого не думавший.
Однако царь рассудил иначе:
— А ведь пожалую! Вот ошкуя поймаешь — и пожалую. А парням твоим — дворянство московское! Эй, эй! На землю-то не бросайся. Что у вас у всех за привычка такая дурацкая?
— Батюшка, батюшка! — заголосили подъехавшие бояре. — Не изволишь ли отобедать?
— О, явились! — Дмитрий вздохнул и снова улыбнулся Ивану: — Ты вообще чего тут, у дворца, околачиваешься? Боярства ищешь?
— Да нет, Жака… Ну, Якоба.
— А, Маржерета… Во-он он у бояр крутится. Постой-ка! Не у тебя ль на свадьбе он не так давно гулеванил с князем Михайлой, мечником моим, вместе?
— У меня, — скромно потупил очи Иван.
— Тогда жди… Сейчас пришлю тебе Маржерета.
Царь повернулся и в задумчивости направился во дворец. Следом, сверкая парчою и драгоценностями, потащилась свита.
Ждал Иван недолго — Жак выскочил сразу. Улыбнулся:
— Бон жур, Жан!
— Бон жур. Са ва?
— Са ва бьен! Э тю?
— Бьен… — Иван улыбнулся. — Отойдем?
— Давай.
Отойдя с десяток шагов от дворца, приятели остановились.
— Слышь, Жак, — негромко сказал Иван. — Помнишь тех девчонок, где мы… Ну, короче, где мы чуть было не подрались.
— А!!! — хитро улыбнулся француз. — Так ты, кажется, недавно женился. А уже про девчонок спрашиваешь! Что, на новеньких потянуло? И правильно. Жена женой, а девки — девками! — Маржерет залихватски подкрутил ус. — Не ту ли черноглазую ты ищешь… мадьярочку, да?
— Гм… — Иван не знал, что и ответить. И что спросить.
Впрочем, Маржерета и не надо было спрашивать, — о гулящих девках он, казалось, знал все, что и поведал юноше с немалыми и большей частью ненужными подробностями.
— Ага, — не дослушав, перебил Иван. — Значит, на Никольской они?
— Да, там… Не на самой Никольской, а ближе к реке… ну, где рядки. Там и найдешь свою черноглазую. Поклон передавай… Опа!
Француз вдруг, что-то вспомнив, вытащил из-за пазухи мешочек и, подкинув, поймал на ладонь. Мешочек приятственно звякнул.
— Государь от щедрот своих жалует тебя, Жан, тремя золотыми ефимками, сиречь — йоахимсталерами! На счастье молодому семейству!
— Вот славно! — Иван не скрыл радости, — а чего ее скрывать-то? Не каждый день золотые ефимки дарят, тем более — царь. — Вот что, Жак, по такому случаю — с меня корчма.
— Ловлю на слове! — шутливо погрозил пальцем француз.
Приятели распрощались, и Иван не спеша зашагал к приказным палатам, даже не догадываясь, что на сегодня его приключения отнюдь не закончились.
Позади послышался вдруг топот копыт и лошадиное ржание. Юноша оглянулся и поспешно отошел в сторону, пропуская вызолоченную карету с одетым в парчовый полукафтанец кучером на козлах.
— Тпрууу!
Нагнав Ивана, карета остановилась. Приоткрылась дверца:
— Пожалуй, Иван Леонтьевич, подвезу.
— Да мне не далеко.
— И все же!
Голос прозвучал настойчивее с этакими властными интонациями. Ну, конечно же, властными, какими ж еще, не простолюдины же по Красной площади в золоченых каретах катаются?!
Пихнув за пазуху мешочек с только что полученными ефимками, Иван заинтригованно полез в возок и уселся на обитое сафьяном сиденье… Лошади медленно тронулись.
— Хе-хе… — ласково улыбнулся парню какой-то сивый, богато одетый старик… ну, не совсем старик, а так, пожилой. Противный такой с виду, и бороденка будто бы даже сальная. Голосок тоже мерзкий — скрипучий такой… Господи! Уж не из мужеложцев ли? Ну, с такими разговор простой, — как учил Прохор, с ходу правой в ухо! Впрочем, старичок, кажется, не приставал… Попробовал бы!
— Говорят, ты, Иване, с племяшом моим, князем Михайлой дружишься?
А старичок-то знакомый… Ну, еще б не знакомый! Князь Василий! Василий Шуйский — Рюрикович, опальный боярин, не так давно полностью прощенный царем.
— Ну да, — юноша кивнул. — Князь Михаил — человек честный и славный.
— То так, так, — внимательно рассматривая Ивана, закивал старый князь. — Государь тебя подарком пожаловал?
Иван моргнул, — ну и князь, уже и это знает! Не счел нужным таить, кивнул:
— Пожаловал.
— Векселем или златом?
Ну до чего ж любопытный!
— Ефимками.
— Это хорошо, — дребезжаще рассмеялся князь. — Векселя-то государевы казенный приказ к оплате не принимает.
— Как это не принимает? — удивился Иван.
— А так! Злата в казне — кот наплакал. Щедр государь без меры. Не дергайся, не в твой огород камень.
