— Ворожея? — Иван почесал голову, вспомнил. — Ах да, есть такая… Олена.
Олена — мать когда-то вырученного Иваном из застенка Игнатки — жила где-то на Поварской, где точно — должен был знать хозяин постоялого двора Флегонтий. К нему Иван и отправился, свалив челобитные и всякую мелочь на Прохора с Митькой. Сел на коня, поскакал, искоса глядя, как в лучах зимнего солнышка сверкает жемчугом летящий из-под копыт снег. День стоял славный, с легким морозцем и чистым нежно-бирюзовым небом, лишь где-то на горизонте, за городской стеной, за Новинской обителью, над дальним лесом повисла маленькая сизая тучка.
— Здоров будь, Иване, — встретился на пути Ондрюшка Хват, стряпчий. Испортил-таки настроение, — вот уж кого Иван совсем не хотел сейчас видеть. Чуть позже…
— Чего хмурый такой?
— Будешь тут хмурым. Супружница занемогла.
— Так лекаря позови.
— К нему и еду.
Не надо было знать Ондрюшке о ворожее Олене, не надо было, по крайней мере — сейчас. Появилась — вот только что — одна мысль, ранее дремавшая. А вот теперь всплыла вдруг, и Иван корил себя, — что ж позабыл-то, что? Ведь когда еще собирался проверить ворожей? Да вот закрутился, погряз в делах и делишках, запамятовал: все ведь в голове не удержишь, а записывать с некоторых пор опасался, — больно уж могущественным человеком оказался тот… если это он, конечно…
— Ты, это, недолго только… — неожиданно предупредил стряпчий. — Овдеев сегодня приезжает, вместе с посольством.
— Наконец-то! — искренне улыбнулся Иван и, кивнув на прощанье Ондрюшке, хлестнул коня плетью.
Олену он отыскал быстро, — Флегонтий (с недавних пор — агент Земского двора) даже послал с Иваном слугу — показать избу ворожеи. Изба выглядела справно — высокая, на подклети, с резным крыльцом и тесовой крышей, с трубою — знать, топилась по-белому, — с окнами из небольших, в свинцовых переплетах, стекляшек. Двор большой, с амбаром и птичником; из конуры, загремев цепью, выскочил здоровенный пес, залаял. На лай его вышел на крыльцо молодой парень в накинутом поверх кафтана армяке. Присмотревшись, Иван узнал парня и улыбнулся:
— Игнатий, убери псинища!
— Ой… Иване Леонтьевич… — парнишка тоже узнал своего спасителя. — Наконец-то, пожаловал! Думали и не дождемся… Ты входи, входи, господине, не стой. Посейчас я пса приберу…
Поднявшись на крыльцо, Иван миновал просторные сени и вошел в обширную горницу с большой изразцовой печью. Хозяйка — простоволосая женщина с милым, еще довольно молодым лицом, оторвавшись от варева, взглянул на гостя и, ахнув, поклонилась до самого пола:
— Здрав будь, господине. Уж не чаяли, что и зайдешь. Сейчас на стол соберу!
— Некогда мне гостевать, Олена, — грустно покачал головою Иван. — По делу я. Супружница моя, Василиса, занемогла что-то.
— Садись, господине, за стол, — непреклонно произнесла ворожея. — Буду тебя потчевать — заодно и расскажешь.
Иван снял шапку, сбросил на руки Игнату беличий полушубок, сел:
— Ин ладно.
Внимательно выслушав гостя, Олена налила чарку водки, принесла пирогов и снова поклонилась:
— Выпей да закуси, господине. А горю твоему поможем, не сомневайся — сегодня ж пойдем, на супружницу твою занемогшую взглянем.
— Нет, — Иван вдруг потемнел лицом. — Сегодня, пожалуй, не выйдет. Знаешь что, Олена? Приходи завтра, прямо с утра. Знаешь, где я живу?
Ворожея улыбнулась:
— Знаю.
— Только уговор, — понизив голос, погрозил пальцем гость. — Жирком человеческим жену мою лечить не надо. Лучше другими снадобьями.
— Что ты, господине! — повернувшись, Олена быстро перекрестилась на висевшую в углу икону. — Вот те крест, я такими делами не занимаюсь…
— Ты — нет… — прищурился юноша. — А кто занимается?
— Про то не ведаю.
— Ой ли? — Иван обернулся на хлопотавшего у печи Игнатку и жестко приказал: — Парня выпроводи, разговор есть.
Ворожея, видать, хотела что-то возразить, но, взглянув на гостя, предпочла этого не делать. Подозвала сына:
— На торжище сходи-ко, Игнате. Соли купи — кончилась.
— Так завтра же собирались!
— Сейчас иди.
Не споря, Игнат нахлобучил на голову шапку и, поплотней запахнув армяк, ушел, на прощанье поклонившись Ивану.
— Так вот, о человечьем жире… — дождавшись, когда на крыльце затихли шаги, негромко продолжил гость. — А также — о печени, сердце и прочем… Кто из ворожей то пользует? Кто?!
Олена неожиданно заплакала, плотно стиснув губы.
— Не хочешь называть? — встав из-за стола, Иван подошел к ней вплотную и взял двумя пальцами за подбородок. — Боишься последствий?
— Господине…
— Боишься… Ладно, не называй. Скажи только, кто приносил жир и все прочее? Только не говори, что не ведаешь. Наверняка ходили средь вас, ворожей, слухи…
— То только слухи, господин.
— А ты мне их передай — интересно послушать.
Олена вдохнула и скупо пересказала все то, что слышала от других ворожей и колдуний.
— В черной однорядке, говоришь? На подоле прожженной.
— Да, вот тут, — женщина показала. — Слева…
— В таких пол-Москвы ходит.