— Да я и не…
— Князь Михайла, племянник мой, тебе на свадьбу что подарил?
— Саблю татарскую, — похвалился юноша. — Рукоять смарагдами изукрашена.
— Хэк… саблю, — презрительно бросил Шуйский. — На вот!
Он взял с сиденья рядом с собой небольшой сверток, развернул — в глаза Ивану метнулось сиянье золота и рубинов.
— Невесте твоей ожерелье… Верней, теперь уж — супруге.
— Благодарствую! — Иван, не чинясь, принял подарок. А чего б не принять? От прощенного-то боярина, тем более родного дядюшки… ну, если и не друга, то приятеля — человека, несомненно, честнейшего.
— У ворот тебя высажу, — улыбнулся князь. Глаза его, впрочем, смотрели настороженно и цепко. — Это хорошо, что ты от подарка не отказался… Молодец.
Оказавшись на улице, Иван поклонился князю. Тот кивнул в ответ, и карета небыстро покатила в ворота.
— Ну и денек! — покачал головою Иван. — Этак не одну лесопильню можно будет на тихвинском посаде поставить, а две… или три даже!
Гарпю он отыскал там, где и говорил Маржерет — у рядков, на Никольской. Конечно же, не в ряду девиц с кольцами в губах — те были местные и чужих ни за что не пустили бы, — а невдалеке, ближе к речке. Там же, у реки, паслись кони и стояли кибитки. Не гулящие, а перекати-поле какие-то. Интересно, а зимовать они где собрались?
Девчонка узнала Ивана сразу, вынула изо рта кольцо — знак продажной любви, — улыбнулась:
— Идем в кибитку?
— Идем, — легко согласился Иван. — Только не затем, зачем ты думаешь.
— Интересно… — Гарпя на ходу оглянулась. — Зачем же?
— Вот! — Поднявшись в кибитку, Иван протянул девушке гребень. — Узнаешь?
— Нет… Впрочем…
Взяв гребешок, Гарпя поднесла его к глазам, всмотрелась:
— Ах да… сама ж тебе его и дала. Там, под Кромами. Помню-помню… Важный московит его у меня оставил, забыл, наверное… Чувствую, ты о нем хочешь спросить, так?
Иван молча кивнул.
— Боюсь, не помогу тебе, — сокрушенно вздохнула девушка. — Признаться, плохо его помню… да их там много захаживало. Кажется, сильный такой… Да, однорядку он у меня прижег светильником — как раз по подолу. Дорогая однорядка, черная такая, бархатная…
Сказать по правде, Иван рассчитывал узнать больше, куда больше, но, увы, просчитался, как это частенько бывает с любым, даже самым опытным дознавателем. Впрочем, были еще наметки, и много, оставалось лишь свести все эти вроде бы, на первый взгляд, разрозненные сведения в одну кучу. Да и Митрия расспросить — что он там вызнал среди приставов и катов? Может, все же не сам по себе повесился Телеша Сучков? Может, помог кто?
— А ничего не вызнал, — придя в хоромы, отмахнулся Митька. — Квасу не осталось ли? В горле сохнет.
— Бери вон бражку.
— Давай…
Напившись, Митька развалился на застланном волчьей шкурой сундуке и, блаженно вытянув ноги, пояснил:
— Пристава, что тогда, в ночь, караулили в темнице, с Овдеевым в Польшу уехали в числе прочих стражей. Вернутся — расспросим. К декабрю должны бы.
— Что ж, подождем, — неожиданно улыбнулся Иван. — А пока кой-чего пособираем, повспоминаем, запишем тщательно, — помнишь, как Ртищев учил, царствие ему небесное?
— Да уж, — Митрий перекрестился. — Андрей Петрович частенько говаривал: что в голове, а что на бумаге — две большие разницы.
— Вот этими разницами-то мы и займемся.
Зачинался новый месяц — октябрь, грязник, как его называли на Руси. Бабье лето закончилось, небо затянули плотные тучи, солнечные сухие деньки сменились проливными дождями. А затем выпал и первый снег.
ЭпилогВот он!
…И того убойца самого, и кого он на такое же убойственное дело научил, самих казнити смертию же, безо всякого милосердия.
Ночесь кто-то лазил на дворе в амбар. Ничего, правда, не взяли, — что там брать-то? Но — вот гады — собаку прибили. Сволочи! И что им в амбаре понадобилось?
Ладно. Пес с ним, с амбаром, — что-то нехорошее приключилось вдруг с Василиской, словно сглазили: то спину ломило, то бок, а то так становилось плохо, что хоть кричи. Ивана, конечно же, страдания молодой супруги выбивали из колеи: уедет утром в приказ, усядется принимать челобитные, а сам мыслями далеко-далеко — как там дома молодая жена, по здорову ли? Ох, не по здорову!
— Лекарю б ее показать…
— Лекарю? Так у тебя ж ворожея знакомая есть! — вспомнил Прохор. — Вот к ней и сходи. Знаешь, эти ворожеи многие болезни куда лучше лекарей-иноземцев лечат.