— Ну, уж что слыхала — сказала.
— А не говорили колдуньи, как он выглядел? Из знатных людей или, может быть, из простых?
— Не знаю… Хотя… Слыхала краем уха, что, по повадкам, вроде бы из простых… но ведет себя как боярин. Важно.
— Важно, говоришь? Ну-ну…
Задав ворожее еще пару вопросов, Иван удовлетворенно кивнул и, простившись, отправился восвояси обратно на Земский двор. Правда, по пути заглянул снова к Флегонтию:
— Говорят, есть у тебя один паренек, человече… что чужие замки, как свои открывает.
— Что ты, что ты, милостивец! Окстись! Нешто я таких татей приваживаю? — Хозяин постоялого двора испуганно замахал руками.
— Насчет татей — это мы потом с тобой поговорим, Флегонтий, — нехорошо прищурившись, пообещал Иван. — Вдумчиво так поговорим… и не здесь… коли ты уж мне никак удружить не хочешь. Прощай пока…
— Постой, постой, милостивец! — Флегонтий ухватил гостя за рукав и, состроив умилительную гримасу, прошептал: — Тебе парнишка-то насовсем надобен? Для дыбы?
— Был бы для дыбы — я б к тебе не пришел, сам бы сыскал, не сомневайся. На время он мне нужен, по личному, можно сказать, делу.
Хозяин постоялого двора посветлел ликом:
— Так бы сразу и сказал, господине! Так бы сразу и сказал… Пожди-ка чуток…
Он повернулся, подзывая из глубины людской залы служку:
— Кондратий!
— Что, Флегонтий Иваныч?
— К Пахе Звездарю сбегай. Скажи… — Флегонтий обернулся к Ивану. — Чего сказать-то?
— Чтоб сразу после обедни был на Чертольской… ну, скажем, у кабака… Со всем своим инструментом.
— Слыхал, Кондратий?
— В точности все передам, Флегонтий Иваныч!
Вернувшись в приказ, Иван без удивления понаблюдал за царившей там суетой: приказные мыли полы, оттирали стены, бегали туда-сюда с увесистыми кипами бумаг, какие-то раскидывали по отделениям-четям, какие-то — вручали лично дьякам. А некоторые даже сжигали. Ну, все ясно — ждали Овдеева. Как раз сегодня должен был приехать, к вечеру. Вдруг да в приказ решит по пути завернуть, не дожидаясь завтрашнего утра?
Заглянув в сыскную каморку, Иван кивнул своим:
— Собирайтесь. Дело есть.
— А что за дело?
— По пути расскажу. Ты, Прохор, надеюсь, еще кулаками махать не разучился?
— Ха!
— А ты, Митя, из пистоля по-прежнему бьешь?
— Спрашиваешь! Почти каженный день с князем Михайлой стреляем.
— Ну, идемте оба…
— Постойте! — Из своего угла высунулся из-за кипы бумаг подьячий Галдяй Сукин, поморгал обиженно. — А я? Я-то как же? Чего меня не берете?
— Тебя? — Иван вдруг улыбнулся и махнул рукой. — Черт с тобой, сам напросился. С порохом-зельем обращаться умеешь?
— Умею! — накидывая на плечи армяк, радостно закивал Галдяй, а потом, уже тише, чтобы никто не услышал, добавил: — А не умею, так и научиться недолго. Не такое уж хитрое дело.
Уже стемнело, когда к хоромам подъехали всадники. Один спешился, обернулся, крикнул повелительно:
— Езжайте. Утром явитесь к докладу.
— Спокойной ночи, господине… — почтительно попрощались всадники. Двое из них — здоровенные бугаи — остались.
В темноте, быстро удаляясь, застучали копыта. Вдруг пошел снег, повалил мягкими хлопьями; заскрипели ворота…
— Черт знает что! — громко выругался спешившийся всадник. — Евстафий, ты что, один здесь? А где остальные?
— Охряй занемог, а где Федька с Хилаем — не ведаю, — послышался дребезжащий старческий голос.
Вспыхнул факел. Таившийся за углом Иван вышел из темноты:
— Здрав будь, Артемий Овдеевич!
Овдеев вздрогнул, обернулся:
— Иван! Ты как здесь?
— Да вот, зашел переговорить. В избу пустишь?
— Заходи, — Овдеев прищурился. — Чтой-то я тебя в приказе сегодня не видел. А ведь заезжал.
— Знаю.
— Ты поднимайся… Я тут распоряжусь. Евстафий, проводи гостя в горницу!
— Так, господине… замок.
— Ах да… Держи ключи!
Высокое крыльцо, сени, низкая притолока… Замок. Большой, увесистый… Слуга в черной бархатной однорядке с прожженным подолом зазвенел связкой ключей, отпер. Войдя в горницу, зажег свечи и в ожидании хозяина почтительно встал у двери.
Ну вот, кажется, и все… Кончится скоро все… скоро… вот уже сейчас.
Усмехнувшись, Иван подошел к печи… Странная была печь — топилась не из горницы, а из соседней людской. Горячая! Юноша приложил руки к изразцам с рисунком в виде красных тюльпанов. Потом подошел к стене… вот здесь вроде бы выцвело… и гвоздик.
— Увидел чего? — насмешливо поинтересовался с порога Овдеев.
Иван неспешно обернулся:
— А картинку-то с мельницами куда дели, Артемий Овдеевич? Ту, что купец Никодим Рыло подарил.
— Не подарил, а в обмен дал, — усаживаясь в кресло, усмехнулся Овдеев. — Вижу — ты даром времени не терял. — Он зло прищурился.
— Да уж, — светски улыбнулся гость. — Сказать по правде, пришлось нелегко… слишком уж умело вы заметали следы… господин Ошкуй!